– Все готово! – объявил он.
Опустив на пол синий матросский мешок с одеждой и книгами, Фил гордо показал новенькие документы: пропуск береговой охраны, разрешение военно-морской администрации и билет члена профсоюза. Я спросил, откуда у него деньги на профсоюз – оказалось, что дядюшка отстегнул, да еще и благословил.
– Отлично, – говорю, – завтра первым делом с утра идем и регистрируемся.
Он плюхнулся на диван рядом с Барбарой и показал ей бумаги.
– Честно говоря, я не думала, что ты ив самом деле решишься, – вздохнула она.
– Бедняжка Бабси, – ухмыльнулся Фил, целуя ее. – Кто теперь вольет рюмочку перно в твое нежное горлышко?
– Вот все вы так, – вскинулась Джейни. – Бросаете нас и думаете, мы будем сидеть и ждать сложа руки. По-вашему, все женщины -
Фил приосанился.
– Вы должны хранить верность парням, ушедшим в дальние края.
– Вот как? – фыркнула она, бросив в мою сторону иронический взгляд.
Я включил радио и растянулся на полу, подложив под голову Подушку.
– Я съезжаю из Вашингтон-Холла, – сказал Фил. – Можно перекантоваться здесь до отплытия?
Джейни пожала плечами.
– Мне все равно.
Фил встал и засунул мешок за диван.
Тут вошел Джеймс Кэткарт и бросил на стул свои книги. Шестнадцатилетний первокурсник, высокий и неуклюжий, он вечно цитирует диалоги Ноэля Коуарда и похож на вальяжного литературного критика в голливудском исполнении.
– Салют, ребята! – воскликнул он и спросил Фила, не передумал ли тот уходить в море.
– Поможешь переправить мои вещи к дяде? – напомнил Фил.
– Конечно! – просиял Кэткарт.
– Никто не забыл насчет Рэмси Аллена? Главное, чтобы он ничего не узнал.
Мы принялись обсуждать, что сделает Ал, если узнает, и как он может узнать, а потом перешли на общие темы. Фил с Барбарой заспорили, как обычно, об идеальном обществе.
– Там будут одни художники и артисты, – стал объяснять он. – Идеальное общество – это непременно артистическое общество, и каждый его гражданин обязан за свою жизнь пройти полный духовный цикл.
– Какой еще цикл? – не поняла Барбара. – Что ты имеешь в виду?
По радио передают ежедневную мыльную оперу: благодушный сельский старичок-врач, который только что помог молодой паре в трудной ситуации, давал жизненные советы под переливы органной музыки. «Запомните, – говорит он, – в жизни иногда приходится делать то, что не хочется, но делать это все равно нужно».
Фил продолжал излагать свою теорию:
– Я имею в виду цикл духовного развития. Каждый совершает жизненный круг, в артистическом смысле, посредством искусства, и это его личный творческий вклад в дело всего общества.
«Я практикую в Элмсвилле уже почти сорок пять лет, – объясняет старичок, – и понял одну очень важную вещь про людей».
– Как же достичь такого уровня общества? Ш спрашивает Кэткарт.
– Не знаю, – отвечает Фил. – Наше общество слишком далеко от идеала, так что о подробностях ничего сказать не могу.
«Плохих людей, в сущности, нет… – изрекает сельский врач, задумчиво попыхивая трубкой. – Погоди, сынок, не перебивай, я знаю, что Ты хочешь сказать. Я прожил намного больше вас. Вы делаете первые шаги по дороге жизни, так выслушайте меня, это будет вам полезно. Может быть, я и старый дурак, но…»
– Даже в нашем неидеальном обществе есть люди, – продолжает Фил, – которые могут служить прототипом будущих артистических граждан. Чем больше появится таких деятелей искусства, тем скорее реализуется идеальное мироустройство.
– А первый шаг к идеальному обществу – это Атлантическая хартия? – перебивает Барбара. – Что-то не похожи Рузвельт и Черчилль на деятелей искусства.
«Бывают, конечно, и трудные времена, – вздыхает сельский врач. – Жизнь прожить – не поле перейти. Случается, падаешь духом, опускаешь руки… а потом вдруг…»
– Про Рузвельта и Черчилля ничего не могу сказать, – кривится Фил, – скорее всего их задача – выполнить грязную работу, необходимую для прогресса.
«А потом вдруг, – энергично восклицает старичок, – что-то происходит! Удача поворачивается к тебе лицом, проблемы решаются словно сами собой, разбитая дорога жизни оборачивается цветущим садом, и понимаешь…»
– Только артистическая натура способна открыть Новое видение! – горячо доказывает Фил. – Черт побери, да заткните вы, наконец, этого придурка!
Я вскочил и выключил радио. На этом дискуссия и закончилась. Кэткарт пошел в ванную, а Фил с Барбарой стали обниматься.
