Дидсбери представляет мне мистера Йетса. Он геолог, недавно приехал в Майами. Где и отдал Бог душу. Мистер Йетс, для друзей и бальзамировщика – просто Дон. Не сказать, чтобы он очень похож на меня. Но и не то чтобы совсем непохож. Мы с ним одного роста, и у него тоже очень короткая стрижка.
Мы загружаем его в легкий одежный шкафчик, и я чувствую мимолетный укол вины. То, что мы делаем – это неправильно. Самому Дону уже все равно, но такой поворот событий вряд ли понравился бы его родным и близким. Хотя в том, чтобы “прогулять” мертвое тело, нет ничего аморального или даже противозаконного (я думал об этом и пришел к выводу, что, если нас вдруг поймают, меня не смогут ни в чем обвинить, поскольку мы обращаемся с Доном со всем подобающим уважением).
Мы кладем шкафчик в багажник микроавтобуса. Шкафчик нужен для маскировки, чтобы никто не подумал, что мы перевозим покойника. Меня всегда раздражало, что я такой беспрос-ветно средний: среднего роста, среднего телосложения и, одно время, среднего достатка (как мне теперь не хватает последнего, кто бы знал!). Мне всегда хотелось, чтобы во мне было хоть что-нибудь примечательное, выдающееся: красивый голос, умение ровно повесить полки или приготовить роскошное жаркое из баранины, способность сходу назвать столицы всех стран мира.
Но теперь, когда мы с Дидсбери таскаем Дона, я тихо радуюсь про себя, что у меня рост не шесть футов два дюйма. По коридору мы везем шкафчик с телом на тележке-каталке, но от подъезда до машины нам приходится нести его на руках. Дидсбери – крепкий мужик, и он привык таскать тяжести. А я чуть не падаю в обморок от напряжения. Вот будет весело, если я свалюсь замертво в процессе кражи мертвого тела. Прямо сюжет для чернушного анекдота!
– Тебе нравится твоя работа? – интересуюсь я в плане установления теплых душевных отношений с подельником.
Дидсбери заводит мотор.
– Да нормальная работа. Не хуже любой другой. Все мы делаем вид, что нам здорово и хорошо, а на самом-то деле мы все ненавидим друг друга.
Я все жду, когда же нас остановят, но все проходит на удивление гладко. Кто-нибудь из коллег Дидсбери мог бы вернуться в контору за забытой книжкой, но этого не происходит. Нас мог бы остановить полицейский и проверить багажник микроавтобуса, но и этого не происходит. Либо тебе все сходит с рук, либо нет. И от тебя это никак не зависит.
Мы заносим шкафчик ко мне в комнату. Дидсбери насвистывает, я кряхчу и задыхаюсь. Он спокоен, как слон, хотя именно ему (а не мне) есть что терять, если наша афера раскроется. Мы аккуратно кладем шкафчик на пол, и я делаю мысленную заметку, что надо будет как-то “порадовать” Дона: послать цветы на его похороны или перечислить какую-то сумму денег на счет его любимой благотворительной организации.
– В общем, как договаривались, – говорит Дидсбери. – Я все-таки пригляжу за Доном. Мне так будет спокойнее.
Дидсбери – сын фермера. Я не знаю, почему фермеров считают тупыми и простоватыми дурачками. Они совсем не тупые и вовсе не дураки. Потому что дурак просто не сможет вести фермерское хозяйство, ведь в данном случае человек работает на саму природу, а это строгий работодатель, который не прощает ошибок.
Кое-что надо подправить. У Дона волосатая грудь, и мне приходится его побрить. Не только грудь, но и голову. Поскольку я бреюсь налысо. Я рисую на груди Дона рыбу – точно такую же, как моя татуировка, – надеваю на него мои шорты с эмблемой клуба “Майами Долфинс” и ухожу из дома в другой одежде, темных очках и бейсболке. И кого вы там видели?
– У тебя есть шесть часов, – напоминает мне Дидсбери и проверяет кондиционер, чтобы тот был включен на полную мощность. Теперь Сиксто, как обеспокоенный друг, вызовет “Скорую” и позвонит моему врачу. Я потратил немало времени на обработку доктора Грира, известного тем, что он – единственный доктор в Майами, который выезжает к пациентам на дом. Интересно, приедет он или нет? Или пришлет вместо себя
какого-нибудь равнодушного заместителя?
Я иду в бар в соседнем квартале. Очень хочется пить. Это все из-за нервов. Ну, и после таскания тяжестей. В баре пусто. Бармена за стойкой не наблюдается. Я пытаюсь его позвать, но бармен то ли не слышит, то ли у него есть занятия поинтереснее, чем обслуживать редких клиентов.
– Возьми бурбон, – говорит хриплый голос у меня за спиной.
– Спасибо, но лучше бы минералки.
– Я не говорил, что я угощаю. Я сказал, чтобы ты сам взял бурбон. Не могу пить в одиночку, а Стэн, он вообще не считается за человека.
