– Велика не по возрасту мудрость мегалеи, – воин озадаченно смотрел на крысу. – Нельзя просто так истребить тварь, упитавшуюся сокровенным.
«Кого бы попросить пристроить крыску, пока ее не прикончили или не сделали священным животным,» – думала Тира. – «Не няньку, не конюшего… а вот повариха скажет травнику, а тот запросто сможет крысу с крысятами выпустить где-нибудь в лесу.»
– Позор и горе нам, позор и горе! – сквозь слезы все повторял диэксагог.
– Лет сто назад, мало кто держал лошадей. Олени, или, к примеру, овцебыки, могут сами перезимовать – роют снег, выкапывают ягель, в пургу в кучу сбиваются. А коню надо на зиму сено запасать, в тепле его держать, выгуливать. Возни много, для скотины, что работает только летом. Теперь теплее стало, можно и зимой верхом ездить, но мало кто понимает, копье ему под ребро, что конь – не просто рабочая скотина. Конь – это оружие.
Так рассуждал ярл Хёрдакнут, пока его вороной, в девятнадцать рук ростом, жеребец Альсвартур шел шагом по отмеченной каменными оберегами тропе, что вилась по склону кургана. Горм ехал, опустив поводья, на пятнистом пятилетке, который брел за жеребцом, изредка останавливаясь, чтобы щипнуть сочной свежей травы, пробивавшейся сквозь сухую старую по обе стороны от тропы.
– Не балуй лошадёнка, прибери поводья. Конь – это оружие. На коне не проедешь в один день сто двадцать рёст, как на собачьей упряжке. Коня не оставишь посреди поля в пургу, как оленя. Но на собачьей упряжке или на олене нельзя прыгнуть через ров, разбить стену щитов, заехать на корабль неприятеля, стоящий у берега, и зарубить враждебного ярла. Мы не для хозяйства держим лошадей, а для войны. Кто первым посадит всю дружину в доспехах на настоящих боевых коней, будет властелином всего Танемарка, и никто перед ним не устоит.
– Вот, может Хельги это и сделает.
– Честно говоря, на тебя у меня больше надежды было бы. Хельги еще совсем мальчонка.
– Дай ему несколько лет.
– Кто ж знает, что за несколько лет случиться может.
– Да разве ж ты, отче, в одночасье стар стал? Кто утром дружинников так загонял, что они падать стали, а сам еще кругами вокруг них бегал, и кричал: «Чем тяжелей в учении, тем легче в набеге?[24]»
– Так-то оно так, только знаешь, что это значит, когда в моем возрасте ты просыпаешься, а у тебя ничего не болит?
– Значит, не перепил накануне?
– Сдох ты, вот что это значит! Тридцать лет назад с лошади упал, все ничего было. Теперь к дождю спина болит. Плечо болит, где поморец рубанул. Нога болит, где дырка была от стрелы. Зубы, и то болеть стали. И потом, никто не знает, когда и какой Норны конец твоей нити отмерят. Может, завтра Гнупа Вонючие Штаны придет, копье ему под ребро, Йеллинг подпалит, и угорим.
– Ну, тогда и всем нашим печалям конец? Только не подпалит он ни Ноннебакке, ни тем более Йеллинг. Его все собаки за пять рёст[25] учуют, когда он опять в штаны опорожнится.
– «Но не со страху, а от лютой ненависти.» Так он и сказал Свигецлейфу ярлу.
Отец и сын вместе засмеялись. Тропа расширилась на прямом участке перед тяжелой дубовой дверью у входа в курган, и их кони шли рядом. Хёрдакнут лихо спрыгнул с коня, тут же спохватился, и горестно закряхтел, схватившись за спину.
– Сунна заходит, туман ложится. Сейчас время между днем и ночью, и оно как раз подходит для того, чтобы открыть эту дверь. За ней – место между мирами живых и мертвых.
Ярл отстегнул от седла тяжелый меховой кошель с медной оковкой, положил его на землю, снял с пояса кольцо с одним увесистым ключом, вставил его в замочную скважину, и обеими руками повернул. В толще дерева что-то лязгнуло.
– Стреножь коней, Горм, я зажгу факелы.
Из-за отворенной ярлом двери потянул холодный ветер.
– Врать не буду, мне не по себе немного, – сказал Горм, мягким ремешком стреноживая жеребца.
– Жены карлов про драугров и привидений рассказывают? – рассмеялся наполовину из-за двери Хёрдакнут. – Даже если из этих рассказов хоть что-то правда, здесь лежат наши мертвые, и если они и встанут, то за нас, а не против нас. Неси кошель, держи факел.
За дверью был высокий проход, венчавшийся вверху не каменной дугой, а парами плит, наклоненных друг к другу под острым углом. Через несколько десятков шагов проход расширился, и показалась палата, потолок которой был подперт четырьмя столбами из цельного гранита. Крытые сланцем полки вдоль стен были пусты.
