– Да они все время, с момента своего знакомства только и делали, что – боролись! Противостояние полов, усиленное противоречивостью характеров и патологическим артистизмом двух личностей! – Анка вскакивает и снова падает на стул.
– Не пройдет… Белка уже успела заявить следователю, что царапины носят сексуальный характер… Только обычно, в пылу любовных игр, женщины оставляют отметины мужчинам, а не наоборот. Так что… Не знаю, не знаю… – Ройзман щиплет свою редкую бородку и старательно отводит глаза.
– Слушайте! – Я громко стучу ладонью по столу. – У меня появились факты, которые могут стать доказательствами ее невиновности, – я тороплюсь, говорю сбивчиво, но уверенно – «ран, Форест, ран!», – я обследовал место происшествия и обнаружил, что кусок асфальта, на котором была кровь Славы, вымыли с порошком.
– С каким порошком? – недоумевает Ройзман.
– С порошко-о-ом?! – пучит глаза Анка.
– С обычным порошком… Со стиральным. А главное, – я пристально смотрю на Анку, приглашая ее подтвердить сказанное, – мы… они… в общем, литерные произвели небольшой опыт. Литерные – это те ребята, друзья Белки, которые были в квартире в момент происшествия… Вчера, на одном мероприятии, они показали все происшествие со сцены, как спектакль, как инсценировку…
– Мистерия жизни и метафизика преступления, – бесстрастно поправляет Анка.
– Ну и что? – недоумевает адвокат.
– А то, что в роли убийцы они изобразили Гвидо, продюсера Белки… собственно, вашего нанимателя… А я в это время был рядом с Гвидо и наблюдал его реакцию на постановку. Он волновался. Он выдал себя. Я уверен, он – убийца!
– Молодой человек! – этими двумя словами Ройзман умудряется вылить на меня ведро скепсиса и желчи, – представьте, что я, опытный и уважаемый адвокат, все это повторяю в суде. «Асфальт вымыли с порошком, а фотографу Агееву показалось по реакции продюсера обвиняемой на спектакль, в котором его, продюсера, изобразили в роли убийцы, что этот продюсер и есть убийца!» Каково?! После такой речи я могу попрощаться со своей практикой! А вы – с вашей подругой… лет на десять, если прокурор попадется не злобный.
– Так что делать? Что! Мы! Будем! Делать?! – Анка чеканит слова, как знаменосец шаг на военном параде. В ее голосе нет ни растерянности, ни испуга. Наоборот, она, как инспектор из министерства здравоохранения, требует точный диагноз и конкретные меры лечения. Я присоединяюсь:
– Что ВЫ собираетесь делать? Что ВЫ предлагаете? У ВАС есть план?
– Что-делать-что-делать… – передразнивает нас Ройзман, – если б я точно знал, она бы сейчас не сидела. – Он ломает карандаш пальцами. – Ну, во-первых, попробую вытащить ее из камеры под подписку о невыезде… Ходатайство я уже отправил. Во-вторых… Во-вторых, придется пересматривать всю линию защиты. Если вначале я мог попытаться доказать удавшуюся попытку самоубийства и Белка в эпизоде падения вообще не фигурировала бы, то теперь… Теперь нужно доказывать, что он упал не по ее вине, несмотря на все происходившее тем вечером между ними… Или, в крайнем случае, искать смягчающие обстоятельства для ее поступка.
– Смягчающие обстоятельства?!
– Для какого поступка?!
– К примеру, Слава первым напал на нее, она лишь оборонялась… Могло ведь такое случиться при его-то, мягко выражаясь, неуравновешенности?
– Даже не думайте! – Анка вцепляется в столешницу побелевшими пальцами и обжигает адвоката взглядом торфяной кобры, – спасти одного друга ценой памяти другого?! И не пытайтесь!
– А что мне… – начинает адвокат.
– Он не будет, – раздается спокойный, глуховатый голос от двери. Мы оборачиваемся. Белкин дядя стоит у порога, почему-то прижимая к лицу носовой платок. Белка знакомила нас тем утром… в ОВД, кажется, его зовут Антон-не-помню-отчества. Кажется, ни один из нас не заметил, как он вошел в кабинет. Кажется, у него – чахотка, о чем свидетельствуют красные пятна на платке. И еще, кажется, он настроен решительно. Он подходит к столу, наклоняется вплотную к адвокату и негромко, но твердо произносит:
– Вы больше не работаете над этим делом. Как ближайший родственник я отказываюсь от ваших услуг.
К такому повороту событий заметно растерявшийся Ройзман явно не готов.
– Вы… не вправе! Не вы мой наниматель! Меня нанял продюсер Атлантиди, и только он может отказаться от моих услуг!
– А вы спросите его. Попробуйте… Он возражать не будет.
Ройзман устало вздыхает и срывается на истерику.
– Черт бы вас побрал с вашим шоу-бизнесом! Вот вы все у меня где! – адвокат ладонью рубит себя по горлу, – я же на недвижимости специализировался раньше… Да провалитесь!
