— На самом деле меня уволили, — рассказал он Джину. — В Портленде я подрался с Джимми Гилмером, солистом The Fireballs[30]. Он положил глаз на малышку Пегги Марч, а когда обнаружил, что я склеил ее, разнес в щепки мой ящик для барабана. Ну, я и расквасил ему фасад…
Зимой 1965 года Будро оказался в Лос-Анджелесе и сводил концы с концами, работая сессионным музыкантом у Ника Венета, продюсера, заключившего для Бич Бойз контракт с «Капитал Рекордз». В выходные он частенько сиживал в клубах, где играли группы, — в «Рандеву», «Пиджейс», «Трип» и других ночных клубах, разбросанных по Западному Голливуду в окрестностях Сансет Стрип. Он рассказывал, что как-то ночью встретил Бобби Фуллера в кофейне «Шипе», расположенной на улице Олимпик к западу от Ла-Сьенега, и вспомнил, что он видел его в Эль-Пасо в начале шестидесятых с группой под названием The Embers, это было ещё до того, как группа переехала в Голливуд из Техаса, привезя с собой черновые сборники с несколькими песнями, которые Бобби записал в домашней студии с четырьмя дорожками, сооружённой в родительском гараже.
Джин рассказал Будро, что в середине шестидесятых он работал полицейским и входил в следственную группу, расследующую «случайную» смерть Бобби летом 1966 года. Его тело, покрытое ножевыми ранами, синяками и отдающее запахом бензина, было обнаружено в его собственной машине около голливудской квартиры его матери, внутри играло радио, а мотор работал.
— Всегда ходили слухи, что на него напала шайка воров, — сказал Джин, когда их самолёт приблизился к Новому Орлеану и начал снижаться. — Его продюсер Герб Стелзнер был заядлым картёжником и вроде бы задолжал ребятам пятьдесят тысяч долларов. Говорили, что он пытался продать половину контракта Карлу Ризу, владельцу клуба, он в то время контролировал в Лос-Анджелесе игорный бизнес и помогал людям выбивать деньги у должников. Бобби узнал об этом и пригрозил, что сообщит полиции. На следующий день он был найден мёртвым. К сожалению, у нас так и не появилось ни одного доказательства. Мы проверили Стелзнера, но ничего не нашли.
Будро задумчиво чесал затылок, размышляя над тем, что только что услышал. Он начал говорить, но его прервал голос пилота из динамика, сообщивший, что они приземлятся через десять минут.
Через минуту-другую стюардесса, которую Джин заметил только что, прошла по проходу, подбирая пластиковые стаканчики и прочую чепуху с пола. Когда она остановилась около его ряда, их глаза встретились, несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу, затем на её тонко очерченном лице заиграла улыбка, но не казённая улыбка, свойственная бортпроводницам, а более открытая и проницательная.
— Что тебя так развеселило? — спросил Джин.
— Ты, — ответила она, продолжая улыбаться, и посмотрела на его колени, проверяя, пристёгнут ли ремень, затем она обернулась к Тони Будро, сидевшему с другой стороны прохода. — Ты и этот вот твой приятель. Вы не прекращали болтать с того самого момента, как оказались на борту.
Динамик ожил, и безликий голос пилота произнёс: «Бортпроводникам приготовиться к посадке».
Перед тем как уйти в свою часть самолёта, стюардесса легонько тронула Джина за плечо.
— Добро пожаловать в новый Орлеан! — сказала она, и Джин почувствовал, как между ними пробежала искорка, что было одновременно и странно и опасно. — Говорят, что это город, в котором забывают обо всём.
В аэропорту Джин взял такси и поехал в центр города. Ещё не было восьми часов утра, а температура уже стояла на отметке 90°[31]. Чернокожий водитель такси, которому едва перевалило за двадцать, сказал, что такой жары не было ни разу за последние двадцать лет. На приборной панели автомобиля лежала половинка сникерса, а на зеркальце заднего вида была намотана цепочка, на которой висели две крохотные золотые боксёрские перчатки.
— Ты занимаешься боксом? — спросил Джин водителя, тот кивнул. — Профессионально?
— В следующем году буду, — ответил водитель. — В сентябре я выиграл «Золотые перчатки» в любительском классе.
— Мой кузен бился во втором полусреднем весе. Аарон Левин.
— Никогда о таком не слышал.
— Он выступал давно. В Нью-Йорке.
