– Анка! Быстрее! – командует он инфернальной обжоре и лишь затем протягивает руку мне: – Сандро.
– Митя.
– Я должна, – извиняющимся тоном бросает мне Анка, выбираясь из-за стола, – у нас очень важное… там…
– А здесь, – я устало киваю на экран, – не важное?
– Я тебе после объясню. Созвон через два часа. Ночью встречаемся. Я должна тебе многое рассказать. Про Стокгольм обязательно… Мы ездили туда на концерт Рэдиохэд и вообще – пять дней в Стокгольме – как переливание крови! Я все расскажу… обещаю!
– Да уж, непременно…
Ну, что ты скажешь?! Почему-то я не похожа на этой фоте ни на снегурочку, ни на снежинку… Даже на зайчика не похожа… не говоря уж про белочку. Да? А на кого я здесь похожа? По-моему, на официантку… Ничего не имею против официанток, но я-то предпочла бы быть снегурочкой, феей, зайчиком, звездой на елке, наконец! Ведь это же – Новый год! Это же мой любимый праздник! Факин фа-а-ак!..
Все радовались, веселились, а я пахала, как запряженная пони! Или – на мне пахали? Десять дней, которые всю жизнь были волшебными маячками, на которые я прилежно выруливала целый год… Десять дней, которые всю жизнь пахли мандаринами, хвоей, снегом, чудом, счастьем, сказкой, вдруг слиплись, как разварившиеся пельмени в кастрюле. В вонючий серый ком! Я не могла отличить их друг от друга. Я засыпала в кабаке и просыпалась в кабаке. И все они выглядели одинаково. Столы, стулья, гирлянды, ложки, вилки, бокалы, бокалы, бокалы… И все пропахли виски, сигарами, блядством, понтами, похмельем. Вот такой был Новый год у начинающей певицы, будущей звезды и народной артистки. Я каждый вечер пела и не понимала – для кого. Эти пузатые дядьки в костюмах, их потерянные женщины с тоннами косметики на лицах, они даже не слушали меня. Им сказали, что это – «новая модная», и они послушно верили. Им больше ничего не оставалось делать, кроме как платить и притопывать ножкой. Им было наплевать о чем я пою. На моем месте мог стоять кто угодно – чебоксарский гаишник или желтый карлик из Карловых Вар – и петь все, что вздумается, а они платили бы и притопывали ножкой, если бы им посулили, что это – «новая модная».
Я смотрела на них со сцены, и мне казалось, что они, как и я, тяжело работают в это самое время, когда едят, пьют и делают вид, что слушают меня. Как написал в те дни в своем блоге мой любимый писатель: «Если бы энергию, с которой русские люди занимаются менеджментом одной единственной пьянки в году, пустить на создание новой Компании, на свете стало бы одной Virgin Group больше». Кстати, – приятная новость! – спустя неделю после того адского многодневного застолья я впервые переступила порог Virgin Store в Стокгольме… Но об этом после.
А тогда я будто попала… у меня будто открылись нескончаемые месячные. Я выла на Луну! Каждый день на нервяке, на изменах, и потом – этот гадский лай с Гвидо. На ровном месте! Он тупо мстил мне. Не по-мужски. Я и не догадывалась, что он такой злопамятный. А Гвидо никак не мог забыть уик-энд в Мытищах, помнишь? Я рассказывала… Когда мы снимали мой первый клип. Когда вместе с утренним морозцем, атональным гудением автомобилей за окном и посвистом окрестных дворников он ворвался к нам со Славкой в номер. Ты же понимаешь… Мы валялись в полудреме на белой простыне, голые, вспотевшие, как Венсан Кассель и Моника Белуччи в одном жестком фильме, меня водил на него в Москве один влюбленный фотограф… забавный чудак… потом расскажу. Гвидо сначала застыл, увидев нас. Через три секунды он преобразился в Гитлера, который выступает на митинге, я видела по телеку… Как он замахал руками! Как он залаял про уговоры-договоры-переговоры! А мне спросонья слышалось: «…воры… воры… воры…». Как он схватил Славку за ногу и потащил его из постели… А Славка сначала упал, потом встал да и заехал ему с ноги по яйцам и еще – пару раз по физиономии. Гвидо растерялся, заухал, как филин, принялся вопить про беспредел, про ответку, про людей, которые разберутся. Еще про весовые категории… Жесть! Я сидела в уголочке, закутавшись в простыню, и напевала вполголоса «No surprises». Чтобы не свихнуться и, Боже упаси, не вписаться с этими двумя безумцами в пошлый менаж-де-труа. Короче, съемочка моя после этого, понятное дело, не зада-алася. Кое-как добили несколько недостающих дублей и траурным кортежем развернулись в Москву. Я хотела возвращаться со Славкой, но Гвидо сжал мою руку повыше локтя, так, что у меня синяк потом вздулся, и прошипел прямо в ухо: «Работать хочеш-ш-шь? Контра-а-акт!»
