– Устала, я вечно уставшая. И что?
Рис рассыпался по простыне. А ведь он только два дня назад перестелил постель. Придется опять стирать.
– Не понимаю, чего ты от меня хочешь?
– Вот об этом я и говорю! Все происходит так, как я хочу. А ты сам уже больше ничего не хочешь? Ты не существуешь! Тебя здесь нет. Ты на посылках. Может, заменим тебя японским роботом?
– Глинис, почему ты стараешься меня обидеть?
– Господи, слава богу. Первая попытка защититься. Пусть и крошечная. Малюсенькая, как крупинка. – Она принялась разбрасывать рис по простыне, но быстро устала. Рисинки остались у нее на руках. – Что же до твоего вопроса, я буду тебя обижать, потому что ты единственный человек, на которого я могу поднять руку. Заодно и проверю, способен ли ты чувствовать боль.
– Я способен на многие чувства, Глинис. – Он еще мог сдерживаться. Она старалась избегать определенных тем – будущего, вернее, того, что у нее почти нет будущего, – но он всегда понимал, что она хочет сказать. Возможно, и она понимает его, несмотря на желание что-то скрыть.
– Спрашиваешь, чего я хочу? – Она ухмыльнулась. – Я хочу, чтобы рядом был кто-то, кто хочет. Ты даже перестал со мной трахаться.
Он удивился:
– Я решил, что у тебя нет желания.
– Засунь себе то, что ты думал, знаешь куда! Захоти что-то для себя самого!
– Хорошо, – сказал он. – Я постараюсь.
– Опять то же самое. Какая покладистость! Значит, ты «постараешься» изнасиловать меня с таким же настроением, с каким едешь мне за смородиновым соком. Покорность, всего лишь покорность! Думаешь, это возбуждает? Вся эта твоя чертова доброта. Это не сексуально, как и постоянное жалкое пораженчество Джексона для Кэрол.
Он не знал, как реагировать. У нее стало весьма своеобразное чувство юмора. Не хотелось усложнять ситуацию. Но если пытаться держать себя в руках, чтобы положение не стало еще хуже, то оно станет совсем плохим.
– Мне следует чувствовать себя виноватым за мое терпение? Его осторожный тон раззадорил ее, она тряхнула головой,
замотанной в тюрбан, на лице появилось выражение тоски.
– Ты меня поражаешь. Неутомимый. Терпеливый. Заботливый. Ни одного грубого слова. Никаких жалоб. Торчишь на своей дерьмовой работе, потом с утра до вечера возишься со мной – точнее, с вечера до утра. Твою фотографию давно пора поместить на первую полосу «таймс». Но мне не нужен идеальный мужчина, мне нужен муж. Я скучаю по тебе. Куда ты исчез? Мне казалось, ты должен оставаться тем же человеком, который меньше года назад сообщил, что уезжает в Восточную Африку в любом случае, со мной или без меня. Где этот парень, Шепард? Я хочу, чтобы рядом был живой человек! Со своими желаниями и недостатками! Иногда сердитый, иногда обиженный, пусть даже взбешенный. Настоящий мужик, который, находясь на грани, не сдерживается и позволяет сказать, что его все достало!
Он напряженно думал.
– Меня достала Берил.
– Это длится двадцать лет. Я имею в виду себя. Я хочу, чтобы я тебя достала! Я придумываю всевозможные капризы, чтобы вывести тебя из себя!
Он все еще стоял с подносом в руках – словно покорный раб.
– Мне было не очень приятно…
Пришлось начать сначала. Глинис права. Он даже забыл, какие слова и выражения употребляют во время серьезного разговора.
– Меня взбесило, что ты потребовала сварить другой рис.
– Браво, – сказала она с ухмылкой.
Ему было сложно вспомнить, как обычно люди ведут такие разговоры, и не просто люди, а супруги. Как он раньше разговаривал с Глинис.
– Больше всего раздражало то, что если я приготовлю еще рис, то ты и его не будешь есть.
– Верно. – Сказанное явно доставляло ей удовольствие. И все, что от него требовалось, сказать, что ему не нравится. – Да, и больше я ничего не съела, так?
– Да. А я приготовил рис по рецепту, который услышал по телевизору. Я специально поехал в супермаркет и купил бульон. Мне всего лишь хотелось сделать его вкуснее, разнообразить что-то. И вместо того чтобы поблагодарить меня, ты отталкиваешь тарелку. Заявляешь, что вкус отвратительный. На самом деле, вместо того чтобы готовить тебе еще раз рис, я мог просто размешать в тарелке пару ложек цемента. Для тебя все по вкусу похоже на цемент, и в этом нет моей вины. Для меня очень важно, если бы ты хоть иногда вела себя внимательнее и ценила, с каким трудом мне удается заботиться о тебе, чтобы… чтобы ты жила.