– Развлекайтесь, детишки, – сказал я и пошел за перегородку в кабинет. Джейни пристроилась рядом на ручке кресла.
– Мики, не уезжай!
– Да успокойся ты. Всего месяц-другой, а потом мы вернемся с кучей денег.
– Мики, не надо.
– Ерунда.
Она начала всхлипывать. Я взял ее руку и нежно прикусил костяшки пальцев.
– Вот вернусь, и поедем во Флориду.
– Я люблю тебя.
– А я тебя.
– Почему бы нам не пожениться?
– Когда-нибудь – обязательно.
– Врешь, ты сам знаешь, что никогда не решишься.
– Вот увидишь. Помнишь письмо, которое я написал из Нью-Орлеана? „
– Это было не всерьез, – отмахнулась она, – тебя просто похоть одолела.
– Глупости.
Я познакомился с Джейни год назад, когда еще мнил себя доктором Фаустом, и с тех пор живу с ней в Нью-Йорке в перерывах между плаваниями. Не женился до сих пор только потому, что с деньгами плохо. Вечно ною, как мне осточертела работа, так что ничего пока не меняется.
Мы вышли в гостиную, Фил с Барбарой все еще миловались. Он лежал сверху, сбоку виднелось ее голое бедро. Странно, но они никогда не спят вместе по-настоящему – могут всю ночь провозиться вот так на диване, даже раздетые, и все впустую. Что за полудевственность, не понимаю.
Наконец Фил поднялся и сказал:
– Давайте все вместе перевезем мои вещи к дяде.
Мне не очень хотелось, но он обещал, что потом будет выпивка. Дядя даст еще денег. В результате пошли все, кроме Джейни, которая надулась на меня и ушла в спальню. Я заглянул туда, поцеловал в макушку и стал уговаривать, но она не ответила. Даже кошка, и та на меня злобно поглядела.
Кэткарт, Фил с Барбарой и я завернули за угол и пошли к семейному отелю, где жил Фил. Увязали все его пожитки и спустили в несколько приемов на лифте.
На стенке висел плакат с фотографией его отца и надписью «Разыскивается». Рядом – мазохистская плетка. Фил любовно уложил их рядышком в коробку. Еще там были репродукции, книги, грампластинки, мольберты и полные коробки всякого барахла, которое он вечно копит.
Мы выволокли все это к подъезду и отправили Кэткарта ловить такси. Он из тех, кто обожает ловить такси. Пока ехали, Барбара все приставала ко мне с разговорами. В конце концов зациклились на негритянском вопросе.
– Я негров люблю, – заявил я, – хотя, может, я и пристрастен, потому что со многими знаком.
– А если бы твоя сестра вышла замуж за негра? – спросила Барбара.
– Что? – воскликнул Фил и взглянул на нее, словно видит в первый раз.
Мы как раз ехали на такси по Пятьдесят седьмой мимо Карнеги-Холла, и рядом пристроился блестящий черный катафалк. Вместо того, чтобы сказать Барбаре еще что-то, Фил высунулся в окно и крикнул водителю катафалка:
– Что, совсем мертвый?
Тот был при полном параде, в черном костюме, фуражке и все такое, но лицо его выдавало.
– Мертвее не бывает! – крикнул он в ответ
и нажал на газ.
Катафалк вклинился между двумя машинами, скользнул вдоль самого тротуара и погнал по Седьмой авеню. Водитель оказался еще тот. Мы здорово посмеялись, и вскоре такси подъехало к Центральному парку, рядом с которым жил дядюшка Фила.
Вещи свалили в холле шикарного здания. Фил велел швейцару заплатить за такси. Когда все пошли к лифту, я сказал, что подожду внизу. Я два дня не брился и вообще одет был не по случаю – голубой свитер с пятнам и от виски и парусиновые брюки. Уселся на тротуаре – под навесом возле палатки с апельсинами,- и стал дышать свежим воздухом; Парк был совсем рядом, прохладный, полный темной пышной зелени. Спускались сумерки, я сидел и думал о том, что совсем скоро окажусь на корабле.
Минут через пять все спустились, и мы рванули в коктейль-бар за углом. Барбара и Кэткарт сели рядышком и спросили пива, а мы с Филом предпочли мартини. Потом заказали по второму кругу. Это было приличное местечко на Седьмой авеню, и бармен неодобрительно поглядывал на нашу одежду.
Фил стал пересказывать мне «Третью мораль» Джеральда Херда о биологических мутациях, о том, как самые продвинутые из динозавров превратились в млекопитающих, а отсталые динозавры-буржуа просто-напросто вымерли.
Он пригубил третий бокал мартини, взглянул мне в глаза и взял за руку.
– Вот представь, – сказал он. – Ты рыба, живешь в пруду, а пруд пересыхает. Нужно мутировать в амфибию, но кто-то к тебе пристает и уговаривает остаться в пруду, мол, все обойдется.
