Возможно, паталогоанатомы словосплетений и правы, но дождь лучше созерцать или слушать, чем засыпать над долгим и нудным рассказом о нем. Посему опустим повествование о трудовых буднях Антона Юрьевича, как его стали величать подчиненные, и обратимся к нашему герою спустя несколько месяцев.
За окном плакала осень. Капли дождя, падая из верхней серости, скользили улитками по стеклу и, оставив влажный след, исчезали в серости нижней. Ладно, ладно. Все. Я пошутил. Обернемся тенью отца Гамлета, переведем свой дыхательный аппарат на холостой ход, и на цыпочках – в кабинет. Глянем, что там творится.
Обстановка осталась прежней. Все та же мебель, портреты, флаги, компьютер, телефон и прочие атрибуты, необходимые для успешной карьеры чиновника. Исключение составляет лишь новый шикарный кожаный диван, растопыривший кривые ноги в углу.
Антон восседает на своем рабочем месте и, уподобив взгляд дрели, напряженно сверлит им в потолке дырки. Аттракцион земной карусели ничуть не изменил его внешности, прибавив лишь пару килограммов, морщинки на лбу и обнулив лицо. Телефонный звонок резанул полотно тишины. Крышка стола, грохотнув, содрогнулась, словно под ней произошло локальное пятибальное землетрясение по шкале Рихтера.
Невольнов крякнул подраненным селезнем, хватаясь за трубку.
– Исфини, – раздался снизу голос Глашеньки. – А нешаана.
– Продолжайте. Не останавливайтесь на достигнутом, – приказал Антон непонятно кому: то ли к звонившему, то ли секретарше.
Через пару минут она вылезла из-под стола и, поправляя на ходу прическу, отправилась в приемную накрашивать губки.
Как ты уже понял, наблюдательный мой читатель, Антон перехватил выпавшее из рук прежнего мэра юное тело Глашеньки. Народная молва (а его коврижками-сникерсами не корми – дай посудачить) приписывала градоначальнику уймищу амурных похождений. Загубинцы вели учет одержанным победам и ожесточенно-пылко спорили, какое место занимает Невольнов среди известнейших героев-любовников. Истратив литры слюны и переболев языковой чесоткой, они пришли к выводу, что до Казановы он еще не дорос, но Дон Жуана уже переплюнул.
В их увлекательных повествованиях столь часто упоминалась Глашенька, что, будь народная примета верна, то она давно бы уже распугала истошным иканием очередь, ожидающую Страшного суда.
Некоторые не в меру озабоченные загубинцы даже утверждали, что якобы во время совещаний секретарша втихаря обслуживает шефа под столом, пророча Невольнову столь же бесславный конец, как у французского президента Феликса Фора[10].
В западном полушарии журналисты, наверняка, ухватились бы за скандальную тему, провели расследование, глядишь, и еще один пациент с синдромом орального кабинета вышел бы в отставку. У нас же все с точностью наоборот. Любовные похождения только прибавляют популярности.
– Настоящий мужик, – восхищаясь, завидуют граждане крепкого пола. – Ему можно доверять. Не то, что этот пидорас. Далее следовал список оных.
Женщины ничего не говорят, тихонько вздыхая и мечтательно витая на просторах высших сфер.
Признаюсь сразу, что слухи о победном шествии мэра по спальням и иным интимным закуткам хрущевок, сталинок и прочих меблированных комнат чрезвычайно преувеличены. Пустил их Демьян, который коротал часы досуга с Антоном, и в благодарность за бесплатно-бессрочную лицензию на истребление зеленого змия таким образом поднимал его рейтинг.
Невзирая на то, что жизнь в Загубинске и не думала вылезать из берлоги, горожане симпатизировали Антону, возлагая надежды и прочие чувства, кои умирают не последними. И действительно, попервоначалу он сновал по вверенной ему территории бешеной тарашкой, тряс руки жителям и своим языком, клятвенно обещая загнать цены в глубокую могилу, вознести зарплаты и пенсии к седьмому небу, модернизировать все движимое и вкопанное в землю имущество, выдать индульгенцию по долгам ЖКХ, отобрать у Санкт-Петербурга звание культурной столицы, дать каждому пассажиру по мягкому месту, а каждой бабе по мужику – все то, что привычно сулят кандидаты на пухлые кресла.
Месяца через полтора наступил спад. Невольнов утратил дар вездесущности и телепортации, редко выставлял свою персону на всеобщее обозрение, предпочитая общаться с загубинцами посредством телесигнала. Его прежнюю передачу вел другой симпатяга, мэр же гостевал в ней раз в неделю, отвечая на злободневные вопросы. Зрители сначала не замечали перемен, но когда они стали видны без оптических приборов, списали их на напряженный график, огромную занятость и, как следствие, неизбежную усталость.
Антон и сам осознавал: с ним творится что-то неладное. На посиделках с Демьяном он все чаще ныл, жалуясь на приступы апатии, сонливости и тугодумия.
