— У тебя есть работа? — спрашивает он, пока мы едем по городу на максимально разрешенной скорости.
Изнутри машина еще роскошнее, здоровые кожаные сиденья, черные. Кожаный руль и рычаг КПП, очень тихо.
— У тебя есть работа?
— Я продаю наркотики…
— Ну да, — смеется он. — Это не совсем то, что я имею в виду. У моего шурина клининговая компания, в основном по чистке ковров. Если тебе надо…
— Я, пожалуй, буду держаться наркотиков, если можно.
— Ну-ка послушай…
Мы проехали по Нёреброгаде, свернули к Озерам. Мы медленно едем по городу, он все время держит машину в движении.
— Чувствуется, что я был таксистом?
Одна рука на руле, другой он, разговаривая, жестикулирует.
— Итак, мытье лестниц. Тебе не придется мыть лестницы. Ни единой. Но тебе нужна работа. Я говорю тебе это, потому что ты хороший клиент, становишься хорошим клиентом.
— Работа?
— На бумаге. Или все это как-то подозрительно. Если ты на пособии, ты всегда под колпаком. Им надо знать, чем ты занимаешься. Если у тебя есть работа, тебя оставляют в покое.
— А твой шурин?..
— У него клининговая компания. Позвонишь ему, передашь от меня привет. И ты обеспечен работой.
Проезжаем Ратушную площадь. Машина большая, отвоевывает себе место на дороге. Уверен: сквозь тонированные стекла ничего не видно.
— Числишься у него. Получаешь минимум. А работает это следующим образом. Ты платишь ему каждый месяц. Отдаешь свою собственную зарплату. И платишь налоги каждый месяц. Поскольку зарплата минимальная, сумма будет небольшая. И можешь спать спокойно.
— Сколько он за это берет?
— Нисколько. Он оказывает мне услугу. Лестницы моют нелегалы. И ему нужны сотрудники, которых можно предъявить. И все довольны.
— За исключением тех, кто моет лестницы…
Мы останавливаемся на красный. Он смотрит на меня:
— Ты просто не знаешь, откуда они приезжают. Это лучше, чем пуля в башке.
Он прибавляет звук, чуть-чуть. Хип-хоп, я всем телом чувствую гудение басов из стоящего где-то сзади динамика.
— Какой в этом плюс? — говорит он и снова улыбается. — А плюс такой, что если внезапно на тебя налетит полиция, таможня, налоговая… Придут и увидят твой большой, сорокадвухдюймовый телевизор с плоским экраном и захотят узнать, на какие деньги… Как мытье лестниц может это обеспечить… В этом случае мой шурин предъявит кое-какие бумаги. В бумагах-то был беспорядок, а у тебя переработки, которые пока что не успели оформить честь по чести как дополнительный доход. Ты мыл лестницы по семьдесят два часа в неделю, весь август, ясно? И таким образом расплатился за телевизор.
Мы медленно едем по Вестеброгаде. Потом по Вэльбю-Лангтаде. Он спрашивает, где меня высадить. Здесь, отвечаю я, здесь, отлично. Он предлагает отвезти меня домой.
Он же бывший таксист.
63
Сегодня Хеннинг не пришел. Вообще не пришел.
Мы ждали десять минут, двадцать минут, тридцать минут. Он не пришел. И мы поймали такси.
Теперь сидим у его девушки в Южной гавани [19]. Когда она открыла дверь, слово взял Карстен. Она смотрела на нас такими глазами, словно мы требовали у нее лицензию.
Карстен прямо заявил, что нам нужно войти, что мы договорились встретиться с Хеннингом. Я, конечно, боюсь потерять свой товар, но Карстен в ужасе от того, что я могу лишить его работы. Понятное дело, ведь Хеннинг — его друг. И придется ему опять воровать автомагнитолы и лазить по чужим квартирам.
Мы сидим за журнальным столиком. Она худенькая, одни кости и хвост. Натянула рукава вязаного свитера на кулаки, сидит и мнет их пальцами. Прихлебывает кофе, на низеньком столике лежат книжки вроде:
«Педагогика дошкольного возраста»
«Обучение в игре»
«Музыкальный ребенок».
Она улыбается. Ей проще быть вежливой, проще изображать, что это просто дружеский визит, Стокгольмский синдром похож на растворимый кофе: долго ждать не приходится.
— Я подумываю продолжить учебу. Может, летом начну, чай будете?
