Мэри улыбалась.
— Погода великолепна, излишне даже говорить.
— Конечно. — Теперь она уже почти смеялась.
— Я разместил здесь несколько каменных изгородей, чтобы застраховаться оттого, что нас потревожат, а также немного цветов, лужайку и небольшое дерево. Чтобы подчеркнуть дух этого места, я взял на себя смелость предложить спокойное окружение пригорода — несколько домиков на заднем плане, пение птиц, звук газонокосилки и так далее. Надеюсь, вам будет приятно. Теперь вы стояли перед задней дверью.
— А сам завтрак? — смеясь, поинтересовалась Мэри.
— Я как раз собирался к этому приступить, — ответил ты с напускной сварливостью. — Я только час как проснулся! — Затем чуть более оживленно: — Я поставлю чайник, покаты проверишь, как там дети.
Мэри вышла в сад и ты расслабился.
По мере приготовления завтрака, однако, наступил упадок — и ко времени, когда послышалось, как хрустящие квадратики «Шреддиз» тарахтят по тарелкам, ты уже чувствовал себя весьма неважно. Все вокруг казалось выкрашенным в серый металлик, да и в душе будто бы царил тот же цвет. Поэтому, прежде чем угостить семью, ты угостил себя — и быстро. Бренди. И щедро. Дважды, оба раза без тоста (оставим для завтрака, подумал ты со смешком).
Металл растворился, кухня и сад за окном снова стали цветными, как будто напились солнечного света.
После завтрака ты почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы сходить за воскресными газетами.
— Не хочешь пройтись со мной? — спросил ты Элиз.
— Да, папа.
Это были прекрасные десять минут до магазина, а по дороге назад вновь начал подступать упадок. Ты продолжал идти. Элиз рассказывала тебе о разных зверушках в ее классе: хомяк, котенок, два кролика, — когда ты неожиданно осознал, что все вокруг тебя стало еще более серым, еще более металлическим, чем раньше. Ты чувствовал, что горишь, как будто солнце устроилось где-то у тебя внутри и его свет стремится прожечь кожу.
Вдруг ты ощутил потребность разорвать себя, раскрыть, разлить цвета на камни мостовой, на деревья, забор, почтовый ящик, а потом упасть обессиленным навзничь, чтобы свет из глубины тебя залил все небо своей ослепительностью.
Ты крепко схватил дочь за руку. Она как раз подходила к концу списка своих зверушек:
— …и ежик. Ой, папа! Больно! — Она выдернула ладошку.
— Извини, Элиз. — Ты неуверенно встретился с ее взглядом. — Я…
— Не любишь животных? — спросила она, снова беря тебя за руку.
— Некоторых, — ответил ты. — Вообще-то многих, если правда.
Здесь вам нужно было перейти улицу — поэтому она взяла тебя за руку?
Вы оба подождали на краю тротуара, пока мимо проехал фургон.
— А каких больше? — продолжила она опрос, когда вы стали переходить через дорогу.
— Ну… — Ты сделал выразительный жест. — Понимаешь…
Отпустит она твою руку, когда вы перейдете на другую сторону? Ты не хотел обидеть ее. И продолжил:
— Разных… Некоторых…
Отпустит?
— Больших?
— Да. Больших.
Вы пересекли улицу, ее рука все еще была в твоей. Чувство облегчения.
Это было воскресное утро; вы с дочерью шли по улице. Ты только что купил воскресные газеты и нес их домой, чтобы прочитать там с женой. Все было хорошо. Все было отлично.
— Больших, — повторил ты. — Лошадей, жирафов, слонов, но больше всего, — ты сделал паузу, — гиппопотамусов.
Элиз посмотрела на тебя.
— Ты хочешь сказать, гиппопотамов? — совершенно серьезно поправила она тебя.
— Я знаю, что я хочу сказать, юная леди. Латинский язык: гиппопотамус. И они валяются в грязи. Как в песне.
— В песне про грязь?
Ты начал петь:
Грязь, грязь, прекрасная грязь,
Что даст тебе больше прохлады сейчас?..
К конце первого куплета ты пел уже очень громко и недоумевал, почему Элиз к тебе не присоединяется. На самом деле она не сказала вообще ни слова — даже после того как ты закончил. Тебе потребовалось совсем немного времени, чтобы покрыть своей грязью всех ее зверушек — кроликов, котов и хомяков.
— Увидимся, папа! — выкрикнула она, поворачивая за угол в сторону сада, когда ты заходил в дом. Ты отпустил ее руку задолго до конца песни — так легче махать руками в такт музыке.
