Домой идти нельзя: там наверняка караулят представители отдела кадров. Они во всём разберутся, вопрос только как скоро. Вернувшись в фойе полицейского участка, звоню последнему, кто может помочь.
* * *
Жду, сидя в очередном пластиковом кресле у очередного торгового автомата, считаю минуты, надеясь, что Джимми не объявится первым.
— Дэниел! — Доктор Карлайл протягивает руку, в усталых глазах смесь радости и смущения. — Впрочем, на самом деле вы не Дэниел?
— И не Стив.
— Так я и подумал. Как же мне вас звать?
— Давайте вернёмся к Дэниелу, ладно?
Карлайл кивает.
— Вообще-то это не в моих правилах, — сообщает он, отъезжая от участка. — Вы забыли сигареты, и я решил их захватить.
— Это не мои сигареты, но всё равно спасибо. — Я закуриваю, а Карлайл надевает солнечные очки, прячась от алого зарева заката. Ну надо же как: снова сижу на пассажирском сиденье машины за воротами очередной тюрьмы, и всё моё имущество в очередной раз умещается в коричневом бумажном конверте.
— Хорошо, что у вас не «ранчеро»! — радуюсь я.
— Почему?
— Долгая история.
— Представляю, — вздыхает Карлайл. — Может, расскажете, пока едем? Кстати, куда мы направляемся?
— Не знаю. Давайте пока в сторону центра к Юнион-стейшн.
— Вообще-то подобные услуги я оказываю только в самых крайних случаях.
— Это и есть крайний случай.
— Я имею в виду, когда речь идёт о жизни и смерти.
— Так и есть.
— Сегодня в психиатрическом отделении вас искали какие-то люди, а чуть раньше я видел их у регистратуры.
— Знаю.
— Это ведь не ваши друзья?
— Нет.
— У вас проблемы?
— Да.
— Вы должны им деньги?
— Нет, дело не в этом.
— Участвуете в программе по защите свидетелей?
— И не в этом тоже.
— Тогда почему не сообщите в полицию?
— Боюсь, у меня несколько иные взаимоотношения с копами, чем у вас. Вряд ли они смогут мне помочь.
— Те люди преступники?
— Угу, именно.
— По крайней мере сейчас я уверен: вы говорите правду.
— Откуда вы знаете?
— Вы отвечаете уклончиво и не так быстро.
— Добились-таки своего! — восклицаю я, и Карлайл смеётся. Всё, решил, куда мне надо! В центр, но лучше выйду, не доезжая до вокзала.
— Вы очень здорово держались.
— Всё приходите опытом. Вот, можете меня здесь высадить.
Останавливаемся у мексиканского кафе. Улица гудит от вечерних пробок, латиноамериканские данс-клубы готовятся к наступлению ночи: хозяева выносят пластиковые столы и включают музыку. Мужчина в бейсболке и клетчатой рубахе с длинными, не по погоде, рукавами катит тележку с мороженым. В голове у меня полная каша.
— Похоже, вам удалось получить документы. Надо же, чудеса случаются! — качает головой Карлайл, показывая на коричневый конверт.
Ещё какие чудеса! Копы забрали из клиники документы на имя Флетчера, зарегистрировали и выдали мне как личные вещи «Эдуардса», потому что повторный запрос о переводе в окружную психиатрическую клинику так и не поступил.
— А ещё вас искала молодая женщина, — сообщает Карлайл. — Молли. Наверное, ваша Молли.
— Как она выглядела?
— Не знаю. Она оставила дежурной по приёмному покою записку, а я вместе с остальными вещами передал ее заместителям шерифа.
Ледяной кулак снова бьёт меня в живот. Смотрю на коричневый конверт и делаю глубокий вдох. В нём живой тарантул, тёплый, только что снятый скальп.
Бесполезно скрывать то, что я сейчас чувствую, к тому же я смертельно устал. Карлайл желает мне добра, и, зная это, я не в силах поднять на него глаза. Он старался помочь, сделал даже больше, чем мог, а сейчас готов отпустить на все четыре стороны. Уравнение не сходится, и теперь мой черёд восстанавливать равенство.
— То, что я наговорил, когда вы хотели меня выпустить… — В горле суше, а на душе сквернее, чем в начале экспертизы. — Нужно было что-то делать, уйти с теми людьми я не мог, а если бы вы выписали, пришлось бы. Семьдесят два часа были просто необходимы…
— И для того, чтобы выиграть время, вы добровольно отправились в тюрьму?
— Угу.
— Послушайте, сейчас самый походящий момент напомнить: от прошлого не убежишь. Хотя, полагаю, для вас это не аргумент.