– Вот и продолжайте, пожалуйста, специализироваться на недвижимости, – голосом доброго доктора Айболита заговаривает его Белкин дядя, – ребята, вы не могли бы нас оставить вдвоем… нам нужно еще кое-что обсудить.
Мы покидаем кабинет, как послушные школьники.
– О, Ганг! Твои воды замутились! – резюмирует Анка, едва мы переступаем порог и закрываем за собой дверь. Если б не секретарша, я, не задумываясь, впился бы ухом в замочную скважину, а так… не оборачиваясь, чинно спускаюсь по лестнице, чтобы внизу со всем своим разочарованием и желчью впиться в Анку.
– Ты, конечно же, знакома с биографией профессора физики Альтфлюса?
– «Альт» рисовала, «флюс» лечила, про Альтфлюса слышу впервые.
– Однажды он проводил опыты над грызунами, случайно уснул в лаборатории и забыл закрыть клетку. Крысы ему ухо отгрызли.
– Ух ты! Зачем так пугать впечатлительную девушку? Я еще пообедать сегодня планировала. Обидку заточил? Вот тебе две минуты, быстро спускай пар и не порть мне аппетит!
Против ее иронии у меня нет никакого оружия, поэтому надменно отворачиваюсь в сторону и молчу.
– Ну, давай, выпускай! Чего ты, как тундрык, нахохлился? – теребит она меня за рукав, – лопнешь от газов, а ведь ты мне невредимым нужен. Мой обидчивый папарацци… – она начинает гладить мою руку, а ее кокетливые молнии рассекают меня от переносицы до подбородка.
– Нужен?! – Я стараюсь выбросить из голоса эмоции, но ни фига не получается. – С нужными так не играют. Почему не рассказала мне о спектакле?! Зачем было делать из меня дурака? Зачем подставлять вслепую? А если бы я не был рядом с Гвидо в тот момент, когда вы упоенно лицедействовали? Мы вообще с тобой на одной стороне или как?
– Ну… ведь ты же был рядом с Гвидо. Ты ведь все видел… Теория вероятности для того и придумана! Между прочим, вполне научная дисциплина. Ладно, не пыхти! – она внезапно подмигивает мне и понижает голос до шепота, – возвращаемся! Тс-с-с… Я сейчас надавлю на чувство женской солидарности у этой Дюймовочки, отведу ее в туалет, типа… помочь мне… а ты послушай под дверью! Справишься?
Я молча киваю. И чувствую огромное облегчение оттого, что мы снова – сообщники. Анка быстро поднимается наверх. Я жду некоторое время за углом на лестничной площадке. Услышав перестук каблучков в коридоре и громкие разгагольствования Анки о неприспособленности женского организма к нормированному труду, на цыпочках пробираюсь обратно в приемную. Приставляю ухо к миниатюрной замочной скважине. Ни черта не слышно! Минута… Другая… Нет, не слышно. Пора уходить. И вдруг адвокатский взвизг пробивает звуконепроницаемость ценных пород дерева. Я прикладываю ладони к ушам и напрягаюсь, сканируя звук импровизированными локаторами. Капелька пота побежала по спине. Щекотно. Адвокат снова вскрикивает. Мне кажется, что-то вроде:
– …Ольм! Ольм!
Ерунда! Впрочем, то ли Ройзман все время повышает голос, то ли ушные перепонки со временем адаптируются к дереву, спустя еще пару минут я начинаю как будто различать отдельные слова. К тому моменту, когда в коридоре вновь застучали каблучки, их набирается ровно семь:
– …Новый год… чертов подарок… думал задницей… Стокгольм!
Услышав в коридоре громкую речь Анки о методах противостояния сексуальным домогательствам начальства на рабочем месте, срываюсь за угол. Через минуту появляется Анка, хватает меня под руку и тащит прочь от офисной преисподней. Я не сопротивляюсь.
Она летит вприпрыжку, улыбается во все тридцать два, и оттого унылый зимний пейзаж вокруг трогают весенние краски. Я на время перестаю замечать отсутствие солнечного света. Но все равно не могу разделить ее настроение.
– Чему ты радуешься?! Твою лучшую подругу посадили! Она уже не подозреваемая, она – обвиняемая!
– Это – как насморк, временно, лечи – не лечи. Мы-то ведь уже знаем, кто виноват! А значит, обязательно вытащим ее с кичи! – Она заразительно хохочет, попробовав на вкус словечко из другой реальности, – а радуюсь я, мой угрюмый папарацци, тому, что все теперь ясно и мы знаем, что убийца – Гвидо! Ух! Чуешь ветер?
Мне очень хочется разделить ее радость, но я не могу справиться ни со своими чувствами, ни с мышцами лица. Они окаменели, не слушаются команд мозга и с трудом растягиваются, даже когда я говорю. Мое существование полностью отравлено. Как, оказывается, короток путь от счастья к кромешному отчаянию. Еще утром я гладил волосы девушки, которую два года люблю до спазмов в желудке. Еще утром я целовал губы, которые не надеялся целовать. Еще утром я держал в объятиях мир и осознавал себя счастливейшим из смертных… А к вечеру этот мир – заперт в темницу, но мне кажется, будто это я – в наручниках и за решеткой.
