Слесарская стенка куда жиже. Там, конечно, тоже кто повыше, кто пониже, только все народ худощавый, тощой и с лица как задымленный. Одежонка хоть праздничная, а без видимости. Рубахи больше немаркого цвету, поясья кожаные. И башлычок у них — Ножовый Обух — за малым ростом в солдаты не приняли. Ямщина да прасолы над этим башлыком зубы скалят, всякие обидные слова придумывают, он, знай, свое ведет. Расставил бойцов, как ему лучше показалось, и наказывает, особенно тем, кои раньше в корню ходили и за самых надежных слыли. — Гляди, без баловства у меня. Нам без надобности, коли ты с каким Гришкой-Мишкой на потеху девкам да закладчикам станешь силой меряться. Нам надо, чтоб всем заодно, широким плечом. Действуй, как сказано. Голову оберегай, руку посвободнее держи, чтоб маленько пружинила, а сам бей с плеча напересек ходовой жилы в правую руку. Который обезручеет, хлещи с локтя ребром под самую чушку. Свалишь — не свалишь, а больше об этом подбитом не беспокойся. Он как очумелый станет и ежели еще руками машет, так силы в них, как в собачьем хвосте. Ты на него и не гляди, а пособляй соседу справа. Кто приучился левой бить не хуже правой, тот этим пользуйся. При случае ловко выходит. Особо, когда надо чушку рубить. А главное, помни, — не одиночный бой, не борьба, а стенка. Не о себе думай, о широком плече!
Сделал этак наказ напоследок и встал крайним с левой стороны. С ямского конца закричали: — Куда вы свою муху прячете? Почему башлык не в середке? Федя отвечает: — Нет такого правила, чтоб башлыку место указывать. В народе тоже закричали: — О чем разговор? Где захотел, там и встал. На то он и башлык. При бое волен и с места на место перебегать… Законно дело. Чем о пустом спорить, давай зачин. Не до обеда вас ждать. Ямскому концу это не по губе, потому как они подстроили, чтоб Федя оказался против самых что ни есть крепких бойцов и никуда выскользнуть не мог. Все-таки при народе, видно, постыдились местами меняться.
Ну, вышли обе стороны на свои потылья, покрестились, каждый руку поднял, показал: нет никакой закладки, — стали сходиться. Федюня, конечно, не без хитрости себе место выбрал. Против него пришелся прасол один. Мужик могутный, только грузный и неувертливый. Пока он замахивался, Федя его левой рукой под чушку и срубил, да так, что он глаза закатил и дыханье потерял. Федя между тем у следующего руку пересек, а его сосед тем же манером это дальше передал. Глядишь, трех бойцов и не стало: один на земле лежит, очухаться не может, два хоть на ногах, да обезручены. Тут Федя видит — стенка прогнулась, двоих уж там оглушили, кинулся туда, с налету сбил тамошнего башлыка, да и сам под кулак приезжему-то попал. Ну, не больно крепко, потому этому идолу до того успели насадить на руке зарубок, сила-то и была на исходе. Вскоре его и вовсе повалили. Кирше на этот раз вовсе не посчастливило. То ли оступился, то ли промахнулся, только его сразу начисто укомплектовали: не боец стал, а туша под ногами. Так поворот и вышел. Выбили тогда ямщину да прасолов с поля. Человек с пяток пришлось им лежачими подобрать.
П. Бажов. «Широкое плечо»
До чего же похоже на сражения футбольных хулиганов в наши дни, драку по правилам, только приуроченную не к Масленице, а, например, к дерби Спартак — ЦСКА.
Я уже говорил, что наиболее часто кулачные бои проходили по праздникам. В них принимала участие мужская молодежь предбрачного возраста. Это была форма передачи новой возрастной когорте культурных норм насилия (от воинских приемов до этических правил и организационных форм) и прав на его осуществление. Поэтому насилие здесь наиболее стереотипизировано, даже ритуализовано, что и позволяет считать его модельной формой.
Вот интереснейшее свидетельство историка, с которого я хочу начать рассказ о праздничных драках:
…Наконец, когда прошло минут двадцать, кулачники не выдержали, и в толпе, в которой теперь было, приблизительно, до 15 000 человек (представляете, насколько зрелищно и впечатляюще это смотрелось? Настоящее сражение!), начали снова раздаваться характерные призывные крики и свист, подзадоривавшие бойцов к бою. Эти в начале одиночные крики крепли все сильнее и сильнее, к ним прибавлялись все новые и новые голоса. Где-то в самом центре толпы произошло движение, взметнулась кверху чья-то рука… Кто-то кого-то ударил.