Как бы это провернул албанец?
Я зол на самого себя не меньше, чем на Хеннинга.
Вчера я взял выходной. Первый раз за долгое время. Я заготовил достаточно, чтобы им хватило до конца дня, а рассчитаться собирался утром. Я поступил так от лени. Нет, я поступил так, потому что хотел побыть со своим сыном. Сегодня Хеннинг не пришел. Много денег, много героина и со всем этим он свалил. Если его взяли, она бы сказала это сразу, завидев нас. Первым делом, открыв дверь. Я почти надеялся, что его взяли.
Девушка Хеннинга меняет положение на диване. Передвигает кости.
— Так вы должны были встретиться с Хеннингом?
— Не здесь, в городе.
— А он ничего не сказал.
— А он тебе все говорит?
Она смотрит в чашку, поднимает глаза, пытается улыбнуться, кожи у нее для этого крайне мало.
— У меня еще есть кофе, если хотите.
Наверное, когда-то она была хорошенькой, и не так уж давно, но это было до джанка, до анорексии или что там с ней не так.
Смотрю на часы: половина пятого. Я уже должен был забрать Мартина Он привык, что я рано прихожу.
Девушка Хеннинга тянется через стол и вытряхивает из пачки «Look 100» сигарету. На пальцах, на суставах обнаруживаются следы булимии. Из-за желудочного сока ее руки выглядят как старушечьи.
Закуривает сигарету.
Что бы сделал албанец?
Здесь речь идет о большем, чем деньги, здесь речь идет о том, что Карстен и Джимми работают на меня. О том, что, если эти задницы начнут меня надувать, я пропал.
Я ловлю ее взгляд и громко говорю:
— Твой парень должен мне три с половиной штуки.
Я хочу вернуть деньги.
Она переводит взгляд с Карстена на меня, затем опять на Карстена.
— Это мои деньги. Хеннинг взял мои деньги, понимаешь?
— Не думаю, что… у меня нет…
— Сколько у тебя есть?
— Ну, если Хеннинг у тебя одолжил…
— Заткнись и скажи, сколько у тебя есть.
Она встает, избегая моего взгляда, выходит в прихожую и берет сумочку из искусственного крокодила. Достает кошелек, вынимает купюру в пятьсот крон. Беру у нее деньги.
— Скажи Хеннингу, что мне нужны остальные.
Спускаясь с лестницы, я говорю Карстену:
— Увидишь его, забери деньги. Я хочу вернуть свои деньги. Если я первым его найду, если мне придется искать…
— Конечно-конечно.
Карстен крупный мужчина, худой, но на голову выше меня. И все же он бежит за мной по улице. Я ловлю такси. Уже без четверти пять. Я знаю, что Мартин ждет меня.
64
Все воскресенье мы ищем. Обходим район. Заглядываем под заборы и кусты. Спрашиваем алкоголиков на лавочках: вы не видели голубой детский велосипед?
Спрашиваем пацанов у гриль-бара: вы не видели голубой детский велосипед?
Первый час Мартин крепится.
А папа говорит:
— Мы его найдем. Далеко они уехать не могли.
— А что, кто-нибудь его забрал?
— Да, малыш, но мы его найдем.
Мы два раза облазили весь район, и тут он начал плакать. Уже на подходе к нашему магазинчику.
Я говорю ему:
— Я куплю тебе другой, малыш.
— А я хочу этот. Этот!
— Солнышко, папа купит тебе другой. Такой же. Абсолютно такой же.
— Но я этот хочу. Хочу этот. Он…
Я утираю его слезы. Прижимаю к себе.
Мы делаем еще один круг. Вдоль низких кирпичных домов, по маршруту автобуса. Проходим мясную лавку, супермаркет, парковку. Я уже не верю, что мы его найдем, но Мартин должен увидеть: папа делает все, что возможно.
Вечером показываю ему шведскую брошюру с изображением дачи. Он никогда никуда не ездил, никогда не уезжал на каникулы. Изредка, когда она была жива, мы ездили в Берлин, но он был слишком мал, чтобы помнить.
Я прожил с этой мыслью два дня. Можно взять машину напрокат. Поехать туда на машине. На границе со Швецией наркотиков не ищут, наркотики идут другой дорогой. Через Россию. В Прибалтийских странах их полно. Возьму с собой сколько надо. А на обратном пути машина будет чистой.
