Ну вот, подумал я – у меня, блядь, приступ паники.
Я глубоко дышал и колотил запястьем по подушке, лежащей рядом на диване. Четыре часа утра. Я не мог никому позвонить. Не мог никуда пойти. Не мог спать. Я почувствовал себя загнанной в угол крысой.
Так я его и пересидел – на диване. Это было как сильный сердечный приступ, который длился час, но не убил тебя, и не оставил физических последствий, ничего, что может обнаружить доктор, если подвергнет тебя серии анализов.
На следующий день я решил, что надо что-то делать. Я скатился слишком низко и слишком быстро и знал, что ещё чуть-чуть, и я могу потерять всё – хотя теперь список этого “всего” был под вопросом. Всё равно надо что-то делать, проблема в том, что именно? Неотложным и давящим делом была ситуация с Донателлой Альварез, но тут я был бессилен. Потом шёл Ван Лун. Но если честно, я не мог толком поверить в то, что общался с ним. Подумать только, я “работал” с ним, да ещё над какими-то немыслимыми “финансами” сделки корпоративного поглощения. Наши встречи с ним – в “Комнате Орфея”, в его квартире, в офисе, в “Четырёх Сезонах” – казались сном, и подчинялись извращённой логике сновидений.
Но в то же время и плюнуть на него я тоже не мог. Больше не мог. Не мог игнорировать реальность, которая напрыгивала на меня при каждом взгляде на свой почерк в жёлтом блокноте Ван Луна. Может, это кажется нереальным, но я таки общался с ним, и помог решить вопросы по сделке MCL-”Абраксас”. Так что если я хочу с этого что-нибудь поиметь, мне надо разобраться с Ван Луном, и как можно быстрее.
Я принял душ и побрился. Чувствуя себя разбитым, я пошёл в спальню достать из шкафа костюм, но совсем весело стало, когда я попробовал его натянуть. В последний раз я надевал его больше недели назад, и теперь вдруг с большим трудом застегнул штаны на поясе. Однако это был мой единственный приличный костюм – пришлось ехать в нём.
Я взял такси до Сорок Восьмой улицы.
Когда я шёл по вестибюлю Здания Ван Луна и ехал на лифте на шестьдесят второй этаж, во мне росло ощущение ужаса. Выйдя из лифта в знакомую приёмную, я распознал в нём очередной приступ паники.
Я завис в центре приёмной и притворился, что читаю надпись на большом коричневом конверте, который держу в руках – имя там, или адрес. В конверте лежал жёлтый блокнот Ван Луна, но написано на нём ничего не было. Я посмотрел на секретаршу, она посмотрела на меня и взяла одну из телефонных трубок. У меня подскочил пульс, и боль в груди стала невыносимой. Я повернулся и бросился к лифтам. Что я вообще собирался делать – разбираться с Ван Луном? Но как? Вернуть ему расчёты в том же виде, в каком унёс? Показать плоды суровой диеты из чизбургеров и пиццы?
Ох, зря я так сюда припёрся. Что-то я не подумал.
Наконец двери распахнулись, но облегчение оттого, что я сбежал из приёмной, скоро прошло, потому что теперь за меня принялась кабина лифта, чей интерьер, с зеркальными стальными панелями, кондиционером и постоянным жужжанием, казался специально разработанным для провокации и усиления приступов паники. Будто материальная среда имитирует каждый симптом тревоги – слабость, неконтролируемое подёргивание в животе, постоянную угрозу тошноты.
Я закрыл глаза, и в голове тут же появилась картина тёмной шахты лифта над и подо мной… я представлял, как толстые стальные тросы рвутся, и кабина с противовесом дружно летят в разных направлениях, кабина, естественно, громыхает вниз, ударяется о землю…
Вместо этого она плавно затормозила в полуметре от дна бетонной трубы, и дверь мягко открылась. К моему удивлению там стояла – собираясь войти внутрь – Джинни Ван Лун.
– Мистер Спинола!
Когда я не ответил, она шагнула вперёд и протянула руку, чтобы подхватить меня под локоть.
– Вы в порядке?
Я вышел из лифта и мы вместе пошли по вестибюлю, где было людно и почти так же страшно – хотя и по другим причинам – как в кабине. Я обливался холодным потом, меня трясло. Она сказала:
– Мистер Спинола, вы выглядите…
– Хуёво?
– Ну, – ответила она через секунду, – ага.
Теперь моё внимание переключилось на неё и я увидел, что она искренне волнуется за меня. Она держала меня под локоть, и от этого я почему-то чувствовал себя лучше. Стоило это признать, и она тут же оказала на меня целительное воздействие, я заметно успокоился.
– Я был… на шестьдесят втором… – сказал я, – но не смог…
– Не выдержал напряжения? Я знала, что ты не из папиных бизнесменов. Вообще, они просто толпа машинов.
