Теперь же взгляд Труди кажется Ленноксу нездешним.
— Свадьба в чужой стране, — бормочет Леннокс, шаря в чемодане, который лежит в изножий кровати. Интересно, социологи уже прицепили ярлык этому явлению? Флаг им в руки.
Где-то была моторхэдовская футболка. На ней еще принт с сингла «Пиковый туз». Леннокс достает футболку. Под ней белая футболка с гигантской коричневой надписью «Believe».
Леннокс выглядывает в окно и видит белый фургон. Фургон остановился на светофоре, сверкает, переливается под солнцем, слепит.
Труди поднимает взгляд над журналом, смотрит, как Леннокс роется в чемодане. Повадки неуклюжего человека, который научился скрывать свою неуклюжесть за нарочитой неспешностью; это подкупает и волнует. Кошачьи, растянутые движения; Леннокс несколько сутулый, кисти рук крупноваты, кажется, он толком не знает, куда их девать. Ноги могли бы быть и подлиннее, при его-то росте. Да еще наклонность к сутулости и волосатость — даже странно, как такое сочетание хотя бы изредка не вызывает ассоциаций с приматом. Нет, Леннокс походит на большое раненое млекопитающее, вроде слона — вероятно, потому, что вспыльчив и уязвим.
Для Труди изящество скорее цель, чем состояние. Несколько лет назад она отказалась от сахара и углеводов, стала регулярно заниматься шейпингом, больше денег выделять на одежду и косметику продвинутых марок и вообще инвестировать время в свою внешность. Она сама не ожидала, что и овал лица, и фигура изменятся так быстро. Следующим шагом стало изменение цвета волос, но более всего Труди удивило, с какой скоростью ее признали привлекательной. Она с досадой поняла, что так называемая женская красота держится на трех китах — диете, шейпинге и спа-процедурах.
Труди, однако, восторгала именно незначительность усилий в сопоставлении с привилегиями, в результате этих усилий приобретаемыми. Ей нравилась реакция окружающих: мужчины в любом баре расступались перед ней, как Красное море перед Моисеем, женщины, замечавшие только макияж, одежду и стройное в результате шейпинга и диет тело, исходили завистью, поскольку не могли себе позволить — либо ленились — пойти на подобные жертвы. На предприятии коммунального хозяйства, где Труди работала, мужчины и женщины находили для нее свободный стул даже во время самых многолюдных собраний. В офисе ее первую спрашивали, что она хочет на обед. Красавчик Марк Маккевдрик, молодой заместитель директора, после обеда именно ее приглашал играть в сквош. А там и повышения пошли, так что вскоре Труди взлетела по карьерной лестнице прямо к стеклянному потолку. Необратимый процесс эволюции Труди Лоу — от стажерки до иконы корпоративного менеджмента.
И она снова с Рэем Ленноксом, сломленным вечным новобранцем. Труди наблюдает, как его мускулистое, впрочем, не лишенное изящества тело борется на сей раз с одеждой — парусиновыми брюками и моторхэдской футболкой. У Леннокса намечается брюшко; точно намечается, не померещилось. Ничего, в спортзале мы его быстро сгоним.
Акцент в телевизоре сместился, теперь говорят о музеях и памятниках Майами. Леннокс ушам не верит: у них тут, прямо в Майами-Бич, есть памятник жертвам Холокоста.
— Чтобы люди всегда помнили об ужасах войны, — с чувством произносит ведущий, в голосе поубавилось восторга, речь ведь не о ценах на квартиры в кондоминиумах. — Это место, где наступает катарсис.
— На кой черт в Майами-Бич памятник жертвам Холокоста? — мрачно спрашивает Леннокс, указывая на экран. — Все равно что в Лас-Вегасе возвести какую-нибудь хрень в память о геноциде народности тутси!
— А по-моему, это замечательно. — Труди откладывает журнал. — Такой памятник должен быть в каждом городе.
— Какое отношение Майами имеет к Холокосту? — Леннокс вскидывает брови. Внезапно солнечный свет прорывается сквозь жалюзи, комнату испещряют золотые полосы. В лучах кружат пылинки. Ленноксу хочется на воздух, подальше откондиционера.
— Диктор правильно сказал: это место, где наступает катарсис, — спорит Труди. — И потом, я, кажется, в путеводителе читала, в Майами много евреев. — Труди откидывается на подушку. Характерным движением откидывается. Это движение Ленноксу знакомо. Раньше он его любил. Нет, Труди, ради бога, не сейчас.
— Я хочу на воздух, — говорит Леннокс, избегая взгляда Труди — в нем надежда. Забинтованной рукой Леннокс раздвигает планки жалюзи и смотрит на ослепительные, как улыбки, фасады многоквартирных домов. Они как будто зовут — мол, выходи, поиграем. Со столика темного стекла Леннокс берет телефонную трубку. — Я Джинджеру Роджерсу обещал позвонить. Работали когда-то вместе. — Леннокс и сам слышит, что оправдывается. — Сто лет этого сукина сына не видел.