Крики перешли в сплошной рев, смешанный со свистом. Эта дикая какофония била по нервам, вселяла в душу какую-то погромную тревогу и, очевидно, горячила бойцов, и бой быстро разгорался. Издали центр толпы, где уже шел бой, производил впечатление каких-то танцующих людей. В то время, как вся остальная масса кулачников оставалась еще пока в относительном покое, там, в центре, то одна сторона, то другая напирали друг на друга, там заметно было большое движение; сходились и расходились люди, поднимались и опускались для удара кулаки. Этот танец центра постепенно расширялся во все стороны, вовлекая в бой все новых и новых бойцов; наконец, он захватил почти всю толпу. Теперь уже беспрерывно болтались в воздухе руки.
Сотни кулаков каждую секунду поднимались кверху, нанося удары, от которых стоял в воздухе своеобразный гул, не заглушавшийся даже криками и ревом дравшихся кулачников. С правого фланга, на котором стоял я с аппаратом, шел особенно ожесточенный бой, как говорили «по дорогому». Здесь билось несколько самых лучших и сильных бойцов, которых предварительно свои кулачники подпоили самогоном. Высокие, здоровые, уже не молодые бородачи, у которых руки были, как оглобли, кулаки — по доброму горшку, они били по чему попало, стараясь свалить противника с одного удара, чтобы он лягушкой распластался на снегу, и от их ударов уже несколько человек выбыло из строя и окровавленные, с разбитыми лицами, выползали кое-как на четвереньках из толпы на простор. Тут, на свободе, они отлеживались прямо на снегу, приходили в себя и некоторые поднимались и снова бросались в бой…
Количество участников и размах этого действа лично меня очень впечатлили. С удовольствием в нем поучаствовал бы и сам ©.
В некоторых региональных традициях (например в псковско-новгородской) сценарий праздничных драк, их нормы и роли их участников подробно фиксируются в мужском фольклоре. В Псковской обл. это песни «под драку» (по форме близкие к частушкам); в Новгородской обл. (Старорусский р-н) они называются «скобаря потешить» (или «скобаря потешного»), что указывает на представление об их псковских корнях:
Выхожу и начинаю
Скобаря потешного,
Чтобы пузо не болело
У меня у грешного.
В кармане ножик шевелится,
Кровь на волю просится.
Смотри, товарищ, —
Неприятель косится!
В этих песнях зафиксированы традиционные правила силового взаимодействия, которые меня и интересуют.
Первый вопрос: что служило сигналом к началу драки? Вот описание начала драки в с. Дубровно Псковской обл.: «Собирается ярмарка. Уже отовсюду-отовсюду, отовсюду молодежь идет — с гармо-о-шкой!.. Ну, гуляют, да, под гармошку допоздна гуляют. А потом в другой деревне праздник— потом туда, а тую деревню идут, — у кого есть (там) родня. А молодежь — вообще всегда ходила, хочь в каку деревню гулять… С гармошками идут, играют свое — там оттуда пляшут, эт отсюда пляшут — и вот оно там заденут, черт знает — не понравится — дорога узкая! Ну и пошла… шелпотень: сначала кулакам, а потом трёсками, потом и ножиками…». Все это отчасти похоже на ритуальный боевой танец, завершением которого становилась драка.
Сами участники описывают причины драк крайне невнятно: «Они, наверно, толкнут что-нибудь так — и пошло. Напивши — дак надо что-то делать…»
«Ну вот не поладили — и полную зиму дерутся…» Наутро после драки сами не могли вспомнить, из-за чего все началось: «И так бывает: подерутся и встретятся: — Ну за что?… — За что? А вот: пьяные были, что? Не помню… — Ну ладно, давай выпьем вместе! — выпили вместе и разошлись. И опять гуляют… Опять вместе гуляли. И всё»
Указывают случайные или прямо надуманные причины: «улица узкая» или «песня не понравилась»: «Песня ж — и там уже, тем не нравится. Ну и пошла… или про их споют, или — задиры, ну и пошла… Не понравится одному там…» «Компании из разных деревень, двигаясь навстречу друг другу, выкрикивали песни «под драку», с картинками (т. е. матом), нередко полные оскорбительных выпадов в адрес чужой деревни и тамошних парней, особенно их атамана и гармониста:
Это что же за гармошка?
Это кто такой игрок?
Оборвать бы ему руки,
А гармошку — под порог!
Эта провоцирующая функция удалых песен зафиксирована в самих их текстах:
Эй, заигрывай «под драку»,
Будем драку начинать.
Виноватые пришодчи —
Будем головы ломать!
Все это выглядит так, как будто драки возникали без причины или наличие причины не было обязательным: достаточно было повода, и традиция предоставляла специальные средства провокации.
