— Прошу прощения, но меня захватило происходящее.
— Заставляет задуматься, да?
— Вовсе нет, — отвечаю я чистосердечно. — Просто и вправду хороший был эпизод. Только эта ужасная тетка из пролетариев… как-то она не порадовала.
— А что такого ужасного в пролетариях? — говорит Джим обиженно. — Я сам из рабочего класса.
— Да, и ты посмотри на себя.
Жираф-призрак трясет головой, не веря своим ушам.
— Нет, ты и вправду какой-то душный. Теперь понятно, почему у тебя с женой все так плохо. Наверное, ты ее даже ни разу и не обнял.
— Я ее обнимаю. Всегда. Каждый вечер, — говорю я, проверяя свое мысленное расписание. — Когда она моет посуду.
Жираф недоверчиво приподнимает бровь.
— Сзади, что ли, подходишь?
— Ага. Жене нравится, когда сзади.
Жираф приподнимает вторую бровь.
— Я так и думал.
— Знаешь что, шел бы ты в джунгли, грязное животное.
Джим раздувает ноздри.
— А ты — мерзкий расист.
— Не смей меня так называть, — говорю я обиженно. — Будь у меня под рукой стремянка, я бы взобрался на самый верх и придушил бы тебя всего. Ну, не всего, а хотя бы частично.
— Ты это… не кипятись, — говорит Джим, попятившись. — А то еще схватишь сердечный удар.
— Не дождетесь. — Я бью себя кулаком в грудь. — Я здоровый, как бык.
— Скорее как вол, — произносит Джим нараспев. — Вол, если ты вдруг не в курсе, — это бык, не несущий яйца. Вол в закрытом вольере. С поясом целомудрия на отсутствующем причиндале. Ты весь зажатый, Спек. Ты подавляешь свои инстинкты. С этим надо бороться. Ты же часами сидишь перед ящиком, а это, знаешь ли, вредно. Пойди прогуляйся, подыши свежим воздухом. Жизнь дана для того, чтобы ею наслаждаться.
— Смени компакт-диск, — саркастически говорю я. — Спокойствие, мистер Спектр, только спокойствие. А то у вас приключится сердечный приступ. Это старая песня, Джим.
— И все-таки, по статистике, смерть от сердечных заболеваний относится к самым распространенным.
— Ты мне как будто зачитываешь брошюрку из серии «Помоги себе сам». — Я чешу нос под очками. — И что мне делать по этому поводу? Есть какие-нибудь предложения?
Джим пожимает плечами.
— Я просто подумал, что тебе стоило бы регулярно снимать напряжение в тестикулах. Так сказать, изливать содержимое. Как минимум раз в неделю.
— Если ты намекаешь на мастурбацию…
— Все это делают, Скотт. Даже Бог.
Я застываю с отвисшей челюстью.
— Я тебя правильно понял?
— Э?
— Стало быть, это правда.
— Погоди, — говорит Джим. — Я хотел сказать только…
— Да, теперь все логично, — говорю я, сложив два и два. — Бог есть. Если бы его не было, тебя бы тоже здесь не было.
— Ну, даже если он есть, я в него не верю.
— Так ты, выходит, агностик.
— Скорее скептик.
— Ну хорошо. Скептик. Ты веришь, что существование Бога сомнительно, потому что невероятно.
— Можно сказать и так. Но если он существует, — говорит Джим, прядя ушами, — он редкостный анус.
— Что?
— Говорю, редкостный анус. Тот еще педераст.
— Так нельзя говорить.
— Бородатый ЗП. В смысле, задний проход.
— Джим, пожалуйста…
— Ладно, как бы там ни было, — говорит Джим, задирая заднюю ногу и пуская тугую струю мочи в электрический камин с эффектом «живых углей», — я всего лишь хотел сказать, что если ты не разберешься со своей тухлой жизнью в самое ближайшее время, если ты не научишься расслабляться, то кончишь, как я. Очень быстро откинешь копыта. И тебе будет мучительно больно и горько.
— И как это произойдет?
— Как я уже говорил. И теперь уже скоро. Сердечный приступ. В любой день.
— Ты это серьезно?
— Ты посмотри на мое лицо, — говорит Джим устало, почти безучастно. — Загляни мне в глаза. Разумеется, я серьезно. Твои дни сочтены. Где-то уже готов счет из бюро ритуальных услуг, адресованный твоей жене, Воздержанье Спектр, за погребение ее почившего супруга Скотта. Пятьдесят фунтов стерлингов, специальное предложение.
Жираф еще даже не договорил, а я уже чувствую, как кровь сворачивается у меня в артериях, забивая их тромбами. Я бегу к телефону, хватаю трубку, лихорадочно набираю номер.
— И кому ты звонишь?
— Всем.
— Успокойся. Не надо никому звонить. Во всяком случае, еще не время.
— То есть у меня есть шанс?
— Конечно, есть. Собственно, я для того и пришел.
— Чтобы спасти меня?
Жираф-призрак кивает.
— Но почему? — Я кладу трубку на место. — Ведь я тебе даже не нравлюсь.
— Я сам умер так же. И, уж поверь мне, это было неприятно.
— А что с тобой произошло?
— Я шел по джунглям, искал, чего бы такого съесть, и упал замертво. Сердечный приступ.
— Но ты же жираф.
— Жирафы тоже обламываются, знаешь ли.