— Что, прямо сию минуту? — Скрытое недовольство искажает голос Труди — грудной, сексуальный, он делается все выше, наконец, на последнем слове, срывается. Труди бросает взгляд на пустую половину кровати. Возможно, представляет полноценный оргазм. — Не хочу зависнуть с парой стариков. Мне с ними не о чем говорить.
— Я, думаешь, хочу? По-моему, лучше сегодня отстреляться — все равно день потерян, я после перелета как неживой, — произносит Леннокс, набирая номер.
— Ладно, — уступает Труди. — У нас времени полно.
— Вот и молодец, — отвечает Леннокс, внезапно понимая не уместность слова «молодец». Во время разговора с Джинджером Леннокс не может смотреть на Труди. Труди слышен голос ушедшего на покой полицейского — скрипучий, громкий, полный пугающего энтузиазма по поводу приезда земляков.
Леннокс кладет трубку. Сообщает Труди, что Джинджер заедет за ними попозже, они вместе выпьют и перекусят. Видит: внутри у нее что-то оборвалось. В целях самообороны переводит взгляд на стол. Кажется, стакан отклонился на несколько дюймов вправо.
Труди вздыхает с деланной покорностью.
— Я пойду, только если ты пообещаешь не говорить о работе.
— Обещаю. — У Леннокса расслабляются лицевые мышцы. — Давай сначала выпьем по коктейлю. Коктейли входят в
стоимость. — Леннокс машет купоном, который ему дали при заселении. Читает вслух: «Добро пожаловать в Саут-Бич! Бесплатные коктейли с двух до четырех дня».
— Рэй, ты бы поаккуратнее с алкоголем. Ну глупо ведь. Что же, столько усилий в «Анонимных наркоманах», и все впустую?
Леннокс обходит вокруг стола. Под этим углом зрения стакан как стакан.
— У меня просто настроение такое — выпить в людном месте. Курс лечения-то я прошел, в конце концов. Я же не кокаин собрался нюхать. — Вдруг осознав, где находится, Леннокс встряхивает головой и неловко добавляет: — Даже если б и захотел, а я точно не захочу.
Труди закатывает глаза. Меняет курс.
— А почему ты своей маме не позвонишь? Сказал бы, что мы благополучно долетели. Она, наверно, волнуется.
— Не волнуется, — упрямо произносит Леннокс. — Пойдем коктейли пить, — торопит он, стараясь, чтобы Труди по голосу не поняла, как ему сейчас необходим алкоголь.
Еще во время заселения Леннокс для себя решил, что камерный отельчик не по нем. Гладенькие хромированные ручки, засилье гравюр, драпировки на зеркалах и гнутые люстры его не трогают. Нет, он ничего не имеет против роскоши и декаданса. Просто здесь все слишком напоказ. Они спускаются в бар. Народу уже полно. Леннокс залпом выпивает мартини с водкой. Вдруг по маргинальному дыханию Труди, по тому, как она старается не звякать бокалом о мраморный столик, Леннокс догадывается: Труди напряжена не меньше него. Ее напряжение Ленноксу тяжелее любой истерики, ему хочется на воздух. Что обслуга, что гости не ходят, а выступают, поминутно охорашиваются, как на подиуме, каждый исподтишка разглядывает ближнего, причем старательно изображает полнейшее безразличие. Леннокс смотрит на дверь.
- Давай, пока Джинджер не приехал, сориентируемся на местности.
Жара. Леннокс вспоминает прогноз погоды — обещали нетипично теплую зиму. Как правило, в январе бывает не больше семидесяти пяти по Фаренгейту, а тут все девяносто пять[4]. Леннокс плавится. В прямом смысле. Ощущение, будто его засунули в огромную духовку. Вместо мозгов рагу, вместо черепа кастрюля. В такую жару далеко не уйдешь. Они садятся в патио ближайшего бара-ресторана. Девушка-официантка, просияв, как фотовспышка, вручает меню.
— Жара невыносимая. — Леннокс, даже сидя в тени, еле ворочает языком. Они с Труди взяли еще по коктейлю, на этот раз «Морской бриз». И прошли-то всего один квартал — по Коллинз-авеню к Оушен-драйв. Мимо дефилирует золотая молодежь, берет от жизни все — лоснятся загаром накачанные мачо, девушки в бикини и саронгах хихикают и надувают губки; женщины постарше тщатся с ними конкурировать при помощи гормонов,
пластики и химического пилинга. Знойные, смазливые выходцы из Латинской Америки, все в белых штанах, курят кубинские сигары под цвет собственных подружек. Отовсюду слышатся ритмы сальсы и мамбо, где-то старается неизбежный басист. Океан близко, только улицу с двухсторонним движением перейти. Затем миновать два узких газона, засеянных бермудской травой и разделенных шоссе, и за пальмовой рощицей будет полоска пляжа.