– Машин. Похоже, у меня начался приступ паники.
– Это хорошо. Если у человека там, наверху, не начинается приступ паники, значит, плохи его дела. И если хочешь, можно говорить “машинов”. – Она задумалась. – Можно говорить “человеков”.
– Да, – сказал я, пытаясь отдышаться, – можно говорить “человеков”, но ты же не скажешь “людёв”?
На ней были надеты чёрный свитер и чёрные джинсы, она сжимала кожаную докторскую сумочку.
– В разговоре с тобой не буду. В первом случае множественная форма, во втором собирательное название, правила разные, так что иди в пизду. Как себя чувствуешь?
Я глубоко дышал и держался за грудь.
– Спасибо, лучше.
Вдруг вспомнив про свежеотращенное пузо, я попытался встать прямее и втянуть живот. Джинни изучала меня.
– Мистер Спи…
– Эдди, зови меня Эдди. Мне же всего трид…
– Эдди, ты заболел? -А?
– Ты плохо себя чувствуешь? Выглядишь ты погано. Ты… – она с трудом подбирала слова, – …ты… со встречи у нас дома ты набрал, ну… вес. И…
– У меня вес колеблется.
– Да, но мы виделись всего-то недели две назад? Я поднял руки.
– И чего, дядька не может сожрать изредка пару пирожных?
Она улыбнулась, но потом сказала:
– Знаешь, извини, это не моё дело, но тебе надо за собой следить.
– Да, да. Знаю. Ты права.
Дыхание успокоилось, и я чувствовал себя куда как лучше. Я спросил её, чем она занята.
– Поеду сейчас наверх к папочке.
– Может, вместо этого выпьем кофе?
– Не могу. – Она скорчила рожу. – Кстати, у тебя только что был приступ паники, не стоит тебе пока пить кофе. Соки и всё остальное, что не повышает уровень стресса.
Я снова выпрямился и прислонился к окну.
– Тогда пойдём, выпьем соков и всего остального.
Она посмотрела мне в глаза. Я окунулся в ярко-синие озёра – искрящиеся, лазурные, небесные.
– Не могу.
Я хотел настоять, спросить, почему нет, но не стал. Я почувствовал, что ей вдруг стало неуютно, и мне от этого тоже стало неуютно. Ещё до меня дошло, что ощущение паники может накатывать волнами, и раз приступ быстро прошёл, он может так же быстро начаться снова. Если это случится, я не хотел бы оказаться на улице, даже с Джинни.
– Ладно, – сказал я, – спасибо большое. Хорошо, что я тебя встретил.
Она улыбнулась.
– Ты как, сам справишься? Я кивнул.
– Уверен?
– Всё будет хорошо. Не переживай. Спасибо. Она похлопала меня по плечу и сказала:
– Ладно, Эдди, пока. -
Через секунду она уже шла прочь по вестибюлю, и докторская сумочка болталась у неё на боку. Потом – нырнув в толпу – она исчезла.
Я повернулся к большому окну и стоял, смотрел на своё отражение в зеркальном стекле, на людей и машины на Сорок Восьмой улице, проходящих и проезжающих прямо сквозь меня, будто я призрак. Вдобавок я почувствовал неуместное разочарование от того, что дочка Ван Луна явно отказывалась видеть во мне нечто большее, чем гениального помощника своего отца – и при том занудного, измученного паникой и избыточным весом. Я вышел из здания, перешёл Пятую-авеню и отправился в центр. Несмотря на все мрачные мысли, я как-то ещё держал себя в руках. Потом, когда я переходил Сорок Вторую улицу, меня осенило, и я поднял руку, чтобы остановить такси.
Двадцать минут спустя я уже ехал в другом лифте, на этот раз на четвёртый этаж “Лафайет-Трейдинг” на Брод-стрит. Эта комната была свидетелем моего прежнего триумфа – дней переживаний и успеха – и я подумал, что теперь могу попытаться это всё повторить. Теперь я не мог работать на пределе МДТ, да, но роли это не играло. Моя самоуверенность порушилась, и я хотел посмотреть, что получится у меня самого.
Когда я вошёл в комнату, последовала разная реакция. Некоторые, включая Джея Золо, изо всех сил не обращали на меня внимания. Другие улыбались и приветственно снимали бейсболки. Хоть меня какое-то время не было, и все мои позиции были закрыты, счёт мой ещё работал. Мне сказали, что моё прежнее место занято, но есть свободные, и я могу сразу же начать торговать.
Когда я сел за терминал и приготовился, я почувствовал растущее любопытство на тему, что я буду делать. В комнате звучал явный гул, некоторые заглядывали мне через плечо, другие внимательно следили от дальней стены. Я оказался под серьёзным давлением, и не знал, что теперь делать. Пришлось признать, что я поторопился прийти сюда. Но теперь было уже поздно.
