— Он постоянно ест. Не знаю, что с ним такое.
Когда мы были мелкими, мы считали, что у него солитёр, потому что у нас было мало китайских забегаловок, и все говорили, если ты заказываешь жареные рёбрышки, то в тебе поселится червь и сожрёт твои потроха, и твой живот вспухнет и лопнет; правда, мы никогда не покупали жареные рёбрышки, они были слишком дорогие, настоящий бриллиант в меню Мао. Сейчас Дэйв обычно прикалывается, что Крис тайком ездил в Лондон, снял мальчика и подхватил от него СПИД. Я говорю Кэрол, что это генетическое, часть ДНК, прирождённое свойство Криса.
— Похоже на то. Просто хочется, чтобы у него наросло побольше мяса на костях.
— Зато ни унции жира, — смеётся Крис, встаёт, смотрит в телек. — Милая, смотри, сейчас эта девчонка так перепугается, когда на неё наедет камера.
Ведущий программы одет до боли ярко и вульгарно.
— Ни хуя себе гомосек, — говорит Крис. Кэрол шлёпает его по ногам.
— Тише ты, тут дети.
Даррен, хихикая, поворачивается к нам, и я углубляюсь в борьбу с пиццей и бобами, мы с Крисом уговариваем по банке, и дети отправляются в постель, а Кэрол — в ванную. Он сидит в тапочках с Багзом Банни, их подарили ему на день рождения, спрашиваю его, мол, и кто тут гомосек, вспоминаю Сару рано утром в её Микки Маусах, и солнце светит в кухонное окно. Он улыбается и кивает, и мне пора бы домой, надо разобрать те пластинки, работа надолго, но надо её сделать, если я собираюсь их продать. В полдевятого ухожу от Криса, иду домой и достаю холодную банку лагера, выбираю из пачки альбомов «Blue Lines» Massive Attack, ставлю на проигрыватель.
Силсу и пашу, конечно, придётся долго разгребать эту кучу, но всё равно это выгодная покупка. Старые конверты надо заменить, найти пластиковые обложки, но гораздо важнее собственно винил, и я проверяю его на царапины, чищу своим волшебным раствором. Пластинки, которые мне нравятся и которых у меня нет, оставляю себе, и если состояние обложки лучше, чем у моей, меняю, но, по большей части, у меня всё есть. Картинкам повезло по-разному. Некоторые почти новые, некоторые истрёпаны. Скоро в Виктории большая ярмарка, отвезу эту пачку туда, вместе с тем, что я уже приготовил. Но сначала выставлю в интернете. В прошлом году в Виктории я сделал три сотни фунтов, но, похоже, в этот раз выйдет больше. Сейчас хватает подростков, которые ищут оригинальную музыку, не говоря уже о людях в возрасте. Винил — более специфическая штука, чем компакты, так что за пластинками приходят серьёзные люди. На дисках звук надо сначала декодировать, а потом перевести, а в пластинках звук идёт прямо через иглу и в колонки. Он теплее, и ди-джеи всегда выбирают его, всегда и везде.
Техника не может выдать больше, и конечно компакты идеально подходят для классической музыки, фишка в шероховатостях и ощущениях, которых никогда не добьёшься от компьютера. Никто не превзойдёт сессии на Сан Студиос с Элвисом, Карлом Перкинсом, Джерри Ли Льюисом и остальными. Оборудование было примитивным, но при этом чувства не потерялись в технике. Можно потратить целое состояние и близко не подойти к тому, что делали легендарные ямайские продюсеры. Считается только чувство, и к новой музыке это вполне относится. Ди-джейство — это искусство, я, конечно, простой крутильщик, но я стою и смотрю, как Чарли микширует звуки, и это само по себе потрясающее умение. Стоит застрять во времени, упустить инновации — скрэтч, сэмплинг и микширование — и ты обречён.
«Where Have All The Boot Boys Gone», сингл The Slaughter The Dogs, качает по-чёрному, я бурчу, что вот он я, ставлю «The Call Up», семидюймовку Clash, нарезку из альбома «Sandinista». Я не оценил этот LP, когда он только вышел, трёшка, которую продавали по цене одного альбома, ставлю его, когда кончается «Blue Lines», теперь ясно, что Clash просто обогнали своё время. Слушаю все шесть сторон, ставлю иглу обратно на «The Equalizer», потом на «Crooked Beat» и «Оnе More Time», Майк Дред отлично вписывается. «The Call Up» напоминает мне о поездке на поезде через Сибирь, дорога от Пекина до Москвы, незадолго до резни на площади Тяньаньминь и развала Советского Союза, кстати, примерно в то же время рухнула Берлинская Стена. В те годы я взглянул на мир, понял несколько истин, и, близко познакомившись с расизмом и коммунизмом, осознал, насколько умеренная у нас страна. Семидесятые и восьмидесятые — нескучное время. Разделённая Европа и угроза ядерной войны. На экранах — Вьетнамская война, и в головах ещё свежа Вторая Мировая Война и Холокост. В наших знакомых детей стреляли в Ольстере, шла постоянная война между государством и профсоюзами, сельские и уличные бунты, время борьбы и убеждений.