Мой неожиданный собеседник – иссохший, морщинистый алконавт, а упомянутый Стэн – еще более иссохший и морщинистый алконавт. Он издает громкий храп наподобие смеха – открыв рот, в котором всего лишь два зуба, да и те явно держатся на честном слове, – и хлопает себя по бедру, как бы желая показать всякому случайному наблюдателю, что у него тяжкий приступ неудержимого веселья.
Их нездоровая бледность выдает уроженцев студеных северных краев. Они похожи на беспробудных пьяниц в третьем поколении, которые сразу умрут, если выйдут на свежий воздух. Они здесь абсолютно не к месту, как две селедки на бархатном кресле.
– Мне, пожалуйста, минеральной воды, – кричу я бармену, который появился в пределах видимости. Он озадаченно смотрит и не понимает, что от него хотят.
– Стэн. Стэн! Стэн! У нас тут трус и слабак. У нас тут человек, который хочет… жить вечно.
– Нет, я просто хочу выпить стакан воды.
Стэн, я так думаю, сейчас бы просто обоссался от смеха, если бы не критическое обезвоживание проспиртованного организма.
– Нет, я знаю таких, как ты, – продолжает главный алконавт. Тот, который не Стэн. – Ты хочешь жить вечно. Мол, мое тело – мой храм, все дела. Ты – трус и слабак, которому хочется быть бессмертным. Пьешь минеральную водичку и грызешь сельдерей, будто кролик. Да ты и есть кролик! Трусливый кролик!
Бармен, видимо, не привыкший к подобным заказам, как-то уж слишком долго открывает бутылку с минеральной водой – причем, я уверен, что эта вода будет стоить явно дороже самого дорогого пива, – и ищет стакан. В другой ситуации я бы уже давно плюнул и ушел, но мне очень хочется пить.
– Кишка у тебя тонка пить бурбон. Да ты вообще не мужик! Настоящий мужик не боится пропустить стаканчик в честь Костлявой с косой. Вот нам со Стэном вообще все по фигу. Мы хотим пить, и пьем, и ничего не боимся. Потому что мы с ним мужики! И яйца у нас, как арбузы!
Стэн ржет, как простуженный конь. Чуть ли не падает со стула. Ему нужен ремень безопасности. Во избежание травм.
Бармен куда-то ушел. Очень неторопливо. Видимо, отправился на поиски стакана. Я всего лишь хочу выпить воды, за которую готов заплатить. Вот я, вот вода. Почему мы не можем незамедлительно воссоединиться? Хороший бармен все-таки должен обладать минимальным набором умений и навыков, необходимых для этой работы.
– Я знаю, что ты сейчас думаешь. Вот жалкий пьянчуга, который в жизни вообще ничего не видел, кроме донца бутылки. Наверняка он несчастлив в любви. И у него нет ни гроша. Вот он и пьет. От вечного недовольства. Пьет, потому что у него нет ни будущего, ни друзей. Никого, кто его выслушает и поймет. Кроме этой пиявки по имени Стэн, который давно уже пропил остатки мозгов.
– Ну… – У меня нет настроения вступать в беседу с философствующим пропойцей.
– Но ты неправ. Нет, неправ. Я доволен и счастлив. Зуб даю, я гораздо счастливее тебя. Я пью вовсе не потому, что у меня в жизни нет счастья. Не потому, что мне хочется забыться. Я пью потому, что мне нравится пить. Да, нравится! И если я прямо сегодня помру, мне плевать. Я помру, улыбаясь, потому что я счастлив. А ты – кролик, лакающий минералку, ты унылый несчастный и жалкий. Только и делаешь, что плачешься и дрожишь. У тебя на лице все написано.
Бармен все же вернулся после долгих и продолжительных поисков дольки лимона, и теперь наливает мне воду в стакан. Я сажусь за столик в углу, подальше от сладкой парочки алконавтов, причем сажусь к ним спиной, давая тем самым понять, что я не расположен к беседе.
– Думаешь, я неудачник… жалкий пьянчуга… мастер по невезению… сижу, хорохорюсь, утверждаю, что все у меня хорошо, хотя на самом-то деле все плохо, и жизнь у меня не сложилась, и вообще я вроде как и не живу, а существую… но я тебе вот что скажу, дружище… У меня все хорошо. Лучше и не бывает. И я скажу почему. Я, потому что, владелец этого заведения.
Стэн все-таки падает со стула. И не может подняться обратно.
– Я не вру. Правда, не вру. Это мой бар. Здесь все мое. Это вообще удивительная история. Хочешь услышать удивительную историю? Я сейчас расскажу. У меня был двоюродный брат.
Барри. Так вот, этот Барри всегда ходил грустный, с унылой мордой. Не было у него никакой радости в жизни. Он, кстати, не пил, но зато ненавидел меня. Потому что, в отличие от него, я всегда был доволен и счастлив. Меня это не парило… ну, его отношение… но меня донимали его замечания о том, что я много бухаю, и вообще ничего не делаю, и живу за счет своих женщин, которые покупают мне выпивку и вообще… в конце концов меня это достало. Потому что он слишком громко высказывался. Слишком громко и часто.
