— Тогда зачем тебе я? — удивилась какашка. — Ты бы мог, например, сделать ягоду из козьих какашек.
Услышав эти слова, козьи какашки радостно запрыгали вокруг художника и закричали, хлопая в ладоши: «Художник, художник, сделай из нас ягоды!». Но художник и ухом не повел в их сторону.
— Ты очень необразованная какашка, — сказал он какашке. — Ты ничего не смыслишь в современном искусстве.
Какашка опустила голову — ей сделалось стыдно.
— Но так уж и быть, — сказал художник, — я тебе объясню. Я действительно могу сделать ягоду из какой угодно какашки, даже из своей собственной. Но это легко, ведь мои какашки — прекрасны.
— Почему? — спросила какашка.
— А потому, что я — великий русский художник, — ответил он.
«Слава великому русскому художнику! — по-прежнему кружили вокруг него хороводом козьи какашки. — Слава самому прекрасному-распрекрасному на свете великому русскому художнику!».
— Кхе-кхе, — закряхтел довольно художник и продолжил. — Настоящий художник может сделать ягоду из того, из чего сделать ее сложно. Я бы сказал, даже невозможно. Художник не ищет легких путей. Наоборот, он ищет путей самых трудных.
Какашка не отличалась особой сообразительностью, но все равно почувствовала в словах художника обидное для себя. Но что — она толком объяснить не смогла б.
— Только дураки хвастают тем, что могут сделать из говна конфетку, — заключил художник.
— Почему? — спросила какашка.
— Потому что конфетку ты уже сделала из себя сама! — художник показал на нее пальцем и громко засмеялся.
Какашка посмотрела вниз на свое исхудавшее тельце и увидела, что она до сих пор одета в фантик из-под конфеты.
«Художник, художник! Мы тоже хотим быть конфетками! Нарисуй нам фантик!» — замельтешили козьи какашки. Они прыгали высоко, кувыркались в воздухе, кружились и переворачивались. Можно было подумать, ими кто-то жонглирует.
«Мы тоже хотим фантик, — продолжали они. — Нарисуй нам фантик. Мы тоже хотим быть красивыми».
— Ты понимаешь, какашка, в чем разница между человечьим говном и козьим? — спросил художник, и какашка приободрилась, поправила на себе фантик — художник явно отдавал ей предпочтение. И хотя она действительно не понимала, чем она лучше тех какашек, которые только что выкакала коза, она все равно многозначительно кивнула.
— Они думают, что настоящий художник рисует фантики, — сказав это, художник подпер рукой подбородок и тоскливо посмотрел вдаль. Теперь он был точь-в-точь мыслитель. — Они считают, что художник должен делать кра-си-во.
На этом месте художник невесело засмеялся.
— Ты понимаешь меня? — спросил он какашку.
Какашка ничего не понимала, но кивнула так поспешно и с такой силой, что чуть не отлетела ее какашечная голова.
— Но ягода — это тоже красиво, — сказала она, вспомнив куст малины возле деревянного туалета, и сразу же пожалела о вырвавшихся словах, потому что великий русский художник вскочил и ударил себя по коленкам.
— Кто тебе сказал, такая ты рассякая и этакая глупая какашка, что ягода — это красиво?! — закричал он.
— Я… я… — пролепетала какашка. — Я просто подумала, что раз ты хочешь сделать из меня ягоду, значит, это красиво.
— Я хочу сделать из тебя ягоду не потому, что ягода — это красиво, — обреченно вздохнул великий русский художник. — А потому что ты — говно.
Какашке снова показалось в словах художника что-то обидное, но она предпочла не раздумывать над этим — уж очень ей хотелось стать ягодой и вернуть какаша. А до современного искусства ей было, как до звезды.
— Пожалуйста, препожалуйста, сделай из меня ягоду, — попросила она художника.
— Но я теперь не уверен, что тебя накакала девочка, — художник посмотрел на какашку с сомнением. — Уж больно ты неумная. Может быть, тебя накакала большая и глупая собачка?
— Нет и нет! — воскликнула какашка. — Меня накакала девочка, объевшаяся малины!
— Прежде, чем браться за дело, надо это проверить. Очень мне не хочется связываться с собачьим говном, — сказал художник, и отправился в сторону деревянного туалета.
Какашка засеменила за ним.
— Стоп, — сказал великий русский художник, поравнявшись с забором, за которым стоял деревянный туалет. — Приготовься, — обернулся он к какашке, поправил на ней фантик и закрутил его снизу и сверху.
— Ой, — закричала какашка. — Мне же теперь ничего не видно!