– Вроде бы веду относительно здоровый образ жизни, соблюдаю правила гигиены и предписания санэпидемстанции, но что-то в последнее время нахожусь в состоянии перманентной усталости и разбитости, – разглядывая журналиста сквозь шторм коньяка в бокале, делился он своей проблемой. – Словно совершили подмен меня на не меня. Не далее как позавчера после окончания трудового дня попытался принять вертикальное положение из положения сидя. И как ты полагаешь? Не смог осуществить задуманное! Вновь вернулся в исходную позицию, а говоря проще, плюхнулся обратно в кресло. У меня сложилось стойкое ощущение, что оно притянуло меня, не захотев расставаться. Было осуществлено несколько безуспешных попыток, после чего я покинул прежнее место дислокации и выполнил переход на диван. До дома так и не добрался, благо, Глашенька проявила солидарность и осталась здесь. Принимая во внимание, что я еще относительно молод, данные симптомы не могут не вызывать у меня тревогу и вполне обоснованные опасения. Может быть, надлежит нанести визит в медицинское учреждение?
– Забудь! – Демьян залпом выпил полстакана водки (другой тары он не признавал) и, выдохнув, продолжил. – Развеяться тебе надо: в баньку сходить, на рыбалку, по лесу прогуляться, листья попинать, березку обнять. Хочешь, шашлычки на природе организую, девочек подгоню? Стажерок. Очень даже ничего. Советую. Побольше движения и жизни, минхерц, не то через пару лет сидячей работы превратишься в развалину. Помяни мое слово. Твердо ук ферт хер. Вот глянь на меня – кровь с молотком. А все почему? Потому что на месте не сижу, как ты.
Хрустнул огурец, брызнув слезами рассола. Зажигалка, чирикнув воробьем, высунула дразнящий язычок пламени. Сигаретный дым окрасил кудри воздуха сединой. Тишину в квартире нарушали отзвуки бесконечной беготни машин за окном да приглушенная болтовня безразличного ко всему телевизора.
– Зуб, опять же, тревожит, – задумчиво продолжил Невольнов свою мысль, словно не слыша приятеля. – Ноет перманентно. Собака! Девочка!
Костный символ мудреца мудростью отнюдь не отличался. Вместо того, чтобы, как все среднестатистические порядочные зубы с правильной ориентацией, тянуться вверх, он свернул с истинно верного пути и уткнулся в бок соседу. Тот, протестуя против наглого вмешательства в личную жизнь, возмущаясь, уперся всеми корнями. Будь это американский или западно-европейский зуб, то он немедля подал бы иск и отсудил кругленькую сумму за моральный ущерб и право не приближаться к нему на расстояние ближе 2–3 мм. Хотя найми третий моляр, проживающий по адресу: нижняя челюсть, левый ряд, дробь 8, далее именуемый как ответчик, ушлого высокооплачиваемого авоката, то неизвестно, чем бы дело кончилось. Языкастый юрист, несомненно, подал бы встречный иск. Брызгая слюной, он доказал бы присяжным заседателям ротовой полости, что у его клиента грубо нарушены права и свободы зубов и костных образований, закрепленных во Всеобщей декларации междуорганизмов.
В частности, происходит яростная дискриминация подзащитного из-за его нетрадиционной сексуальной ориентации и расовой принадлежности.
– Третий моляр, хоть и является коренным жителем ротовой полости, но в процессе необратимых эволюционных процессов превратился в вымирающий вид зубов, а проще говоря, в рудимент, – так и слышу я голос адвоката. – В нашем толерантном обществе, где в полном объеме соблюдаются общезубовые ценности, до сих пор имеются отдельные индивидуумы, которые не избавились от постыдных предрассудков и стереотипов. Стыд и позор, господа!
Тяжба, вероятно, затянулась бы на годы, и неизвестно, в чью пользу закончилась. Вероятнее всего, потребовалось бы вмешательство извне в виде вооруженного вторжения пальцев демократичного стоматолога.
Но это был не заморский, а наш российский коренной зуб. Он ни с кем сутяжничать не стал, а молча поднапрягся, охлаждая костяным спокойствием пыл наглеца. Пришлось тому повернуть вспять, но двигаться куда-то было неизбежно-необходимо, и он пополз вниз, ввинчиваясь корнями в десну. Упершись треногой в кость, призадумался, что дальше. Путь закрыт. Остановиться? И не узреть, что снаружи? Край тельца, взорвавший мякоть плоти наверху, чувствовал, что извне есть иной мир. Нет. Только не здесь. Подальше отсюда, от рыкающей, чавкающей, перемалывающей пещеры на свободу. Истончаясь и превращаясь в неразличимо-видимое ничто, щупальца корней, продираясь сквозь склизские переплетения, устремились в неизвестность. Натыкаясь на непробиваемые твердости, они сворачивали с пути и наугад шарили в поисках малейшей лазейки. Не раз и не два корням казалось, что попали в тупик, и тогда их охватывало отчаяние, и бесновались мысли: бросить все и повернуть обратно. Немного передохнув и успокоившись, они находили выход и, воодушевившись, червились дальше.
