Другая Элис улыбнулась воспоминанию, её улыбка была печальной, и ни она, ни Джин не произнесли больше ни слова, пока не доехали до Сансета. Когда машина стояла на светофоре, не глядя ей в глаза, Джин спросил:
— А ты когда-нибудь ещё была там?
— Где?
— В доме на холме, на Сьело-Драйв.
— Нет, — ответила Элис. — Не была. Я больше никогда там не была.
Они ехали на восток по Сансету в густом потоке машин, Другая Элис вспомнила, как она в первый раз очутилась в Лос-Анджелесе летом 1965 года, тогда все ребята были неотразимо обаятельны, и повсюду царило оживление. Она рассказала Джину об Арчи, басисте Billy J. Kramer and the Dakotas[149] и о тех трёх днях, которые они прожили в отеле «Континентал Хайатт».
— Там жили все городские музыканты, и все они были пьяны или обдолбаны. Было клёво. И куча групп из, — рассказывала Другая Элис. — И девушки там были куда более стройные и симпатичные, чем я. Но я знала, что нравится ребятам, и давала им это.
Джин рассказал, как год патрулировал Сансет Стрип, он тогда только начал работать в полиции, а его напарником был Эдди Корнелл. Еще он рассказал ей, что Эдди был просто неспособен на доброту — он ненавидел хиппи и пол-смены носился по Голливуду, распугивая детей цветов. Если он находил у какой-нибудь девчонки в рюкзаке дозу, он запихивал её в полицейскую машину и угрожал арестом. Другая Элис с отвращением улыбнулась:
— А если они сосали его член, он отпускал их, да?
— Ну да.
— Тогда он получил по заслугам.
— Ну да, — сказал Джин и затянулся. — Похороны в понедельник.
— Ты пойдёшь?
Джин пожал плечами и неуверенно ответил:
— Не знаю.
Когда Джин свернул направо на Винную улицу и остановился рядом с автобусной станцией Грейхаунд, Другая Элис что-то искала в сумке. Около входа стоял маленький изящный чернокожий мужчина с тонкими, как карандаш, усиками, а в глазах его светилась какая-то гипнотическая уверенность. Рядом с ним на асфальте стояла сумка из искусственной кожи, забитая бумагами, а рядом с ней — видавший виды проигрыватель, из которого доносились звуки джазового диксиленда.
Другая Элис достала маленький серебряный ключик.
— Это ключ от номера двести двенадцать. Хочешь, я пойду с тобой?
— Я справлюсь, — ответил Джин.
— Точно? — Джин кивнул, и Другая Элис медленно опустила ключ в его раскрытую ладонь. — Поторопись.
Джин вылез и пошёл по направлению к автобусной остановке. Услышав звонок таксофона возле строения, он замедлил шаг. Полная женщина, лицо которой светилось безумной надеждой, выбежала наружу и на третий гудок схватила трубку.
— Ну, где ты? — закричала она, но, увидев Джина, стала говорить почти шёпотом: — Я тебя весь день прождала.
Чернокожий улыбнулся Джину, Джин улыбнулся ему в ответ. Чернокожий сказал:
— Я рад, потому что еду домой. А ты чего улыбаешься, приятель?
Джин ответил:
— Не знаю. Ты улыбнулся — я улыбнулся.
— Улыбка это хорошо. Значит, ты счастлив. Удовольствия… я очень их люблю, удовольствия. Поесть, поспать, заняться сексом с хорошей женщиной, вот оно — удовольствие, — сказал маленький чернокожий человек, его улыбка стала ещё шире, он принялся притоптывать ногой в такт музыке. — Тебе нравится джазовый диксиленд, приятель?
Джин оглянулся. Другая Элис смотрел на него сквозь переднее стекло.
— Мне нравится вся музыка, — ответил Джин и пошёл дальше. — Было приятно поговорить с тобой.
Чернокожий человек усмехнулся:
— Это не мы говорили, это я говорил. А ты слушал.
— Ну ладно, тогда было приятно послушать тебя.
— А теперь — радость, — ответил чернокожий мужчина и важно поглядел на Джина. — Это не то же самое, что счастье и веселье. Радость — это абсолютно другое. Радость это дар. Это то, что ты чувствуешь, когда делаешь рискованные кульбиты.
Перед Джином раскрылись двери автобуса, он ждал продолжения. К тому времени полная женщина уже закончила разговор и стояла с трубкой в руках, прислушивалась к их разговору.
Она спросила:
— А если вы слишком полны, чтобы делать перевороты?
— Вам совершенно не обязательно делать их, — ответил чернокожий мужчина. — Просто представьте, что вы их делаете.
— Джин? — озадаченно окликнула его Элис из машины. — Что происходит?
Джин обернулся. На его лице, наполовину освещенном уличными фонарями, застыло смущение и непонимание.
