Кардинал Спирокки был в Москве. Его провели по Красной площади, по этому величайшему из мировых кладбищ, показали храм Христа Спасителя и памятник Петру Великому. Его приняли Президент и Патриарх Кирилл III. Ему показали, как всё хорошо: строятся новые церкви, страна процветает, в ней царит свобода слова и действий, люди ходят по улицам с широкими улыбками.
Поэтому нельзя утверждать, что Спирокки бывал в России. Он был в Москве. В России нет Красной площади и Кремля. В России нет храма Христа Спасителя. Это — Москва.
Джереми Л. Смит не знает, чем Москва отличается от России. Он надеется увидеть ручного медведя уже в аэропорту.
* * *
Когда самолёт поднимается в воздух, кардинал подходит к Джереми и говорит:
«Вам нужно быть крайне осторожным. Ни в коем случае не покидайте кольцо секьюрити, я прошу вас. Это совсем другой мир».
«Меня сожрут медведи, а?» — шутит Джереми Л. Смит.
Иногда он шутит. В его шутках чувствуется тот самый Джереми Л. Смит, о котором я вам рассказывал. Тот маленький говнюк из автомастерской. Он так и не научился понимать тонкий юмор. Он по-прежнему ржёт над тупыми ток-шоу и модными комиками. Пища для быдла, смех для масс. Есть два варианта: большинство людей либо смеётся над этими цветными кривляками, либо вовсе не понимает никакого юмора. Джереми относится к первой категории. Его смешат художественный пук и шуточки ниже пояса. «Снайпер-бабник может со ста метров кончить белке в глаз». «Господин Доширак, прежде чем заняться сексом, размачивает свой член в кипятке в течение пятнадцати минут». Это смешно. Он сидит на диване и показывает большой палец телеэкрану.
«Это не шутка», — говорит Спирокки.
Шутки кончились в тот момент, когда Джереми Л. Смит поцеловал Папу в лоб.
Джереми смотрит на кардинала исподлобья.
«Я не идиот», — говорит он.
Ты идиот. Ты форменный идиот, из которого мы делаем Мессию, суперзвезду. Ты — искусственный разум, который выходит из-под контроля.
Как в фильме «Газонокосильщик» с Пирсом Броснаном. Вы наверняка смотрели этот фильм: когда-то он был культовым, потому что впервые показал виртуальную реальность. Учёный, исследующий возможности человеческого мозга, подвергает своим опытам дегенерата-газонокосильщика, умственно отсталую обезьяну. И тот становится умным. Потом очень умным. Потом сверхразумным. И тогда в нём просыпается жестокость. Потому что жестокость — это необходимый придаток разума, вечно воспалённый аппендикс. Хомо сапиенс жесток по определению. Всё развитие человечества направлено на искоренение себе подобных.
Пока Джереми просто разумен. Спирокки не должен позволить ему стать гениальным. Когда Джереми Л. Смит смеётся над экранными комиками, кардинал вздыхает с облегчением. Время ещё не упущено. Всё почти в порядке.
Самолёт пролетает над Германией. Строгие немецкие бюргеры встают в пять утра и идут в церковь Смита, чтобы помолиться Мессии.
Самолёт пролетает над Польшей. Предыдущим кумиром поляков был Кароль Войтыла, Папа Иоанн Павел II (1978–2005). Первый неитальянец на римском престоле за четыреста пятьдесят лет. Первый поляк, настолько возвысившийся в лоне католической церкви. Добрый и умный, он был кумиром не только Польши, но и всего мира. Ещё несколько лет назад его портреты украшали каждый дом, каждую улицу Варшавы, Кракова, Познани. Человек, принесший мир. Канонизированный.
Теперь всё иначе. Иоанн Павел II остаётся в прошлом, становится пережитком былых времён. Теперь их кумир — Джереми Л. Смит. Потому что он — кумир всего человечества.
Самолёт пролетает над Белоруссией. Маленькая страна с непонятным политическим курсом и стабильно скучной внешней политикой уже на протяжении долгих лет. На костёлах — элсмиты. На церквях — пока ещё кресты. Это песчинка в мировой системе, пустое место, пятно на карте.
Самолёт летит над Россией.
Это отличный день. Май, солнце, ни облачка. Джереми внимательно смотрит в иллюминатор и изучает раскинувшийся внизу пейзаж. Он не видит снега. Конечно, ему говорили, что снег в России бывает только зимой. Что морозы там — далеко не каждый день. Что это такая же страна, как Италия, только чуть севернее. Но он не верил. Подсознательно он надеялся увидеть заснеженную равнину. Пустыню холода. Медведей и северных оленей.
