– Это не железо, – полуспросил Горм.
– Бронза, но им бриться можно. Не знаю, откуда Рагнар его привез, никогда такого меча не видел. А это что? – ярл поднял в воздух меч с роскошной золотой рукоятью и гардой, украшенной большим красным самоцветом.
Лезвие рассыпалось в прах.
– Тонкая, однако, работа. А вот этим, говорят, отец убил тролля, – Хёрдакнут держал в руках простой, без украшений, меч в полуразвалившихся деревянных ножнах, частично обтянутых ошметками кожи. – Ну-ка…
Ножны развалились при попытке вынуть из них клинок, но извлеченное лезвие издало чистый холодный звон, и на нем блеснули размашистые руны: «Ингельрикмнусковалъ зачодна.[27]» Знаменитый за несколько поколений до Гормова времени кузнец не отличался ни скромностью, ни грамотностью, но оружейное дело знал. Сама руническая надпись была высечена в клинке, а насечки потом заполнены сталью чуть-чуть другого вида, так что клинок был совершенно гладким, а руны проявлялись только в свете пламени под определенным углом. И еще, как поговаривали, начинали светиться при приближении троллей и прочей сверхъестественной пакости.
– Держи. Теперь ты не просто едешь на поиски приключений, как какой-нибудь изгнанник, а несешь родовой меч. Скажи слова.
– Рагнар Сигвартссон, твоим мечом я приумножу богатство и славу нашего рода, а если его не верну, то только потому, что сложил голову в бою.
Горм поймал на себе взгляд Хёрдакнута. Выражение лица ярла было странным – то ли гордость, то ли печаль. Глаза Хёрдакнута и Горма встретились на мгновение, и лицо ярла сделалось обычным, с одним уголком рта, слегка приподнятым в вечной улыбке шрамом от нарвальего бивня.
За Кромом в стене пещеры виднелся узкий проход, закрытый железной решеткой. Горм прошел мимо еще пары возвышений с домовинами по направлению к этому проходу. Из прохода доносились еле слышимые звуки – не то шелест ветра, не то возня, не то шепот. Пламя факела в руке Горма затрепетало, но тут его остановил голос отца:
– Пошли. Возьми еще кошель.
Горм засунул меч Рагнара за ремень и пошел вслед за Хёрдакнутом. Когда ярл запирал замок у входа в пещеру, Горм спросил:
– Можно, мы остановимся ненадолго во второй палате?
– Остановимся.
Во второй зале, Горм снова подошел к резной домовине. Хитросплетенный узор на ней был преимущественно растительным. Горм заметил, что на полу залы, у ног огромного пустого гроба, лежал маленький пыльный сверток.
– Что это? – спросил Горм.
– А, это Дрожко.
– Пёсик?
– Раб. Когда я был совсем мальчонкой, дед мне его подарил. Он уже старый был, но песни мне пел, удочки за мной носил, обереги какие-то бодричские из липы резал, а когда я подрос, дед мне велел его убить. Для воспитания духа, что-то такое. Я деда послушал, конечно, но и Дрожко мне жалко было… Так что, когда мою домовину здесь поставили, я велел выкопать, что от его костей осталось, и сюда принести. Песик, да… Дед запросто мог бы до такой же шутки додуматься не со старым рабом, а, например, со щеночком поморянским. Тогда точно бы сон мне еще на годы испортил. Ладно, – Хёрдакнут снова запустил руку в ворот туники, вытащил кольцо с несколькими маленькими ключами на сыромятном ремешке, и, не снимая ремешка с шеи, встал на колени перед кованым ларем, светя себе под нос факелом. После непродолжительного пыхтения, нескольких не совсем удачных попаданий в замочную скважину, и бормотания: «Кром, чуть бороду не подпалил, копье мне под ребро,» – ярл открыл наконец ларь.
– Повесь кольцо на цепь, и себе на шею. Это тебе память о матери.
В свете факела зажегся теплым светом янтарь, и блеснуло серебро.
– Все, идем.
Снаружи уже почти стемнело. На ясном ночном небе были уже различимы крошечный, но яркий серпик Дагстьярны, и несколько звезд Большой Телеги.
– Помоги запереть, мой факел совсем уже света не дает.
Пока Горм возился с большим ключом, Хёрдакнут тщательно отряхнул колени своих узких штанов, поправил пояс, и сказал:
– Что еще надо сказать, но ты это сам уже знаешь. Жизнь не хольмганг[28], верная рука – это важно, но еще важнее – верный друг, что защищает твою спину. Найди друзей, найдешь славу и богатство. А что за друзей ты найдешь на востоке… По мне, лучше б ты отправился не в Гардар, а в Свитью или на Энгульсей. Дорога короче, родичи есть и там, и там, опять же, весть прислать легче, если ты тут вдруг понадобишься. Да… Хельги мне рассказал про ту несуразицу, что ты ему нес про наследование.
– Не несуразицу. У Рагнхильд… – возмутился было Горм.