– Наконец-то. Вот что было самое трудное!
Шеп сам себе удивился. Он заплакал. Он не позволял себе этого с тех самых пор, как впервые прочитал о болезни жены в Интернете.
Возможно, он и не подхватил си-дифф, порой риск воздержаться от неверного поступка сильнее страха ничего не сделать. Он растянулся на кровати, на той части простыни, что оставалась мокрой, и положил голову на грудь Глинис. Она провела рукой по его волосам. Должно быть, ей совсем плохо: это утверждение – их ежедневная реальность. Впервые со дня их ужина в «Сити Крэб» в душе появилась уверенность, что она счастлива. Ему никогда не приходило в голову: единственное, что способно сделать жизнь женщины по-настоящему комфортной и по чему она действительно скучает, – это возможность утешать.
Свежий, хрустящий номер «Нью-Йорк таймс» так и лежал на столе нераскрытым. У них был уговор – договор, как выражалась Глинис, словно в этом была большая разница. Но никто последние дни не читал газету, и прежде всего сама Глинис. Он каждое утро забирал ее с крыльца и клал на ту часть стола, где всегда сидел сам. Содержание служило определенным символом перемен, «новостей», но сам предмет был лишь деталью привычной утренней рутины;
Синий. Пакет, в котором лежала газета, был яркого кобальтового цвета. Этот факт казался не менее важным, чем статьи на первой полосе. Обязательное разоблачение, если такое происходило: все как обычно. В настоящем не существовало важных и мелких вещей. Кроме нестерпимой боли и мук, возвысивших многих почти до святости, все происходящее вокруг имело одинаковое значение. Уже не было такого понятия, как важность.
Эксперимент. События развивались на фоне лежащей на столе газеты. Как в былые времена, когда она еще вместе со всеми пила кофе. («Фу, как это можно? Фу».) Прошлого не вернуть. А занятия аэробикой: «Еще отвратительнее кофе. Как же можно? Фу».
Вставать тяжело. Трудно смотреть на страницы. Стараться не делать резких движений. И дело не в проблемах со зрением, правда. Глаза еще в порядке – единственный орган, который пока не подвел. «Сфокусировать взгляд», – скомандовала она себе. На мгновение расплывчатые газетные страницы приобрели четкость. «Исследования не подтвердили влияние диеты с низким содержанием жиров на возникновение сердечно-сосудистых заболеваний и рака». Хм. Как давно ее это заботило: обезжиренный творог, молоко с голубизной, от которого кофе приобретал сероватый оттенок, – пустая трата времени. «Комендантский час призван подавить беспорядки, вызванные акциями протеста сектантов…» Ирак. А может, в другом месте, какая к черту разница. Раньше она обратила бы на это внимание, но сейчас вся информация о войнах сливалась в единую коричневую массу. Шумы на заднем плане. Войны происходили во все времена, если ты не можешь их прекратить, зачем о них вообще думать. Закончатся действия в одном месте, начнутся в другом, пусть воюют где хотят. Для Глинис всегда оставалось загадкой, как люди способны заниматься тем, что фактически гонит их из дома.
Невероятно, когда-то она могла усидеть на этом стуле и не упасть, при этом перелистывать страницы. Она всегда читала колонку об искусстве, просматривала рецензии на спектакли и шоу тех, кого знала лично (с надеждой, что рецензии будут отрицательными, что должно было расстраивать, но не расстраивало). Вырезала рецепты из кулинарной колонки по… вторникам? По средам. Ее муж, напротив, лишь беглым взглядом просматривал заголовки. За ужином (за «тем» ужином, когда еда доставляла удовольствие: срок давно истек) она бы потчевала Шепарда еще и невероятными подробностями из статьи о…
О чем? Что осуждала прежняя Глинис? Впечатленная, она задумалась: планы по восстановлению Всемирного торгового центра. Почему комиссия отвергла проект?.. «Не могу вспомнить фамилию архитектора. Собственно, она не имеет ровным счетом никакого значения». (Еще одно откровение: она никогда не подозревала, что мыслительный процесс требует таких затрат сил. Думать, оказывается, так трудно. Получается, что всего несколько мыслей, столь кропотливо сформулированных, доказывали, что силы потрачены с пользой. Даже такая: раньше она прекрасно обходилась без этого. Сейчас это стало ее жизнью: просто существовать. Однако и это медленно утекало сквозь одеревеневшие пальцы. По силе болевых ощущений, например, как по величине приза, полученного за заслуги, можно определить, насколько она еще жива, и в связи с этим удивляло, почему награда столь велика.)
