– Маккеллар, ты где? Маккеллар?
Мне ответил молодой женский голос. Может быть, тот же самый, который я слышал чуть раньше.
– Так зовут вашего друга? Я кивнул.
– Он только что вышел. А когда выходил, сунул мне в руку записку.
Она зачитала записку вслух. По ее голосу я понял, что она от души веселится.
«Дорогая мисс _______,
У Вас такое хорошее, доброе лицо. Умоляю Вас, позаботьтесь об этом юноше. Трагический случай лишил его зрения. Господи, помоги мне недостойному. У меня больше нет сил. Спасибо Вам, добрая девушка. Благослови Вас Господь,
Его впавший в отчаяние, безутешный отец,
Я вздохнул:
– Ах, Маккеллар.
Она хихикнула.
А потом:
– Вы пойдете со мной.
Ее голос, хотя и приятный, не допускал никаких возражении. Явно не кокни, но и не Меифэр. Скорее всего, Метроленд. Голос из Метроленда. Продолжая прислушиваться к интонациям этого голоса, я отметил несколько преувеличенную четкость дикции, характерную для начинающих киноактрис. Вполне может статься, что моя невидимая собеседница ходила на курсы ораторского искусства – голос наводил на мысли о том, что его обладательница не была дебютанткой*, хотя и хотела ей быть. Мне импонировал этот голос. В нем была некая скованность, которую я находил эротичной. В его звучании все гласные были как будто затянуты в корсет согласных.
Она взяла меня за руку и вывела из паба на улицу. Я себя чувствовал доверчивым маленьким мальчиком в детском саду, где все дети гуляют парами, взявшись за руки. (Это было восхитительное ощущение: ее рука, словно крошечная птичка в моей руке.) В последний раз я ходил с кем-то за ручку именно в детском саду. Солнце все-таки пробилось сквозь серый туман, я почувствовал его расплывчатое тепло. Поначалу я не говорил ничего, только слушал. Мне надо было сосредоточиться. Я пытался представить, какое тело сопутствует этому голосу. Я давно убедился, что определенному типу голоса соответствуют определенные типы тела. Взять хотя бы оперных певиц. Я был уверен, что голос, который меня направлял, мог исходить только от тела с очертаниями скрипки. Такой голос могла породить только женщина с тонкой талией и пышными бедрами – по крайней мере, я очень на это надеялся.
* Здесь имеется в виду дебютантка высшего света, девушка из знатной или богатой семьи, впервые начавшая выезжать в свет.
Я заслушался стуком ее каблучков по асфальту, и тут она снова заговорила:
– А чем вы занимаетесь? В смысле, кто вы по профессии? Будь на моем месте Маккеллар, он бы выдал ей что-нибудь
оригинальное типа смотрителя зоопарка или профессионального игрока в ма-джонг, но я сказал правду.
– Я художник. Пишу картины.
– Художник! Как интересно!
Я поморщился. Мне хотелось сказать ей: «Нет, нет. В этом нет ничего интересного. Это скучно, на самом деле. В основном, это чистая техника и долгие приготовления к тому, чтобы эту технику применить. Натянуть холст, смешать краски, развести их маслом в нужной пропорции – что здесь интересного?». Почти все наши беседы с Феликс сводились к тому, где купить подходящее масло, как чистить кисти, и какие безбожные комиссионные дерут галерейщики и агенты. Нам это было действительно интересно. Нам – да, но не людям, далеким от этих проблем. Когда я завершаю очередную картину и объявляю ее «законченной», у меня до сих пор каждый раз возникает тягостное ощущение, что можно было бы посвятить больше времени этой работе и сделать ее много лучше. Но я не стал ничего говорить. Это было не то, что хотелось услышать моей собеседнице, и я не стал ее разочаровывать и рассказал – с должным воодушевлением, – о своей новой работе, иллюстрациях к Маккелларову «Детству и отрочеству Гагулы», за которые я взялся по просьбе его издателя.
За день до этого я как раз приступил к литографии, на которой прекрасная юная Гагула празднует победу над принцем Ндомбы. Она танцует ликующий танец, попирая ногами тело поверженного врага, а суровые воины Кукваны взирают на это, отступив на почтительное расстояние. Гагула вопрошает: «Каков жребий человека, рожденного женщиной?» И Кукваны отвечают ей хором: «Смерть!» Стилистика этого эпизода, как и стилистика всей книги, романа абсурда, задуманного как пародия, строится по модели детского ежегодника «Друзья-приятели», принятого Маккелларом за образец. Но лично мне не хотелось придерживаться этой юношеской эстетики. В книге Гагула олицетворяла собою стремление к свободе, зародившееся в темном сердце Африки, которая, в конечном итоге, освободит нас от власти западной науки и рационализма. Воинов Кукваны, опирающихся на свои ассагаи, я изобразил наподобие статуй, такими же окостеневшими, как и тело убитого принца. А Гагула была у меня воплощением жизненной силы: вся – сверкающие глаза и разметавшиеся волосы, застывшая в мгновении, выхваченном из взвихренного танца. В книге этот момент был одним из ключевых эпизодов, и иллюстратор, в моем понимании, должен видеть такие моменты и, соответственно, делать на них акцент.
После этого ей захотелось побольше узнать о Маккелларе, и обо всех остальных. Они все такие, мои друзья? Писатели, художники, философы? И все немного с приветом? Потом она спросила, как меня зовут. Я сказал, что Каспар.
– Каспар!