— Но, если я тебя правильно понял, сердечные приступы случаются у трудоголиков.
— В джунглях все по-другому.
— Тогда отчего у тебя был приступ?
— Я съел не те листья.
— Что за глупости!
— Такие колючие. Я подавился. А когда жираф давится, у него напрягается сердечная мышца. Ты бы сам попробовал перекачивать кровь вверх по шее длиной в десять футов.
— А про кровь обязательно упоминать?
— Так я оказался на небесах. На жирафьих небесах. К слову, поганое место.
— Как так?
— У них там напрочь отсутствуют зеленые насаждения. Ни одного даже самого дохлого деревца.
— А зачем тебе деревья?
— Чтобы просовывать голову сквозь листья.
— А ее что, нельзя сунуть куда-то еще?
— Куда, например? — говорит Джим с кривой ухмылкой. — К себе в задницу?
— Технически невыполнимо.
— Ты даже не представляешь, на что способен жираф, изнывающий от скуки.
— Что? Правда засунул?
— Я пытался. Но уши мешают. И эти смешные маленькие рожки. — Джим наклоняет голову. — И тогда я подумал: пошло все в жопу, — и вернулся на землю.
— Ноты говорил, что пришел сюда, чтобы помочь мне. Жираф-призрак долго молчит, а потом говорит:
— Ну хорошо. На самом деле все было не так. Я заделался призраком. Пугал людей. Просто хотел посмеяться. А потом как-то раз я слегка перестарался, и один старый перец откинул копыта. Умер с испугу.
— О господи.
— В общем, смех обернулся слезами. — Жираф опять раздувает ноздри. — И я подумал: иди оно все конем. Мне нужен отпуск. И я спрятался у тебя в шкафу.
— То есть ты так себе представляешь отпуск?
— Перемена обстановки способствует отдохновению духа, Спек. Засада в том, что мне стало скучно. А когда жирафу-призраку скучно, он видит будущее.
— О как.
— И я увидел его, твое будущее. Только его было мало, Спек.
— И ты решил что-то по этому поводу предпринять? Стать моим советчиком и спасителем?
— В самую точку, — говорит Джим с улыбочкой до ушей. — Я он и есть, твой спаситель. Такой эротически-эрегированный вариант Иисуса.
Я снова сажусь в свое кресло хай-тек.
— Я ценю твой порыв, но должен заметить, что получается у тебя паршиво. В смысле, какой-то кривой из тебя спаситель. Эти твои постоянные замечания, что живу я хреново и все такое. После таких заявлений как-то не переполняешься радостью бытия.
— Да, наверное. Прошу прошения, был неправ. Но, главное, я тебя предупредил. Следуй моим советам и доживешь до седин. Умрешь от старости. Или тебя переедет автобус. Но еще очень не скоро. А если будешь и дальше вот так, как сейчас, тратить свою жизнь впустую, то все закончится очень быстро.
Стало быть, надо принять решение. Жизненно важное решение. Я закрываю глаза и прислушиваюсь. Как часы тикают мое имя. Скотт. Скотт. Скотт. Одно тик-так — один удар сердца. Каждый из которых может стать последним.
Решения. Жить, как Джим. Или умереть.
— А если я умру, что станет с женой?
— Меня очень радует, что ты об этом спросил, — говорит Джим с улыбкой до ушей. — Давай досмотрим кассету.
Жжжжжж. А потом — брызги, летящие из-под черных колес на мокром черном асфальте. Общий план: черный катафалк на дороге к пригородному кладбищу. На катафалке покоится гроб, а в гробу, надо думать, — я. Или, вернее, то, что от меня осталось. Потому что я мертвый.
Медленный наплыв. Конференц-зал в местном планетарии. На экране над сценой — мое лицо, сложенное из созвездий. Мои очки, моя челка. На сцене — гроб, вдоль которого ходит туда-сюда директор планетария. Он ступает неслышно в своих мягких туфлях и периодически смотрит в зал. Кстати замечу, что в зале аншлаг. Ни одного свободного места.
Первый ряд, слева направо. Моя мама. У нее красный нос, а глаза — еще даже краснее. Папа. Сидит, уткнувшись в журнал; читает, чуть ли не носом. Или, может быть, спит? Брат. Грызет ногти. Сестрица, чей муж сейчас в тюрьме за домогательства к старшей дочери. Его старшая дочь, которая дочка моей сестры. Моя сестра, чей муж… нет, ее мы уже посчитали. Бабушка с папиной стороны. Рыдает, сморкаясь в носовой платок. Дедушка с маминой стороны. Сидит, стрижет бороду маникюрными ножницами. Друг семьи, который не хочет, чтобы его называли по имени. Мой лучший друг Вик Двадцатка, о котором чуть позже. Мой начальник на телеканале НФ Гарри Делец, в серебристом костюме, призванном привлекать внимание. Галстук — как серебристая полоса. На рубашке — коллаж фотографий с видами из окна его спальни. Рядом — его… э… партнер Доктор Бэмс, автор научно-популярного бестселлера «Почему кровь липкая». Еще дальше — Спот Плектр, основатель фан-клуба Скотта Спектра. Кстати, это — не настоящее имя. Он изменил свое имя, потому что хотел быть похожим на меня. Он копирует меня во всем. Даже одевается точно как я. Ой, жираф Джим тоже здесь. На заднем ряду, второй слева. Его видно за милю. С его самодовольной улыбочкой.