— Ничего. Ничего не происходит.
— Радость состоит из трёх компонентов, — продолжал чернокожий, теперь в его голосе звучала настоящая страсть. — Смех. Благодарность. Честность. Если в вашей жизни будут присутствовать эти три компонента, или, как я их называю — божественное триединство, то ручаюсь вам, что радость будет с вами.
— Честность. Благодарность. Смех. Мне это нравится, — произнесла женщина. — Пожалуй, я запишу это.
— А ты? — обратился чернокожий к Джину. — Хочешь, чтобы в твоей жизни появилась радость?
Джин не ответил. Полная женщина положила гудящую трубку на рычаг и посмотрела ему в глаза:
— Эй, мистер, он к тебе обращается.
Джин не двигался, он вспомнил о чём-то. Откуда-то из глубины всплыло воспоминание.
Он вспомнил, как Элис в начале июня уезжала в аэропорт. В предрассветный час он стоял на крыльце, а она махала ему рукой.
— Я позвоню, когда прилечу. — Она смотрела прямо, без всякого предчувствия.
— Удачного перелёта, любимая.
— Спасибо.
— Я буду скучать по тебе, — сказал он.
— Я знаю. Я тоже буду скучать по тебе.
Через минуту её красная «Хонда» с откидным верхом выехала на дорогу, и свет задних фар навсегда исчез в темноте бесконечности.
Джин обернулся и посмотрел на женщину с холодностью, граничащей с враждебностью, как будто это она была виновна в смерти Элис.
— Я знаю, с кем он разговаривает.
— Он спросил, хочешь ли ты, чтобы и в твоей жизни появилась радость.
— Конечно, хочу, — ответил Джин, прошёл мимо чернокожего и скрылся за дверями из двойного стекла. — Я хочу чувствовать всё, что могу чувствовать.
Автобусная остановка была пуста, буфет и окошки были закрыты. Джин медленно прошёл цо вымытому выложенному кафелем полу и подошел к ряду запирающихся шкафчиков у дальней стены. И снова в его голове открылась какая-то дверка, и он начал вспоминать.
Он — маленький мальчик, ему лет восемь-девять, — его мать больше с ними не живёт, так что ему всё-таки скорее девять, — и сквозь окно своей спальни он видит звёзды. Ему захотелось пить, он встал и пошёл по коротенькому коридору, через большую спальню, в которой спал его отец, повернувшись на бок и тяжело дыша в сторону, его мраморно-белая спина как бы светилась в темноте.
Он дошёл до кухни и, не включая свет, достал стакан из шкафа. Потом открыл холодильник, налил себе молока из бутылки и пошёл обратно в комнату. Из-за того, что было темно и потому, что он на ходу пил из стакана и не смотрел вперед, он не заметил, что дверь из кухни в коридор была полуоткрыта, и налетел на неё. Он упал и выронил стакан, а когда попытался встать, мелкие осколки впились ему в руку.
Его крик разбудил весь дом, а младший брат прибежал на кухню. Рэй зажёг свет и разинул рот, он побелел, увидев Джина лежащего на полу в луже молока, смешанного с кровью.
Их отец закричал из спальни:
— Что там такое случилось?
— Джин ранен, — закричал в ответ Рэй. — Он сильно порезался. Его надо отвезти в больницу.
И в три часа утра они отправились в отделение неотложной медицинской помощи больницы Сент-Джона в Санта-Монике. Доктор, человек со слабой печальной улыбкой, уверенно сказал Натану Бёрку, закончив накладывать швы:
— С вашим сыном всё будет в порядке. Я дам ему таблетки от боли и целебную мазь.
— Он хороший мальчик, — сказал Натан Бёрк. — Оба мои сына — хорошие мальчики.
— Наша мама уехала от нас в том году, — сказал Рэй, и доктор с изумлением посмотрел на маленького мальчика, который держался за отцовскую руку. — Мой папа всё время грустный.
Джин сузил глаза и поднёс палец к губам, предупреждая младшего брата. Тут в палату зашла сестра в халате и маске. Глазами она показала врачу, что его ждёт следующий пациент. Продолжая улыбаться, он похлопал Натана Бёрка по плечу.
— Я должен идти, — сказал он. — Но думаю, всё изменится к лучшему.
Джин стоял напротив шкафчика № 212, ключ в правой руке жёг ладонь, а он думал, почему же это воспоминание всплыло из глубин памяти именно этой ночью. Возможно, это могло случиться из-за похожего освещения, таким же холодным светом горели, гудели и жужжали лампы в отделении неотложной медицинской помощи в больнице Сент-Джона. А может, потому, что стены были такого же бледно-зелёного цвета, или потому, что, как и в длинном больничном коридоре, два автомата тоже стояли рядом, в одном продавали сигареты, в другом — конфеты и жевачку.