Ставлю синглы рядком, вспоминаю, как мы ходили в Кэмден и как он изменился, стал туристической точкой, где сплошные профессионалы и студенты, пивняки, где мы квасили, превратились в модные пабы. Я часто ездил туда на ярмарку записей, везде был, там по ярмарке часто бродят психи, парни, которые хотят иметь каждый пласт, который только выходил. Сначала они скупают любимую музыку, потом не самую любимую. И это хобби захватывает всю их жизнь. Они в яростных поисках редкой записи заберутся куда угодно, и покупка для них станет по ощущениям не хуже секса с прекрасной женщиной. Всякие люди бывают. Кто-то, жирный и недолюбленный, следит за поездами на Клапамском узле, а у нас тут хуже — гремучая смесь интровертов и экстравертов, кто-то хочет сунуть запись в сумку и идти дальше, кто-то весь такой общительный, любит потусоваться и поговорить о техпроцессе и мутных группах, которые умудрились выпустить супердешёвое говно, и их записи оказались на верхушках ценовых чартов. Я редко пропускаю ярмарки, торговать по почте проще, но мне нравится бывать в Моркэмбе, Брэдфорде и Лейстере, я даже несколько раз ездил на континент. Люблю такую жизнь. Мне везёт.
Кроме упёртых коллекционеров есть ещё меломаны, люди, которые врубаются в каждую ноту и строчку. Они каталогизируют прослушанное, сравнивают новую и старую музыку, находят влияния и взаимосвязи.
Я понимаю людей, которые ходят в косухах и костюмах, ребят, которые микшируют записи и занимаются электроникой, но хотят больше знать о Sex Pistols и Special АКА. Всё востребовано, и я, наверно, мог бы разобраться в других областях, других стилях музыки, но я сосредоточил усилия на двадцати годах панка, 2 Тон, и ещё неплохо знаю реггей и ска. Панк — моя специализация, от семидесятых до новых дней. Соул я продам всей пачкой. Спихну кому-нибудь. Не хочу тратить время, разбираться в ценах. В пачку затесался «Nevermind» «Нирваны», он по времени не совпадает с остальными альбомами. Или куплен по дороге в Англию, или его оставил кто-то из жильцов. «Nevermind», и «Never Mind The Bollocks», и ещё «Never Mind The Ballots». «Нирвана» запустила новую волну панка в США. У меня есть все их записи.
Когда Курт Кобейн вышиб себе мозги, газеты расписали это как рок-н-ролльное самоубийство, забыли про человека и сосредоточились на идее, что наркозависимость — разновидность романтического бунта, объявили депрессию творческим страданием, хотя по-хорошему это чистой воды слабость. Так что, в конце концов, лицо обычного человека, который любил музыку и мог придумать мелодию и текст, оказалось на глянцевых плакатах, так же и бедняга Сид Вишес, подросток, раб большого бизнеса, чьи самоистязания вдруг оказались рок-н-ролльным шиком. Я читал в газете, что Сида изнасиловали в тюрьме в Нью-Йорке, когда его обвиняли в убийстве Нэнси Спанжен. Так, ляпнул журналист между делом. До сих пор не знаю, правда это или нет. Может, кто-то думает, типа сам виноват, мол, плевал в толпу, резал вены, ходил с панковской причёской. Может, им кажется, он заслужил и дозу героина, которую пустил по вене, когда погиб.
Интересно, сколько людей знает, что по-настоящему Сида звали Джон, что он пришёл в Sex Pistols на замену Глену Мэтлоку. Посмотрите на его фотографии, до того, как он вошёл в группу и научился мультяшно рычать, приятный парень, почти ребёнок. Кто-нибудь из старших должен был помочь ему выбраться. Гляньте на Макларена и Вествуд, прошло двадцать лет, они благоденствуют, и есть в этом что-то порочное. Они были частью истеблишмента, а члены группы — простыми ребятами, и этот парад мод и авангард были такими же элементами системы, как Палата Лордов. Все они были похожи, одержимы пустыми фразами, они жили в мире фантазий, хотели славы и богатства, разыграли карту представления системы о бунте, как будто в дресс-апе[41] есть что-то сложное. Мы называли его Тупой Сид, потому что все были в курсе, им управляют, используют в деловых интересах, мы ненавидели этих мразей. Не то чтобы мы имели что-то против него лично, просто мы понимали, что его наёбывают.
Стыд и позор, что из человеческого существа делают мультяшного героя на плакате, что безымянные бизнесмены делают бабки на его смазливой мордашке и элвисовской ухмылке, превращают его в пластмассовую куклу, нью-йоркский передоз, тупая идея рок-н-ролльного города, искристая галерея наркоманов и платиновых дисков. В голове играет «Город Мёртвых»[42] сингл The Clash, я вижу Диснейленд, полный мёртвых музыкантов, Дженис Джоплин и Джимми Хендрикс прячутся от Сида, Курта и Малькольма Оуэна, разбитый Форд Кортина — бампер в бампер с хромированным Кадиллаком, Оуэн вдавливает газ в пол и влетает в задницу Кадиллаку, гнёт решетку радиатора, царапает розовый лак, Сид тащит обрез, а Курт свешивается из окна и целится из пистолета в волосатиков, кричит, мол, чёртовы хиппи, Мэрилин хватает за яйца Джеймса Дина, когда он трахает её на крыше бензоколонки, разглядывая плебеев внизу, Джонни и The Self Abusers в толпе мажоров, и осколки «Некрофилии» Стюарта Хо-ума летят по улицам города, разбитого на музыкальные микрорайоны, и вой сирены полицейской машины, погоня за Кортиной. Беру трубку и приглушаю музыку, вслушиваюсь в голос Сары, сижу, болтаю, дека крутится, пластинка кончилась, и мы говорим долго-долго, трубка ложится на телефон час спустя, и мы договорились встретиться на следующей неделе.