– Здесь будут лежать твои с Хельги и Асой внуки и правнуки, – объяснил Хёрдакнут.
За первой палатой, проход снова сузился, но теперь вдоль одной из стен шла длинная ступень. Проход два раза повернул, за ним показалась узкая лестница, за ней еще одна зала, с возвышением из осадочного камня, окружавшим единственный восьмиугольный столб из той же породы посередине. На возвышении стояли две домовины, левая – в искусной резьбе, та, что посередине – исполинских размеров, никак не украшенная, и со сдвинутой крышкой. Перед возвышением с домовинами стоял окованный железом ларь,
– За нас, говоришь, встанут? – с сомнением сказал Горм.
– Из этой вставать пока некому. Она моя. Та, что слева – твоей матери. А справа положат Рагнхильд, если после моей смерти она не выйдет замуж снова.
Горм подошел к резной домовине и провел рукой по крышке. Дерево было сухим и холодным.
– Никто не знает, когда и какой Норны конец твоей нити отмерят, – повторил Хёрдакнут. – Идем дальше.
Проход спускался и поворачивал еще по два раза. Дальше вглубь, каменная работа стала еще грубее и тяжелее. За последним поворотом факелы осветили еще одну дубовую дверь, окованную железными полосами. Хёрдакнут запустил руку за обметанный крест-накрест тонкой золотой нитью ворот синей шерстяной туники, и вытащил ключ поменьше первого на кожаной тесьме. Замок открылся легко, но сдвинуть дверь с места оказалось довольно трудно, и Горму пришлось налечь на нее вместе с Хёрдакнутом. Вскоре за дверью кладка кончилась, и дальше проход был то ли высечен в скале, то ли расширен из природной расщелины в камне. Еще через несколько десятков шагов, свет факелов Хёрдакнута и Горма потерялся в пещере, такой большой, что дальней стены и потолка, поддерживаемого природными столбами из лепешек известняковых наростов, не было видно.
Горму то ли явилось, то ли показалось, что на грани видимости, огни осветили кресло, на котором сидел, положив руки на колени, исполин в короне. Его лицо было скрыто тенью.
– А это Кром, – невозмутимо сказал Хёрдакнут, и направился к исполину.
– Кром? – переспросил Горм.
По приближении ярла с уже начинавшим чадить факелом, исполин оказался вместе с креслом грубо вытесанным из камня. Суровое чело украшал железный венец. На его коленях лежал огромный, старой работы меч с рунами, серебром насеченными вдоль лезвия – «Кром победитель.» Перед истуканом стояла колода с кучей бараньих и овцебычьих костей, лежавших там, судя по всему, очень давно. Недалеко от колоды, на полу пещеры стояла полуразвалившаяся высокая корзина с несколькими факелами. Хёрдакнут протянул один свежий факел Горму, зажег другой от своего, и кивнул вправо. Там виднелась полка с еще несколькими домовинами на сланцевых плитах, парой длинных свертков, и блестящим бронзовым подносом на треножнике. На подносе отблескивала золотом и серебром горка украшений.
– Тут отец мой с матерью лежат. Давай кошель.
Ярл высыпал на поднос несколько эмалевых фибул, маленькую золотую шкатулку, и кинжал с черненым узором на серебряных ножнах и серебряной же рукояти.
– Чтоб сокровищ прибывало понемногу. А вон Сигварт Драконий Глаз[26], мой дед, два прадеда, бабка, энгульсейского конунга дочь, и несколько прабабок. В этой домовине Рагнара, моего прадеда, с Энгульсея и привезли, после того, как его там змеиным ядом отравили. Так распух, особую колоду пришлось вытесывать, видишь, какая широкая. Сигварт с братьями за него мстить пошел, а так вышло, друзей нашел и жену привез. Тестя вот, правда, один из братьев его прикончил, секирой позвоночник ему разрубил, от шеи до крестца. Знатный был удар, тот двоюродный дед, говорят, берсерком был, да плохую смерть ему Норны отмерили. Вон там прапрадед и три прапрабабки, одна из них себя зарезала, чтоб ее похоронили вместе с прапрадедом.
– А две другие?
– А они себя резать не захотели, поэтому их задушили. Время было давнее, зимы долгие, забавы простые. К прапрадеду с его задушенными наложницами мы не пойдем, сталь в то время делать толком не умели. А вот у деда твоего кое-что одолжим.
Хёрдакнут поставил факел в держалку, предусмотрительно приделанную кем-то в старые времена с простыми забавами к известняковому столбу, и развернул один из свертков. В нем оказалось несколько мечей и копий, включая длинный меч с очень странным лезвием, слегка изогнутым, и острым только с одной стороны.
