Мне, лишь мне одному — смачные утренние минеты!
Лишь мне — перепихоны, усиливающие аппетит перед завтраком! Лишь мне — послеобеденная содомия, а также грудные и подмышечные утехи, которыми поглощены мудрецы с пяти часов дня до самого ужина. Лишь мне — несказанные вечерние и ночные восторги! Ах, ебля, как ты отрадна!
Сладостна ты поутру,
Или когда уберут
Ленч; наконец, ввечеру —
Слаще всего![26]
Но я отвлекся. Страсть дикого бедуина к своему неутомимому скакуну — поистине тема для самого возвышенного из поэтов. Вот, — грациозным взмахом руки он показал на верблюда Хасана и, с бесподобной ловкостью направив его громадный таран в свое геморроидальное, свищеватое очко, засосал внутрь, — верблюд. Посмотри, с какой радостью ныряет он в мой говнопровод! Как энергично его любовные мочки бьются о мою задницу! Как он достреливает своим шотландским бульоном аж до самой ободочной кишки! — Кстати, я тебе не рассказывал, как к…ь А…и[27] проворонил собственную коронацию? — Я покачал головой и кончиком тимошки. — Дело было так, — продолжил Архиепископ, пока верблюд по–прежнему играл роль капитана Шоу (тип, скорее, свободного, нежели подавляемого любовника), отправляя пенистые сливки, похожие на рекламу палочек для бритья, в дымящиеся кишки восторженного целибатника. — Как тебе известно, к…ь Э…д[28], в бытность П…м У…м[29], предавался всевозможным порокам. Впрочем, нет! Хотя затычки Фреда А…ра[30] и многих других обследовали все трещинки его естественных отверстий, все оспинки его червивой плоти, все жировые складки его тучного тела, блаженство короля оказывалось под угрозой, его вера в справедливый миропорядок колебалась, а сама его душа пускалась в новую сомнительную затею, стоило ему хоть на миг представить (продолжай, Хасан!), что Провидению больше нечего ему предложить.
Однажды весной в В.ндз.ре[31] миссис Артур П…т[32] принимала ванну из липкой спермы… нет, не самого П…та и даже не к…я! Ты спросишь, чей же? Липкой спермы Клохтуна — Человека–штопора.
Человеку–штопору, совсем недавно увенчанному имперскими лаврами, велели явиться к к…ю. Если он такое выделывает своим телом, чего он только не вытворит своим хером! — подумала остроумная бабенка, достойная ученица Иммануила Канта. Мысль у нее не расходилась с делом, и уже через час после выступления гусиные потроха Клохтуна ввинчивались во всенародно обожаемую пиздядину великосветской давалки. Впрочем, его обходительность была небеспочвенна. Скажи своему старому разине, — молвил он, когда ее исступленная страсть была утолена, — что я могу доставить ему новые восхитительные ощущения, какие ему и не снились! Доставь их мне, душа моя! — вскричала распутная Молль Наабортаж. Ни в коем разе, — возразил эксперт, — ты не сможешь вставать дня три, а то и больше: такое вот сильное удовольствие. Это завело ее пуще прежнего, и, видя, что она закричит караул, если он не согласится (ты должен понять, дорогой, как важно всякому в моем положении иметь возможность сделать это в любой момент — все свидетели в сборе, нельзя упускать шанс!), он отказался от неравной борьбы, и уникальное выступление Клохтуна, Человека–штопора, началось.
Жаргончик сего удивительного человека заслуживает старательного описания, но я так устал диктовать эту говенную книжонку и так хочу отдаться целиком сей прелестной твари, целиком отдавшейся мне, что придется тебе довольствоваться лишь поверхностным знакомством. Он обладал всеми свойствами ложноножки амебы. Раскрой своего Маршалла–Херста[33] и прочитай про амебу: мне известно о ней ровно столько же.
Мало–помалу он вдвигал свой прибор в трепещущую полость бона–робы — одновременно спереди и с тыла. Матка вскоре заполнилась, но исполинское щупальце коварного Клохтуна втискивалось в волосатую сраку целых полтора часа, пока не заполнило сальные кишки до отказа. Ощупывая темноту невероятно чувствительным и безупречно натренированным орудием, он, в конце концов, наткнулся на аппендикс леди, сладострастно вставил в его узкое отверстие и спустил туда свое любовное пойло.
Кончившая анонимка лишилась чувств от наслаждения, а осмотрительный Клохтун ретировался, но был спешно вызван в королевские покои три дня спустя, когда миссис Артур доложила о находке своему благодетелю.