Под ним — поля и луга, деревни и городки, необъятные просторы, сеть автобанов. Под ним — обыкновенное европейское государство, которого тут быть не должно. Если бы Джереми увидел снег, он подозвал бы Спирокки и указал ему: вот, смотри. Ты ошибался, а я был прав. Потому что я — Джереми Л. Смит.
Он может вызвать снег одним движением руки. Он может обрушить на эту страну тонны снега и льда, может превратить её в пустыню — может, может. Но это глупо. Этого он делать не будет. Потому что это не только глупо, но и неинтересно. Ведь здесь — миллионы людей. Это паства, за которую ещё стоит бороться.
Борьба за паству — это не вид спорта, вроде вольной борьбы или карате-до. Это даже не рыцарский бугурт. Это когда один человек выходит против тысячи — и укладывает всех одного за другим. Американский боевик. Арнольд Шварценеггер. Сначала — «Правдивая ложь». «Терминатор».
Теперь — «Красная жара».
Земля кажется плоской, но мир скрывается где-то за горизонтом, значит, она всё-таки круглая. С одной стороны линия горизонта рассекает Европу. С другой — теряется в бесконечности российских просторов. Почему-то Джереми приходит в голову, что он — всего лишь Господня песчинка, всего лишь пёрышко на Его огромной ладони. Стоит Ему шевельнуть пальцами, как от Джереми ничего не останется — ни малейшего следа, ни звука, ни отпечатка. Не будет никакого Мессии, точно его никогда и не было, точно это просто случайное заблуждение тысяч Господних детей.
Вы тоже можете почувствовать себя песчинкой. Когда окажетесь на вершине мира — именно тогда. Альпинист, покоритель Эвереста или Аннапурны, смотрит на гигантское сияющее солнце и понимает, что он — ничто. Потому что он во власти гор, во власти снегов и лавин. Потому что он тратит все свои силы на преодоление очередного этапа, очередного подъёма, а этой горе стоит лишь шевельнуться, толкнуть какой-нибудь камешек — и всё будет сметено, смято, все его усилия, и он исчезнет навсегда, этот комар, букашка на каменном плече. Точно так же Джереми ощущает себя здесь, на высоте двух километров над землёй, под безоблачным небом, под взглядом Бога, который пристально следит за ним.
Но механические слова, раздающиеся над самым ухом, разрушают это чувство, эту идиллию.
«Пристегните ваши ремни», — гнусавит громкоговоритель. Голос пилота искажён до неузнаваемости.
Москва уже в поле зрения.
* * *
Вы на самом деле думаете, что все смотрят на Джереми Л. Смита и падают на колени от благоговения? Вы в этом уверены?
Может быть. Но только в том мире, где он стал «официальным» пастырем. В католическом мире. Среди протестантов — тоже. И у разных сектантов. И у новообращённых африканцев.
К мусульманам пришлось лететь с миссией. Теперь Джереми летит с такой же миссией к православным, потому что православие — это сложнее. В XVII веке Патриарх всея Руси Никон попытался реформировать Церковь на греческий манер. У него получилось. Самым простым и запоминающимся нововведением стал обычай креститься не двумя перстами, как постановил в середине XVI века один из церковных соборов, а тремя — как полагалось по греческому учению. Это было внешней стороной преобразований.
Русь подчинилась реформе (хотя позже Никон впал в немилость, был лишён епископского сана и отправлен в ссылку), но огромное количество людей предпочло смерть принятию нововведений. Старообрядцы устраивали самосожжения в молельных домах, заживо хоронили себя в специальных схронах, куда не поступал воздух, шли на дыбу и на плаху за свою изначальную веру. Тысячи людей скрывались в сибирских лесах, уходили в отшельники, прятались в самых неисследованных уголках огромной Руси. Старообрядчество превратилось в секту.
Они существуют и теперь. Прошли сотни лет, а они есть. Они живут целыми семьями в деревянных хатах, в самой чаще лесов. Они не признают цивилизации, пьют колодезную воду и не знают, что такое электричество. Это след той самой реформы Никона, её отпечаток на новом веке.
Чего хочет католическая церковь? Реформы Джереми Л. Смита? Нового раскольничества?
Джереми ничего об этом не знает. А кардинал Спирокки — знает. И Карло Баньелли — тоже. Они понимают, что им не найти более сложной публики, более неверующей, более упрямой.
На Джереми тут смотрят по-разному. В нём видят три лика, три ипостаси — человека, ангела и дьявола. Эта троица живёт в каждом из вас. В вашей соседке, по утрам пьющей кофе на балконе. В вашем начальнике, который слюнявит пальцы, листая книгу. В вашей девушке, мило улыбающейся, когда вы рассказываете очередной плоский анекдот. Но вы не видите эту троицу в своём окружении. Вы не видите её в тех, кто каждый день проходит мимо вас по улице, кто едет с вами в метро, кто продает вам пиццу. Но вы видите всё это в Джереми.