– Не перебивай. И за тебя бы на тинге кричали, но может статься, время передумать у тебя есть. Вернешься с добычей, жену-другую найдешь, внуками меня порадуешь, и разводи со мной коней и собак, пока моей нити виться. А может статься, все совсем по-другому будет. Худо было бы, не будь у меня ни одного наследника. Ты в ярлы годишься, Хельги тоже. Дай ей пару лет, и Аса тоже справилась бы, если б девчонок в ярлы брали. Как-то не получается у меня дочку воспитывать, тоже мальчишка выходит, из лука стреляет лучше, чем прядет…
Горм запер наконец дверь и протянул ключ ярлу. Ярл повесил его на пояс и сказал:
– Растреноживай коней. Поедешь впереди с факелом. Не хочу, чтоб ты ехал в Гардар, но не могу тебе приказать, чтоб ты остался. Какой конец меча втыкается врагу под ребра, ты знаешь, с луком управляешься, хотя может выйти, скоро будут говорить, что ты стреляешь хуже, чем девчонка. Наша девчонка, то есть. Да, и над игрой с топором тебе еще надо работать. Она полегче пойдет, когда в тебе силы еще прибавится. Тогда сможешь и вовремя остановить удар, а то, когда сверху по голове бьешь, не зная меры, в зубах может застрять, так, что сразу не вытащищь. Продолжай упражняться с каждым оружием и левой, и правой рукой. Если враг не знает, что ты двусмысленный, этим ты его до смерти и удивишь. Да… Вот что я тебе еще с собой дам. Я прикажу Виги вырезать для тебя рунную дощечку с перечнем моих походов – где и когда я был в набеге или по торговле.
Горм подвел Хёрдакнуту Альсвартура. Тот храпел и пытался цапнуть Горма за плечо.
– Дощечку – это чтоб меня вдохновляли твои подвиги?
– Подвиги, копье мне под ребро, – ярл вставил ногу в стремя и, держась левой рукой за луку, оседлал коня. – Подвиги, да… Дело еще вот в чем. Будешь, например, в Бирке, или в, как они его зовут, Дюпплинне, или даже в Уурасе, приглянется тебе какая дева – так прежде, чем тащить ее на сеновал, узнай, когда она родилась, и не проходил ли я там с дружиной за год с небольшим до того.
– А это еще зачем? – спросил Горм, положил факел на тропу, разбежался, вспрыгнул на пятилетка, повернул его, крутанулся в седле, одной ногой зацепившись за луку, подобрал факел и вставил ноги в стремена.
– Неплохо, – довольно сказал Хёрдакнут. – А затем, чтоб ненароком собственную сестру на уду не завертеть.
– Кром, Собака, и Магни с мйольниром! Сколько же у меня таких сестер?
– Спокойнее, спокойнее, езжай вперед. Может, десяток, может, и два. Некоторые, наверно, братьями оказались, так что парней убивай тоже с разбором. Кстати, Нидбьорг, мельничихина дочка…
– И Нидбьорг? Ха! Ну, это ты Хельги говори!
– Что-о? Этот паршивец! Она ж его на десять лет старше!
– Спокойнее, спокойнее, – пришел Гормов черед сказать. – Пока тебе не о чем волноваться, а потом все-таки скажи ему, а то дева видная, как грудью поведет, может овцебыка с копыт сбить. За год с небольшим, говоришь, проходил? Был бы у тебя небольшой, не пришлось бы Виги рунную доску резать!
– И то, маленький не видно, а большой не стыдно, – Хёрдакнут довольно хмыкнул.
Гормов факел почти не разгонял сгустившуюся темноту. Серп Дагстьярны и полоса Стьорнувегра помогали ненамного лучше, до восхода луны оставалось изрядно, но кони чувствовали тропу достаточно уверенно, чтобы размеренно идти шагом. Горму было слышно, как Хёрдакнут бормочет себе под нос что-то про уд, про Норн, про паршивцев, и про копье под ребро. Стал слышаться лай собак на окраине усадьбы, на лугу чуть ближе к кургану всхрюкнул и заревел старый мамонт Таннгриснт.
– Отец, – Горм вдруг повернулся назад в седле. – А что за решеткой в кургане?
Ярл засопел и ничего не ответил.
По равнине, густо покрытой высоченной, в два роста сильного воина, травой, бежал боевой панцирный слон. К роговым пластинам его природной брони были кое-где приклепаны стальные щитки, сталью был окован перемазанный в полузасохших крови и мозгах левый бивень. Правый бивень сломался почти у основания в битве, которая осталась в пятидесяти или более того рёст к юго-западу. Ноги слона были утыканы стрелами, упряжь изрублена в попытке своротить со спины могучего животного стрельницу для лучников, которая теперь опасно качалась с каждым слоновьим шагом. В стрельнице, держась уже из последних сил за деревянные распоры, чтобы не вылететь, который час тряслись Горм и Кнур, коротая время беседой.