Короче говоря, к…я так пленила Клохтунова ебля аппендикса, что он стал заниматься ею круглые сутки. Государственные дела оказались в загоне, и когда раболепный сановник осмелился напомнить о предстоящей коронации, монарх ответствовал: Коронацию — в жопу! Сие выражение шокировало стыдливого англичанина и навредило популярности к…я в нонконформистских кругах. Тогда его лейб–медики пошли на рискованный шаг.
Пока царственный больной пребывал в исступленном трансе, вызванном поллюциями Клохтуна, врачи усыпили его хлороформом и удалили тот озорной мешочек, который чуть было не сгубил кобургскую буханку[34]. Когда к…ю сообщили об утрате, ярость его была ужасна, но длительное выздоровление, воздержание и укрепляющие средства вызвали появление стояка (или его подобия) посреди скукожившейся анатомии. Леди Б…к[35], тыча в рожу величавыми рулонами своего кисета, окончательно завоевала суверена. К…ь вновь улыбнулся — Англия была спасена! Но ответствуй, к…а А…а[36]: честно ли по отношению к тем людям, которые подняли поникший краник твоего царственного супруга из преждевременной могилы, вламываться, садиться верхом на уже стоячего кожемяку дряхлого монарха, ловить его своей седой, чахлой, слизистой, холодной и затхлой подвальной дверцей и яростными толчками тощих ягодиц высвобождать жирный фонтан — тем более что ты никогда не добилась бы этого одним лишь честным давлением своего дряблого протекающего колодца–близ–швальборо? Нет, хоть ты и королева, честный человек осудит тебя прямо в лицо. Стоячок–то ведь принадлежал леди Б…к, а глотать сексуальный соус должен был Т…з[37], но ты, надменная и себялюбивая баба, подсунула вместо ее ведра с дегтем свое сморщенное дикое яблочко и, как неисправимая скупердяйка, завладела его прерогативой, дабы пережевывать ее на досуге вместе со своими фаворитами — грязными падальщиками, которых жажда золота все еще побуждает запускать свои незадачливые курощупы в тот паршивый утиный пруд, что к…а А…и зовет своим личным Парадизом…
Архиепископ захлебнулся от восторга.
Насаженный на Хасанов прибор и поддерживаемый зубами рассвирепевшего зверя, он потерял сознание, но верблюжья колбасина продолжала забрызгивать свищи пузырящейся сраки, и с долгими, равномерными качками корабль пустыни упоенно предавался своему пленительному занятию.
— Ну, это на всю ночь, — сказал приятный голосок у меня за спиной. Обернувшись, я увидел Лейлу — грудастую бланкетку его детства.
— Пошли со мной, — добавила она, — я еще могу выиграть у тебя в трахтарарах.
Она заметила мою нерешительность, но плевок, угодивший в левый глаз, убедил меня, что ее желание действительно вызвано моими прелестями. Я тоже плюнул в нее, и жирный сгусток сполз в открытую язву, перечеркивавшую левую щеку, включая нос и половину губы. Она притянула меня к себе и измазала мне рот гноем. В каком–то исступлении она загрузила меня в свою обвафленную хваталку и ринулась в спальню — наверняка для того, чтобы посвятить меня в тайны любви, известные лишь этим похабным булочкам с маслом, не считая, конечно же, вас, мои нежные девочки, читающие эту книгу. Не правда ли?
CAPITULUM VI Тетушкина терка, или Жжение от жопокляпов
— Сдается мне, — сказала Лейла, как только ее сковорода отпустила мою сосиску, поджаренную как раз в меру, — мы восстановим самочувствие твоего приунывшего горлопана, если глянем хотя бы одним глазком на игрища Архиепископа. — После бурной ночки с верблюдом он наверняка спит, — возразил я, поскольку уже наступило утро, а искусный плавильный тигель знойножопой прошмандовки всю ночь удерживал мою железяку на одном уровне, не позволяя хоть разок перелиться через край.
— Только не он! — ухмыльнулась она. — Сейчас он — со своей почтенной теткой, как он ласково кличет ее: самой похотливой старухой на свете! Сущая хуеглотка! Огонь, а не лярва! Пошли, сам все увидишь.
Мы прошли в соседнюю комнату, где седовласая престарелая охотница за крайней плотью как раз заглатывала обильный, приторный манный пудинг, стекавший из только что вздроченной любилки племянника.
Два резвых пацана усердно набивали ее кошелку последними номерами Дейли М…, и я наконец–то раскрыл секрет нашего ненормального тиража.
Когда запасы этой газеты были исчерпаны, мальцы перешли к Санди С…д[38] и особенно мерзкому печатному органу — Гуд У…з[39].
Таково было ее главное удовольствие и временный отдых от политического водоворота.