А потом поехало-покатило! Клип смонтировали, он занял высокие места во всяких там типа-рейтингах этих типа-музыкальных-телепомоек, я дала пару интервью, Гвидо говорил, что для «полноценной пиар-компании пока не время». Зато какой кайфец работать в студии! Ты бы знал! Меня вштырило и уже не отпускало! Я превратилась в законченную графоманку – строчила текст за текстом! Записывала их на чем придется – на салфетках, на ресторанных счетах, на нотах «Битлз», которые валялись в студии… Представляешь?! Мой текст поверх Day Tripper? Удавиться! Большинство стишат Гвидо рвал и выбрасывал с такой иезуитской усмешечкой… И помалкивал, гандошка, ничего не объяснял! Некоторые перечитывал, отводил меня в уголок и долго втыкал, почему «вот эта строчка – хороша, сделай остальные достойными ее, ма шер!». Пока я корпела над тем, чтобы привести весь текст в соответствие с вкусовыми пристрастиями своего продюсера, кудесник Андрюша на своем любимом «хаммонде», который, похоже, заменял ему друзей и семью, наигрывал вариации на тему понравившейся Гвидо строчки. Так что песню мы сочиняли вдвоем, практически одновременно. До Нового года успели записать шесть вещиц, которые казались мне восхитительными, потому что в каждой из них была – я. Настоящая, не игрушка! И я себе в них нравилась. Ты же знаешь, как мы, девчонки, любим зеркала… Гвидо почти не хмурился в те дни. Он приезжал в студию раньше всех, потирал руки, иногда едко пошучивал, иногда открывал бутылку шампанского… Постоянно повторял всем музыкантам, что в середине февраля, когда закончим альбом, всех ждет «нешутейная премия».
– Мне – серебристый «Хаммер», пожалуйста, – обычно отзывался на это «мотивирование персонала» саунд-мастер Серега. Здоровенный, как носорог, он вылезал из-за пульта, только чтобы поправить микрофоны.
В конце ноября мы снова прикинулись киношниками. Гвидо затеял съемку клипа на только что записанную «Амнезию». Что тут скажешь? Я не знала, как мне реагировать. Он не переставал удивлять меня. Я не могла разобраться во всех этих… наслоениях его иронии, что ли. Ходячий торт, а не продюсер! Не мог же он не понимать, насколько автобиографична строчка «Я забыла, что забыла позабыть тебя…». Это же – о наболевшем! И в частности – на его физиономии. А он именно из-за этой строчки заставил меня дописать текст и на готовую вещь принял решение снимать клип. То есть делать хитом песню о моей жизненной коллизии, в которой он, Гвидо, играл самую неблаговидную роль. Когда я, промучившись в непонятках несколько дней, все же решилась поговорить с ним об этом, он обнял меня за плечи и принялся поучать, вкрадчиво… в своей манере:
– Ма шер, вот тебе очередное правило шоу-бизнеса от старика Гвидо. Сочиняй и пой собственной кровью! Только так! Чем острее, чем глубже, чем болезненней ты пережила ситуацию, о которой поешь, тем сильнее получится песня. Тем сильнее она отзовется в слушателях, зацепит их. Тем больше мы заработаем! Ха-ха! Скузе муа, цинизм необходим, чтобы не скатиться в пафос и дешевую мелодраму, что гораздо хуже. Слушатель ждет искренности от артиста. Ждет настоящих эмоций, неподдельных чувств. Ждет мяса, крови, спермы, сухожилий, короче – подлинной жизни… Взгляни вокруг, как много фальшивых подделок! Мы проживаем в стране сплошного контрафакта! Пиратства интеллектуальной собственности и – чувств! Если бы я заставил тебя петь о пустых тусовочных движняках, о никчемных любовных свиданиях, о… не знаю… о «калинки-малинки», о «ля-ля-ля-тру-ля-ля-все-будет-зашибись!», ты стала бы таким же контрафактом, как все эти глубокие глотки по ящику, которые используют себя не по назначению. Это был бы не секс, а бездарная мастурбация! Ты даже не понимаешь, какую услугу я оказал тебе тем, что запретил встречаться с этим… твоим… – тут Гвидо осекся и помрачнел по понятной причине. Потом продолжил:
– Когда я ходил в школу, самой яркой звездой в стране была Пугачева. Хотя в те времена выходили на сцену тетки и поголосистее и поярче внешностью, посексапильнее. А Пугачева, в отличие от всех прочих, пела про себя, про свои беды, пела сердцем, и вся страна это чувствовала. А еще раньше, когда Пугачева ходила в школу, поэта Бродского коммунисты по беспределу заслали на зону. Кстати, я обязую тебя прочесть стихи поэта Бродского. К завтрашнему дню! – Гвидо кинул на меня строгий взгляд. – Так вот, все сочувствовали Бродскому, и только поэтесса Ахматова дальновидно рассудила: «Какую биографию делают нашему рыжему!» Понимаешь? – Гвидо схватил меня за плечи и с силой тряхнул, – ты понимаешь, какую услугу я оказываю тебе?! Мучайся! Страдай! Страдай и пой об этом! Только так все будет по-настоящему!
