Ты больше четырнадцати лет был лояльным человеком-бисквитом, пробивал себе дорогу от общего офиса к личному кабинету. Ты — один из немногих руководителей высокого ранга, время от времени употребляющих бисквит «Мажестик», но в ту ночь упаковка из шести «Лучших британских» одолела чувство долга. Ты превзошел все границы своего офиса; обычно ты пьешь там с Бахом, Бетховеном, Моцартом… да какая разница. Ты никогда не пьешь в одиночку. К полудню, особенно если это самый-самый полдень, да еще и жаркий, мысли начинают путаться, тащат тебя то туда, то сюда, и работать становится невозможно, если только не поменять положение в пространстве. Лучшие координаты, как ты выяснил некоторое время назад, — это вкус бренди и звук струнного квартета Моцарта. Когда позволяют обстоятельства, время обеда и по крайней мере еще немного после него ты проводишь в честных усилиях остаться на курсе. И чем больше ты пьешь, тем легче различаешь север, юг, восток и запад. К пяти часам ты обычно выпиваешь достаточно, чтобы найти дорогу домой.
Однако нынче вечером было сложно добраться по лестнице до спальни. Даже с Мэри в роли штурмана.
Теперь уже почти рассвело. Еще одно воскресенье: самый короткий день недели, если сравнивать его с остальными днями в твоей жестяной бисквитной коробке, но скорее всего самый изнуряющий из всех. «Наказания» требуют внимания. Дом, сад, машина — им всегда необходимо внимание. И Мэри тоже.
Так происходило всякий раз, когда ты влюблялся: усилия любви высвобождали в тебе энергию, достаточную, чтобы удерживать все вместе немного дольше обычного. Потом, через несколько месяцев или лет, когда все вновь начинало рассыпаться на части, ты влюблялся в кого-нибудь еще. Новая энергия вырвется на волю, и на какое-то время ты со своим миром еще раз окажешься в безопасности.
Увы, теперь все в тебе иссякло. Кажется, энергии не осталось вовсе — если бы тебе открыть алкоголь раньше, несколько разбитых сердец могли бы спастись. Для тебя алкоголь не проблема, он — решение: растворяет отдельные части, соединяя их в одну. Универсальный растворитель. Океан.
Тридцать четыре года назад в маленьком океане ты родился и прибыл в мир на самом его высоком приливе; он выбросил тебя на берег после месяцев безнадежного дрейфа. Однако сегодня ты живешь от мига до мига, как тонущий человек. Когда ты пьешь, ты перестаешь бороться, постепенно соскальзывая в глубину, легко погружаешься, сажень за саженью. Шесть футов за раз, похороны в море. Позволив бурным водам сомкнуться над тобой, ты погружаешься в пучину, чтобы спокойно отдохнуть на морском дне. Там ничего не дотянется до тебя, не навредит. Всякое движение замедлилось, всякий шум приглушен. Беспокойство, даже злость — не более чем легкие возмущения в атмосфере, почти ласковые покачивания в приливных волнах.
Эти моменты жизни ты рассматриваешь скорее как деления на компасе, нежели на циферблате часов: нет ни дат, ни чисел, только направления, возможности, «долговечность» которых зависит от того, насколько серьезно ты относишься к происходящему, то есть от того, насколько ты пьян. Время — это стремление почувствовать себя где-то еще.
Вначале тебе хотелось выпить океан, но как только ты этим занялся, все образы ужаса — живые и мертвые — предстали перед тобой. Эти создания незряче крались в твою сторону. Чем ужаснее они были, тем больше ты пил, как будто пытаясь проглотить их, Чтобы они исчезли из виду. Ты не пьешь, чтобы забыться, такого больше не случается; океан стал всем, что с тобой происходит, и когда ты напиваешься, то можешь без всяких усилий плыть туда, куда заблагорассудится твоему настроению. Ты в буквальном смысле пьешь как рыба, потому что пьянство позволяет тебе дышать под водой.
Никому не нравится опускаться в океан в одиночку. Совсем не нравится. Даже когда ты вежливо поворачиваешься посмотреть на них с другого конца стола, например, с тем чтобы помахать на прощание, пока сам медленно опускаешься в воду, скрываясь из виду. Иногда гости приезжали, чтобы найти тебя уже полузатопленным, то есть мирно загорающим на ковре в гостиной. Такое пьянство твоя жена, разбирающаяся в подобных делах, называет «смещенной активностью». Смещенной в жидкости, которую ты сам выбрал!