Во время спартанского обеда — ни джина с тоником, ни вина, ни бренди в конце (по твоему предложению, чтобы убедить себя в том, что пить или не пить — для тебя нет никакой разницы) — ты сидел, улыбался и отпускал шутки. Много шуток. «Наказания» — сын и дочь — смотрели друг на друга, вы с женой смотрели друг на друга. Солнце светило ярко. Цвели цветы. Трава зеленела. «Наказания» росли, и тебе приходилось измерять их едва ли не каждые несколько минут. Мэри улыбалась; ты продолжал улыбаться и шутить.
Потом вы сидели в шезлонгах, ты не пил, и этого было достаточно, чтобы считать себя полностью при деле. Время от времени Мэри поглядывала на тебя, чтобы проверить, насколько ты старательно «работаешь» — на самом деле так и было. А когда ты ловил ее взгляд, она тебе улыбалась.
Мэри любит трудиться, у нее в саду все цветет. Через несколько дней, после того как вы переехали в этот дом, она начала выкладывать сад в форме буквы «Н»: две лужайки, обрамленные клумбами. С тех пор ей всегда удавалось, даже посреди зимы, иметь немного разноцветья на Н-образных клумбах. Когда один участок увядает, другой уже готов заменить его — что-то вроде эстафетной гонки с весной. Шесть весен наступило с момента переезда сюда, хотя и не без потерь во время сильных морозов. Но какой бы ни была погода, если надо — Мэри всегда была там, в перчатках и галошах. Неужели она верит, что если в какой-то момент на клумбах нет чего-то зеленого, то гонка проиграна и весь сад погиб?
— Ну, — Мэри подошла к тому месту, где ты сидел, — поможешь нам?
Ты улыбнулся и ответил, что тебе очень удобно, спасибо.
— Вспомни Святую Книгу, — предостерегающе произнес ты. — Шесть дней будешь трудиться и делать свою работу, но на седьмой…
— Не волнуйся, я просто хочу тебе кое-что показать. Тебе только нужно посмотреть и умилиться, какая я умница и какие у меня золотые руки. И все.
Не так уж много. Ты ответил, что будешь через несколько минут.
— Да ну же, давай сейчас, — продолжала уговаривать она.
— Что такое?
— Сюрприз. Пойдем!
Она потянулась к тебе, и, совершенно не подумав, ты грубо оттолкнул ее руки.
— Через несколько минут! — рявкнул ты. Потом, поняв, что натворил, ты повторил чуть нежнее:
— Я сейчас приду.
Ты улыбнулся и попробовал взять ее за руки. Мэри сделала шаг назад.
— Ублюдок! — тихо произнесла она.
— Что с тобой случилось? — требовательно спросил ты. Тон долгого страдания в этом невысказанном «сегодня» довольно безжалостно модулировал твой вопрос, в котором подразумевались шесть лет терпеливого понимания с твоей стороны и упорных капризов — с ее. Мэри разозлилась.
— Я ведь не многого прошу, правда? Несколько мгновений твоего бесценного безделья.
Затем, как ты и ожидал, она замолчала.
— Извини, Моррис.
— Все нормально, — ответил ты с утомленным великодушием. Ты улыбнулся бессильно, как обычно, потом продолжил: — Давай посмотрим на твой сюрприз, что ли?
Ты встал с кресла и, предложив ей руку, начал пробираться через лужайку к правому углу сада, где «наказания» уже копались в грядке. Мэри говорила что-то насчет того, что это хороший сюрприз, совершенная неожиданность, и что она…
Но тебе становилось все сложнее ее слышать. Как будто с момента, когда вы тронулись в путь, кто-то постепенно уменьшал громкость звука в саду.
Вы продолжали идти.
— Мэри! — выкрикнул ты и схватил ее за руку. Она обернулась на тебя. В твоем лице явно просматривалась паника. Все словно замедлило ход. Требовались усилия, чтобы переставлять ноги — одну за другой; ты почувствовал себя таким тяжелым, как будто давление воздуха или гравитация вдруг резко выросли.
Она что-то говорила тебе; ее губы шевелились, но ты ничего не слышал. Рука ее стала обхватывать тебя за талию — медленно, утомительно. Стало трудно дышать; каждый вздох — все более и более тяжкое усилие.
К тому времени когда вы дошли до «наказаний», ты уже сражался за каждую каплю воздуха. Медленно, очень медленно, дети повернулись к вам. Челка Тома неимоверно долго не ложилась на место. Чтобы дышать, тебе пришлось распустить галстук и расстегнуть верхние пуговицы рубашки.
Губы Мэри снова двигались. Ты попытался разобрать, что она говорит. Она показывала на клумбу, однако ты думал лишь о дыхании. Том и Элиз отодвинулись в сторону, чтобы ты мог лучше видеть.
Что-то там было в земле, в грязи, что-то, пытающееся зарыться назад в почву, подальше от солнечного света и воздуха.
Том поднял совок и деловито раскапывал землю, чтобы представить то, что там было, всеобщему вниманию.