Некоторое время они молчали. Вокруг них начинался час пик, и радио, настроенное на канал, постоянно транслирующий новости, сообщало, что из-за ДТП, в результате которого пострадали люди, невозможно проехать к озеру Понтчартрейн. Джин закрыл глаза и перестал слушать новости. Он перенесся мыслями в лето 1963 года, когда приехал в Новый Орлеан и нагло поселился в общежитии Тюланского университета, выдав себя за путешествующего члена организации «Каппа Альфа»[32] из университета Южной Калифорнии. Лучшее время тем летом он провёл на озере Понтчартрейн, особенно ему запомнилась одна ночь. Той ночью веснушчатая первокурсница из Луизианского государственного университета стащила с себя всю одежду, и они занялись каким-то абсурдным сексом прямо на прохладной траве, луна скрылась за тучами, летучие мыши со свистом рассекали воздух рядом с их лицами.
— Ты вспомнишь меня? — немного погодя спросила она, пристально посмотрев на него, в её глазах стояли слёзы. — Скажи мне правду.
— Конечно, я вспомню тебя.
— И как меня зовут?
— Дорис Кэлхаун, — ответил Джин, поцеловав её в мокрую щёку, и девушка улыбнулась. — Самая симпатичная девушка в Батон Руж.
Джин и в самом деле половину семестра входил в организацию «Каппа Альфа», — достаточно долго для того, чтобы освоить искусство пожимания рук и большую часть тайных научных дисциплин. Он ушёл в ту чёртову неделю, когда всю их группу, тех, кто желал вступить в организацию и проходили испытательный срок, в том числе и нескольких молодых мормонов[33], заставили стоять обнажёнными на столах, в то время как они смотрели фильм про двух холостяков, в котором главные роли играли два человека с кудрявыми волосами и женщина со шрамами на попе. Когда они были уже достаточно возбуждены, им привели проститутку, снятую на одну ночь, и заставили заниматься с ней сексом.
— Ты чего шумишь? — спросил Макс Диксон, пьяный и готовый на подвиги президент братства, когда Джин высказал ему всё, что думает. — Это же расслабляет.
На следующий день Джин снял квартиру на углу 37-й улицы и Гувер, неподалёку от того угла, где обычно стояла та самая проститутка. Как-то утром по пути на занятия он увидел, как она шла, держа за руку девочку шести — семи лет. Когда они проходили мимо, Джин услышал, как маленькая девочка спросила:
— Ты купишь мне пластинку после школы?
— Посмотрим.
— Ты всегда так говоришь, мам. И никогда не покупаешь.
— Тебе не нужны пластинки, ведь твоя мама очень хорошо поёт.
— И это ты всегда говоришь.
И тут Джин услышал, как проститутка запела «Васk in My Arms Again», самую известную песню The Supremes[34]. После первого куплета ей стала подпевать дочка, их голоса слились в один, и целый томительный миг весь мир лежал у их ног.
Джазовый фестиваль был не единственной причиной, по которой Джин решил вновь посетить Новый Орлеан, да, пожалуй, и не самой главной. Начиная с февраля, он по телефону беседовал с Хьюго Портером, коллекционером редких и необычных гитар, он жил в Ридли-Парке, огромном пригороде Филадельфии. Из разных источников Джин узнал, что Портер продал навороченную двенадцатиструнную гитару «Лес Пол» 600Х[35]. Декстеру Лидсу, ритм-гитаристу легендарной, но ныне не существующей рок-н-ролльной команды Nocturnal Vaudeville.
Взамен Лидс дал ему экземпляр «Big Boy Pants», сорокапятку, записанную Danny and the Juniors[36], когда они учились в старших классах средней школы и назывались ещё The Juvenairs. Эта весёлая песенка о том, как толстый итальянский мальчик и его мама ходили за покупками, пролежала на прилавках всего неделю до того, как студия «Динамо Саундз» вылетела в трубу.
Джин вёл переговоры несколько дней, и в конце концов Портер согласился продать запись за пять тысяч долларов наличными. Они договорились встретиться в баре старого отеля «Рузвельт» вечером в субботу в шесть часов, чтобы окончательно обсудить все детали сделки за стаканчиком «Дом Периньон»[37], а затем сходить на поздний концерт легендарного исполнителя блюзов Джонни Мура[38].
Приехав в «Рузвельт», Джин с удивлением обнаружил, что команда самолёта, на котором он летел, стояла в холле, а вокруг них располагался багаж. В ожидании заселения в номера, Элис стояла в сторонке, курила и нервно барабанила кончиками ноготков по мраморной поверхности стола. Дважды она оборачивалась и смотрела в сторону Джина. Второй раз он скромно кивнул, но её взгляд лишь быстро скользнул по его лицу.
Если вы выйдете из холла и спуститесь на несколько ступенек вниз, то попадёте в бар под названием «Гротто». Внутри квартет играл «Luck Be a Lady», песню из мюзикла «Парни и куколки», идущего на Бродвее. Сквозь музыку Джин слышал звуки громкого женского смеха, напоминающие гудок автомобиля, он взглянул на часы. Улыбнувшись про себя, он подумал: точно, полночь, и люди потихоньку начинают сходить с ума. Это означало, что привычная грань между ночью и днём стиралась.