Мэри очень чуткая. Фактически она понимает твои проблемы лучше, чем ты сам, и лучше тебя работает над их преодолением. Когда бы ни случалась конференция на высшем уровне, призванная решить последний кризис твоей жизни, Мэри задает все вопросы и дает все ответы. От тебя требуется только кивать: достаточно, что ты обеспечил наличие повестки дня. Твои отношения с женой читаются как настоящая ученая книга: на каждой странице две-три строчки текста сверху — твой вклад в науку; оставшиеся девять десятых страницы — ее комментарии и примечания, набранные мельчайшим, самым экономным шрифтом.
Несколько дней назад ты швырнул в кухонную стену бутылку из-под вина. Вместо того чтобы опуститься на четвереньки и убрать осколки стекла — Том ведь обычно носится везде босиком, — она немедленно обняла тебя и стала приговаривать, насколько несчастным ты, должно быть, себя чувствуешь. Та еще новость. Потом добавила, что ты убиваешь себя — тоже не новость. На самом деле это выглядело скорее как признание твоего метода, своеобразный способ поощрения. Только после того как ты пригрозил следующей бутылкой запустить в нее, она все же стала менее чуткой.
Суббота была большим бисквитным днем: «Мажестик бейкинг К°, Лимитед», утром, днем и вечером. Твой бизнес — бисквиты. Новейший, «Лучший британский» — среди прочих. Четыреста восемьдесят штук в минуту. Тем вечером, достаточно рано, ты вернулся домой, чтобы переодеться и не выпить до приема. Последнее было твоей собственной идеей.
Как обычно, ты пережил послеобеденное время на третьем этаже, в своем кабинете, выходящем на бисквитный чан, что с западной стороны. Ты оставил окно открытым; небо — безоблачная дымка, неомраченная даже присутствием солнца: чистейшая прозрачность. Воздух был таким тяжелым и неподвижным, что тебе казалось, будто сажень за саженью ты погружаешься в невидимый океан. Вокруг виднелись обломки — машины, грузовики, другие огромные бисквитные чаны, — которые закончили свой вертикальный дрейф в далеком прошлом и устроились на грязном морском дне. Выше стояли воды, чистые и спокойные.
Но у тебя в кабинете, в этой грязевой ловушке на третьем этаже, руки твои оставляли потные пятна на всем, чего бы они ни касались. К трем часам тебе стало необходимо провести несколько минут подальше от бисквитов; нужно было поднять взгляд от стола и пристально посмотреть на океан, омыться в его невидимых, безукоризненно чистых водах. Также тебе были нужны бренди и «Незаконченная» Шуберта.
И вот: в директорском кресле, ноги на подоконнике, бренди под рукой — и ты подключился. На скорости 480 бисквитов в минуту. Шуберт завис примерно на 9500-м бисквите.
Не важно, каким бы чистым и свежим ни казался день, грязь достаточно скоро начинает просачиваться. После нескольких бренди и Шуберта, нескольких бренди и Баха. По одному взгляду на слякотное небо и на слякотные улицы ты мог сказать, что время движется к позднему полудню. Очень скоро ты оказываешься в поезде, который с трудом пробивает себе дорогу по рельсам, поезде, которому приходится отбиваться от каждой станции. Через шесть остановок ты встаешь с места, поворачиваешь в сторону платформы и бредешь домой.
Слякотные улицы, слякотное небо… внутри тебя поднимается грязь. Ты пьешь, чтобы сдержать ее, чтобы не захлебнуться. Ты пьешь, чтобы еще раз сделать вдох, — и так ты ведешь борьбу всю вторую половину дня. Недавно тебе было трудно вести борьбу и утром. Иногда ты встаешь, уже захлебываясь в грязи. Но не всегда, нет, пока еще не всегда.
Через несколько минут будет заря прекрасного летнего дня. Воскресенье. Ясные, чистые цвета с чувством пространства. Очень слабый свет проникал сквозь проем в занавесках. Ты мог видеть рядом с собой Мэри, обведенную тенями и складками одеяла. Хороший сон, такой естественный.
Ты немедленно принял душ после возвращения домой из грязевой ловушки, потом переоделся в обычный костюм и туфли. Мэри была в спальне, готовилась д бисквитному суаре. Она выбрала серьги цвета морской зелени, придававшей ее глазам такой оттенок, который ты давно не видел. Сидела у туалетного столика, голова слегка склонена в ту сторону, с которой застегивала серьгу.
Одинокие тяжелые капли начали падать, когда ты еще шагал по улице, а теперь полил настоящий ливень, за которым доносились раскаты грома. После душного дня начался ветер, и каждые несколько мгновений потоки дождя ударяли по стеклу. Мэри не слышала, как ты вошел в комнату. Несколько секунд ты изучал ее лицо, отраженное в одном из боковых зеркал — туалетный столик представлял собой разновидность триптиха. Она напевала про себя, устанавливая серьгу на место.
