– Глинис вчера сделали еще одно переливание крови, – сказал Шеп, продолжая их непринужденный дружеский разговор. – В ее крови много белых кровяных телец. Надо прекращать химию. У нее не такое крепкое здоровье.
– По крайней мере, она сможет отдохнуть, – улыбнулся Джексон.
– Да, но рак не отдыхает. Гольдман сказал, ей нельзя больше принимать алимту и циплатин, и, когда она опять начнет курс химиотерапии, он даст ей другой коктейль. Как тебе такое наименование? Коктейль. – Шепу надо отдать должное, он мастерски делает вид, что между ними все по-прежнему, а может, и действительно так думает.
Джексон решил продолжить его мысль:
– Да, представляю себе шикарный бокал от Тиффани, из него торчит зубочистка с оливкой, а внутри не мартини и не вермут, а стрихнин.
Не успел Джексон похвалить себя за своевременную поддержку друга, как в голове возникли воспоминания о событиях десятилетней давности. Он менял в одном доме лестничные балки, и пустячная в принципе работа затянулась на три или четыре дня; лестница выходила как раз к кабинету хозяина. Джексон испытывал определенную гордость, когда работал в чужих домах, за то, что имел возможность стать, хоть на время, частью чужой жизни, а не просто молчаливым свидетелем. Если хозяева были расположены слушать, он не прочь был поделиться своими мыслями – иногда о работе, иногда просто о жизни. Все равно что насвистывать что-то, пока работаешь, но не так нудно. Будучи человеком всесторонне развитым благодаря самообразованию, автодидактом – еще одно слово, которое Джексон выучил самостоятельно, – он давал окружающим возможность почерпнуть из его речи ценные сведения. Его рассуждения настраивали на работу, становились источником бесплатной информации, и они еще должны быть благодарны, что все это входит в стоимость заказа.
Когда начался третий день работы, Шеп отвел его в сторону и сказал:
– Этот парень, Клинтон, хочет… короче, он просит тебя заткнуться.
Парень оказался писателем и не мог «сосредоточиться» из-за всех комментариев, доносившихся с лестницы. У хозяина дома голова шла кругом, поскольку он слушал все, что говорил Джексон, правда, решил воспользоваться ситуацией и планировал поместить разглагольствования мастера-всезнайки в одном из своих скучных и редко публикуемых рассказов для описания «народного» характера героя.
Оставшуюся работу Джексон доделывал с закрытым ртом – вернее, замолкал, как только спохватывался, – но поведение Шепа ему запомнилось. Когда Джексон попытался возразить, мол, ты же знаешь этих напыщенных писак: в страхе смотрят на черный экран и сходят с ума от отчаяния, цепляясь за любую возможность объяснить иссякшее вдохновение, и: «Я говорю тебе, парень врет, он практически записывал за мной все подряд», Шеп сказал тогда: «Да, уверен, так и было», но попросил:
– Держи себя в руках, ладно? Только с этим клиентом. Нам надо выполнить заказ, а ему закончить работу. Ты не ведущий телешоу, ты мастер.
Это был удар ниже пояса, Шеп прекрасно знал, что Джексон терпеть не может слово «мастер» и много раз пытался убедить шефа заменить его на визитке чем-то более приличным и благозвучным – например, консультант по внутренним конструкциям. Но нет, на карточке было четко написано «мастер», поскольку так считалось «доступнее» для клиентов. Кроме того, Шеп давал ему понять, что своими комментариями по каждому поводу действует на нервы всем, а этот парень просто первый, кто рискнул пожаловаться. Джексон приложил руку и к продаже «Нака», и к похоронам идеи с Пембой, и сейчас с Глинис, стоит заметить, что его желание помочь часто приводило к противоположным результатам.
– Переливание крови длится почти пять часов, – объяснял тем временем Шеп. – И Глинис до сих пор едва не падает в обморок при виде капельницы. Наша соседка Нэнси просто потрясающая женщина. Всякий раз, когда я занят, она едет с Глинис. Она сидит рядом, держит ее за руку и развлекает, рассказывая о новых рецептах и прочей ерунде – вчера Глинис пришла домой и перечислила все ингредиенты какого-то запутанного рецепта творожно-ананасового дипа. По-моему, гадость. Но самое главное, чтобы она не смотрела на иглу. А это, знаешь, непросто. Последнее время сестры с трудом находят вены, тычут иглой несколько раз не туда. Нэнси страшная зануда, но очень добрая. Я уже перестал обращать внимание на ее занудство. Вижу только доброту.
Джексон не понял, был ли этот комплимент чужому человеку завуалированным укором ему самому. Но это было справедливо, поскольку он не навещал Глинис уже несколько недель. Одно дело – развлекать болтовней клиентов; совсем другое – придумывать длинные тирады для близкого друга, прошедшего через все круги ада и отлично чувствующего фальшь. Джексон не знал, о чем с ней говорить, кроме того, у него и самого проблем было предостаточно.