Я поспешно добавил, что это ненастоящее имя.
– В тебе все какое-то ненастоящее. Не совсем настоящее. В ее голосе слышалось скрытое неодобрение. Я принялся
защищаться. Имя, данное нам при рождении, мы выбираем не сами, и почему мы должны соглашаться с тем, что нам навязывают другие? А что касается фамилий, это самые обыкновенные ярлыки, придуманные для удобства властей, чтобы им было сподручнее за нами приглядывать, призывать на военную службу и собирать с нас налоги.
Теперь мы шли по траве. Наверное, в Сент-Джеймсском парке. Периодически я чувствовал солнце, но было вполне очевидно, что день уже клонится к вечеру.
Мне хотелось побольше узнать о своей собеседнице.
Ее звали Кэролайн. Она работала секретарем-машинисткой в фирме по импорту меха. Контора фирмы располагалась в Сохо. Обычно сразу после работы Кэролайн возвращалась домой в Патни, где жила вместе с родителями, но иногда заходила в кафе «АБС» на углу Пиккадилли вместе с подругой с работы. («Она очень хорошая, но страшно нудная».) Сегодня она в первый раз в жизни пошла в паб одна. Так что сегодняшний день стал приключением не для меня одного. Она вошла в «Орла», обмирая от страха. Для нее это было не просто питейное заведение, а целый мир, который до этой минуты существовал только в ее фантазиях. Прежде она никогда не бывала в подобных местах, ей было трудно представить, какие там собираются люди, и что там должно происходить, но ей почему-то казалось, что она обязательно встретит какого-нибудь богемного художника с дурной репутацией, и они познакомятся, разговорятся… И она познакомилась со мной. Иногда жизнь бывает такой предсказуемой…
На работе Кэролайн печатала счета на товар и деловые письма. Фирма была небольшая. В штате – пять человек. Я слушал, как завороженный. Все это было настолько нормальным, и в то же время настолько странным. Работа в конторе! Штатное расписание! Нормированный рабочий день! Служебные интриги! Служебный юмор! Для меня это был фантастический мир в миниатюре, этакая современная Лилипутия, милая и даже трогательная в своих мелких заботах. Кэролайн рассказала, что ей приходится много и напряженно работать, чтобы соответствовать высоким требованиям начальства в лице мистера Мейтленда, который помешан на экономии, и им приходится отчитываться за каждую ленту для пишущей машинки и за каждый лист копирки, а Джим, их посыльный, вечно дразнит ее и заигрывает, и они вечно спорят, какой брать сорт чая, и она часто мечтает о какой-то совсем другой жизни, может быть, более яркой и интересной, но эти мечтания слишком расплывчаты, чтобы описать их словами. Я вдруг поймал себя на совершенно безумной мысли, что мне хочется стать сопричастным этой волшебной стране лилипутов.
– Я бы хотел стать посыльным, – объявил я задумчиво. -Что надо сделать, чтобы меня взяли?
– Тебя все равно не возьмут. Ты уже староват для посыльного.
Мне показалось, я слышу упрек в ее голосе. Она, наверное, решила, что я над ней насмехаюсь. А я был предельно серьезен. Подумать только, мне всего-навсего двадцать пять, и я уже староват для того, чтобы стать посыльным! А вдруг из меня получился бы очень хороший посыльный, но эта дорога для меня закрыта. Еще одна упущенная возможность. Причем сразу и бесповоротно. Это грустно, на самом деле. Грустно и очень обидно. Мне бы хотелось работать посыльным в одной конторе с Кэролайн. Я бы выполнял поручения, заваривал чай, клеил марки на конверты и заигрывал с Кэролайн. Поначалу я был бы лишь мальчиком на побегушках, но я бы старался себя проявить, и меня бы повысили, и предложили бы хорошую должность. А вечером после работы мы с Кэролайн ходили бы на выставки или просто гуляли бы по Оксфорд-стрит, и разглядывали витрины, и мечтали о том, как мы обставим наш дом, когда поженимся. Я стану первым помощником мистера Мейтленда, а потом займу его место. Мы с Кэролайн поженимся, купим дом в Барнсе. Я научусь курить трубку, заполнять налоговые декларации, сажать овощи в огороде, играть в канасту и носить домашние шлепанцы. Наверняка, это несложно. Я читал о людях, которые это умеют. Я готов постараться. У меня есть желание учиться. И когда-нибудь в той, другой, жизни в Барнсе я включу радио, и попаду (совершенно случайно) на передачу о сюрреализме, и подумаю про себя: Что за бред?! К тому же, скучный и претенциозный. Разумеется, в жизни, которую я представляю для нас двоих, тоже будет немало скучного, поскольку мне волей-неволей придется обсуждать на работе международные цены на меховую продукцию, а дома – узоры для шторок. Но это будет красивая скука. Скука, в которой, собственно, и заключается вся прелесть этого странного и удивительно неестественного образа жизни. Да, это будет красиво. Скука как способ овладеть тайной секса и счастья, слившихся воедино. В чем смысл буржуазного образа жизни? Смысл в том, чтобы поставить счастье и секс в центре существования и создать предпосылки для их скорейшего достижения. Когда я представлял себе домик в Барнсе, будущий театр нашей прирученной, одомашненной страсти, для меня было вполне очевидно, что это действительно очень красиво, и что никто из художников, ни я сам, ни даже Сальвадор Дали, никогда не напишет картину, которая могла бы сравниться с той, что представлялась мне в воображении.