— Сиди тихо, — шепотом предупредил он. — Не успеешь сосчитать до ста, как я тебя распакую.
Сам он сел под березу, росшую у забора, прислонился к ней спиной и задремал.
Не успела какашка досчитать до двенадцати, как начала задыхаться. Раньше ветерок сдувал и уносил от нее запах, но теперь она, упакованная в фантик, была предоставлена самой себе. Сначала ей почудилось, что от нее воняет протухшими яйцами, потом скисшей капустой.
Какашка шмыгнула носом. Художник ущипнул ее.
— Идет! — предупредил он.
Было слышно, как открывается калитка. Какашка раздвинула края фантика и увидела, что из калитки вышла девочка в белых гольфах и белом платьишке. Какашка сразу узнала ее.
Художник тут же подскочил к ней, любезно виляя бедрами.
— Девочка, а девочка, как тебя зовут? — засюсюкал художник.
— Матрона, — насупившись, ответила девочка.
— Матрона — прекрасное русское имя, — закартавил художник, растягивая слова.
Девочка продолжала смотреть на художника из-под бровей. Художник завилял еще сильней, запел что-то неразборчивое себе под нос и подтянул веревку на штанах.
— Матрона, хочешь конфетку — очень вкусную? — с этими словами художник протянул девочке какашку.
— Я такие не ем, — девочка наморщила свой маленький носик.
— А какие ты ешь? — художник почесал голову.
— Не такие, — ответила девочка.
— А какие? — чуть не разозлился художник.
— Не такие! — крикнула девочка и скрылась за калиткой.
— Не по фантикам конфетки судят! — крикнул художник ей вслед.
Какашке захотелось сгинуть — подпрыгнуть, зацепиться за облако, похожее на кораблик, и уплыть на нем. Как могла девочка, выкакавшая ее на свет, не узнать собственную какашку? Теперь художник подумает, что ее выкакала собачка, и откажется делать из нее произведение искусства.
Художник снял с нее фантик, скомкал его и выкинул в крапиву. Он задумчиво посмотрел на какашку, обессилено лежащую у него на ладони, передвинул травинку из одного уголка рта в другой.
— Идея! — тихо воскликнул он и снова присел возле березы.
У какашки отлегло от сердца — художник что-то придумал.
— Идеи — вот что главное, — разжевывал он травинку. — Даже деньги не так важны, как идеи. Деньги без идей — все равно, что фантики без конфет.
Художник почесал живот и продолжил:
— Идея сама по себе — вот квинтэссенция современного искусства. Не важно, что из нее получится. Пусть даже какашка. Главное — чтобы она была новой. Великую идею можно даже не воплощать, она сама по себе прекрасна, — бормотал он.
— А это… — поджала хвостик какашка. — Расскажи мне, пожалуйста, про свою идею, художник…
— Еще чего! — встрепенулся он. — Стану я рассказывать о своей прекрасной идее всяким какашкам.
— Но как же я узнаю, что она прекрасна? — спросила какашка. — Мне ведь она не видна.
— Мне она тоже не видна, — захохотал художник. — Идея и не должна быть видна.
— Но как же… — снова заикнулась какашка.
— Если идея исходит от меня — великого русского художника, она уже сама по себе прекрасна! — захохотал художник.
Какашка смутилась, а потом подумала — раз она все равно ничего не смыслит искусстве, то не ее ума это дело. Пусть художник делает из нее ягоду, а она будет ему подчиняться.
Художник положил какашку на землю, вытер руку о штаны, порылся в кармане и выудил из него спичечный коробок. Высыпал спички на ладонь, почесал голову со всех сторон и удовлетворенно хмыкнул.
Как же удивилась какашка, как же закричала от боли, когда художник воткнул в ее спичку.
— Ай! Больно!
— Так надо, — ответил художник и воткнул в нее еще спичку.
— Больно же… — кричала какашка, а художник все втыкал в нее спички, пока не вышел весь коробок.
— Какая ты нетерпеливая, — укоризненно сказал он. — Просишь сделать из тебя ягоду, а сама не можешь потерпеть.
— Но теперь я совсем не похожа на ягоду, — захныкала какашка. — Я похожа на колючку.
— Это промежуточный этап, — сказал художник.
Он сорвал лопух и принялся лениво себя обмахивать, а потом захрапел. Какашка же решила, что лучше ей действительно потерпеть. Не зря говорят, что красота требует жертв.
Погода стояла чудесная, и скоро должен был зацвести малиновый куст. Какашка радовалась этому, предчувствуя свое второе рождение.