— При желании я мог бы привести сотню контраргументов.
— Правда? — усмехается Карлайл. — Так вас здесь оставить?
— До сих пор думаете, что я блефую?
— Неужели после того, что случилось за последние сорок восемь часов, вы хотите в мексиканское кафе?
— Сами понимаете: домой мне идти нельзя.
— Не хотите, чтобы я знал, где вы живёте?
— Дело не в этом, хотя мой адрес вам действительно лучше не знать. Если кто-нибудь спросит, скажете правду. Больше мы не встретимся, обещаю.
— Вам нужны деньги?
— Они у меня есть, правда, не здесь, но более чем достаточно.
Я выхожу из машины, а Карлайл опускает окошко.
— И всё же, если понадобится помощь, звоните мне в офис или по экстренному номеру. — Видя, что я не собираюсь отвечать, он не выдерживает: — С вами будет всё в порядке?
— Не знаю… И не важно, главное, чтобы Молли была в порядке. — Я поворачиваю в сторону кафе.
— Эй, — в последний раз окликает Карлайл, — как вас зовут? Хотя бы это скажите!
— Ну, это было бы уже нечестно, — качаю головой я.
— Тогда, может, только имя?
Губы расползаются в улыбке, а в следующую секунду из груди вылетает жуткий истерический хохот. Давненько со мной такого не случалось! Жадно ловя воздух ртом, выдаю ключевую фразу. Вот он. достойный финал сегодняшнего дня!
— Меня зовут Джон! — задыхаясь от смеха хриплю я. Ну и умора! — Остальное найдёте в телефонном справочнике.
Чуть дыша, иду к мексиканскому кафе. На глаза наворачиваются слёзы — в жизни так не смеялся.
Обхожу мексиканское кафе, пролезаю в дыру в сетчатом ограждении. С четырёх сторон Лос-Анджелес окаймляют пять гектаров утрамбованной грязи и сорняков. На земле сидит бомж и ест чили цвета запёкшейся крови из картонного контейнера. Наверное, в мусорном баке кафе отрыл!
Здесь я «жил» в бытность Полом Макинтайром, а вся корреспонденция пересылалась на адрес в Венис-Бич. Усаживаюсь на бетонный постамент в мёртвом сердце пустыря. Моим первым словом было «свет», «ет»… Вокруг, насколько хватает глаз, ни окон, ни дверей, ни заборов. Никаких ограничителей, никаких границ. Кеара перебила меня на середине предложения и, перегнувшись через стол, заглушила конец фразы поцелуем. Когда я в последний раз был более чем в метре от любого вида ограничителей? Пожалуй, когда стоял на крыше. Глаза беспокойно мечутся в поиске какой-нибудь точки отсчёта, но её нет. Мерить нечего… Я по ней скучаю. Естественно, факты можно перетасовать в сотни других правд, однако наверняка настоящей была первая. Она исчезла, спасаясь от того, кого боялась задолго до знакомства со мной. Она не со мной, но уверен, в полном порядке. Иначе и быть не может: я научил её всему, что знаю.
Внутри тюремного конверта письмо, запечатанное в другой ярко-синий, будто огромная, застывшая в стоп-кадре искра. Кеара тренировалась, выписывая буквы и соединения вверх ногами, а потом, перевернув листок, в нормальном виде. Голодным стервятником усевшись на ладонь, письмо с вожделением на меня смотрит. В любой другой день я по толщине определил бы, сколько в нём страниц.
Ет. Ет. Ет… Воспоминания корчатся, мозг кричит, пытаясь спастись от острого клюва стервятника. Я разрываю синий конверт. Волна её запаха — это я ей его подарил! «Помню каждую секунду, проведённую рядом с тобой». Я ещё долго буду видеть её в каждой встречной женщине. Делаю глубокий вдох, стараясь впитать её запах, сердце отогревает благословенное тепло, а догорающий день накрывает холодной пеленой света.
Закрываю глаза. Я Джон Долан Уинсент, назван в честь отца… Нет, нужно набраться храбрости и посмотреть.
Тупой карандаш, уже меняющийся почерк — она писала мне правду, излагая факты примерно в той же последовательности, что и я когда-то. Её правда очень похожа на мою, а начинается со слова, которое она шептала мне лишь в темноте:
«Джонни…»
Остров Эллис — небольшой остров в заливе Аппер-Бэй близ Нью-Йорка, к югу от южной оконечности Манхэттена. В 1892—1943 гг. — главный центр по приему иммигрантов в США, а до 1954 г. — карантинный лагерь.
БАТО — бюро по алкоголю, табаку и огнестрельному оружию. КСН — контроль за спиртными напитками.