– Отца перевезли из больницы, – продолжал Шеп, – в частную лечебницу для престарелых. Временно, пока он окончательно не придет в себя. Но отец в это не верит. Он уверен, что его оставят там до конца жизни, отправили, как ненужные старые вещи в кладовку. Берил говорит, что очень переживает за отца. Поэтому решила его просто не навещать.
– Очень мило, – сказал Джексон, с болью в душе осознавая, что именно это и стало причиной его нежелания видеть Глинис.
– Поэтому мне придется мотаться в Нью-Хэмпшир. Это очень сложно организовать, поскольку я не могу надолго оставить Глинис. Отпуск или отгулы я тоже взять не могу. Но и не хочу, чтобы отец чувствовал себя брошенным. Ох, еще и «Медикэр» отказывается за него платить на том основании, что они уже оплатили «экстренную помощь». За «Твилайт Гленс» плачу я. Не поверишь, восемь штук в месяц и аванс за три месяца. И еще каждая таблетка за дополнительную плату.
Джексон должен был ему посочувствовать, хотя после продажи «Нака» у Шепа в банке было столько денег, сколько он и разу не держал в руках. И его так называемые общеукрепляющие процедуры не оплачивались «Уэлнесс груп» или Ай-би-эм, поскольку пластическая хирургия оплачивалась лишь выборочно. Поэтому он оплатил все счета кредитной картой под двадцать два процента; еще долг за следующую операцию, и это только то, о чем знала Кэрол. Джексон был способен выплачивать лишь самый необходимый минимум, благотворительность Шепа была ему непонятна.
– И как всегда, – продолжал Шеп, – мне еще надо вносить плату за обучение Зака и аренду квартиры Амелии.
– Почему ты такой тюфяк? – не выдержал Джексон. – Что касается твоего отца, ты не можешь не ездить в Берлин? Можешь. У твоей жены рак. Дальше. Когда придет счет из лечебницы, просто его не оплачивай. Черт, у тебя нет воли! Ты что, думаешь они выкинут его на улицу? Может, все и плохо, но не критично. У него есть возможность жить в доме для престарелых, который оплачивает «Медикэйд». Отлично, тебе не будут приходить счета, а из частного дерьмового заведения его переведут в государственное дерьмовое заведение, только и всего. Готов поклясться, особенной разницы между ними нет, тем более у тебя нет другого выхода. «Медикэйд» могут забрать дом отца, да и бог с ним. Пусть забирают! Пусть выбросят оттуда твою наглую сестру. Теперь дальше, какого черта ты платишь сумасшедшие деньги за дорогущую школу, когда Зак обычный ученик и вполне сможет учиться в обычной школе, за которую к тому же ты уже и так заплатил! Скажи Амелии, что она уже взрослый человек и, если она сейчас не может заработать достаточно, чтобы оплачивать себе жилье и проклятую медицинскую страховку, пусть поменяет работу и вкалывает, как бы это ни противоречило ее тонкой душевной организации! Почему вся ответственность лежит на тебе одном? Почему ты не можешь указать людям на их место, как они всегда поступали с тобой? Почему бы, наконец, не начать относиться к людям так же, как и они годами относились к тебе?
– Я такой, какой есть, – ответил Шеп таким тоном, что невозможно было понять, говорит он серьезно или шутит.
Они повернули назад и шли молча. Джексон не знал, стоит ли ему извиниться, но делать это желания не было. Он осознавал, что вел себя неразумно, но постоянно мысленно возвращался к одному и тому же: разговор на повышенных тонах позволял ему выпустить пар, снять напряжение, возникшее из-за проблем в сексуальной жизни, и в том, что ему сейчас больно даже писать, был в определенной степени виноват и Шеп Накер. Он вполне искренне все объяснил Кэрол. Она была почти застигнута врасплох, ее реакция произвела на него волнующее, но болезненное впечатление. Не то чтобы он не был откровенен с Кэрол, просто не хотел сыпать соль на рану и пускаться в дополнительные объяснения, которые выглядели бы стандартными клише. Если бы она знала, она бы его презирала, а это было тяжелее собственного презрения.
Более того, несмотря на все заявления о том, что на чью долю выпало больше мучений – не предмет для «обсуждений», Джексон все же задавался вопросом: неужели Шеп намерен соревноваться с ним в этом? Шеп всегда считал себя героем, стойко выносящим все трудности, этаким атлантом, на плечах которого бременем лежала ответственность за судьбы народов. Джексон устал от его добродетели – умеющий сопереживать, готовый из кожи вон вылезти ради того, чтобы помочь, но легковерный и наивный – может быть, настало время научить этого болвана, как себя вести: «Слушай, не надо сразу вытаскивать чековую книжку; ты с ума сошел».
