– Кнур, сведи новых мальчишек при псарне к Ториру Финссону, пусть им дадут поужинать, чем осталось, и назначат работу. Аген, стой! Пошли со мной к кузнице.
Светя факелом, Горм побрел обратно. На деревянном столе рядом с жаровней под вытяжкой лежала пара выглядевших весьма костляво сушеных рыбин. Ярл порылся на полках, достал прожженный в паре мест кусок козлиной шкуры, завернул рыб, и сунул сверток Агену:
– Отдашь матери и сестрам. Сам чтоб не думал лопать. Дуй за Кнуром!
Мальчонке не нужно было повторять дважды – прижимая драгоценный сверток к груди, он побежал догонять кузнеца, за которым уже брели пристыженные и обнадеженные Хлифхунд и Хани. Шлепанье маленьких босых пяток по мостовой затихло.
– Всех голодных все равно не накормишь, как ни старайся, – Торфи стоял у входа в кузницу, его факел погас. – Хоть последний кусок им отдай – только сам голодным останешься. Ты уж и так добрую треть своей еды псу скармливаешь…
– Всех мне не надо, – ярл пожал плечами. – Все голодные на Бейнирову псарню и не лезут. А этих троих накормил на несколько дней, уже дело. Что Крому не в тягость, то ярлу закон.
– Ты же сказал, на два года?
Горм рассмеялся.
– Через неделю народ начнет не только на улицах, во дворцовых палатах замертво валиться. Сам знаешь, в пекарнях уже лепешки пекут наполовину из опилок. А на опилках, даже если их жарить в оливковом масле, долго не протянешь. Кстати, и масла осталось дней на пять. Прорвать осаду с моря хоть на несколько дней – наша последняя надежда. А сработает, не сработает… Попробуем, узнаем.
Время вроде бы еще не шло к вечеру, но Сунна, хоть и повернула колесницу на весну, висела рыжим кругляшом, уже едва не цепляя за окоем. Собачьи упряжки ждали на льду под берегом острова, дававшим хоть какую-то защиту от непрестанно задувавшего с севера ветра. Шестеро стояли у странной находки, наполовину занесенной снегом. Два каюра остались с собаками, наотрез отказавшись приближаться к отягощенной проклятием посудине.
Лодка энгульсейской работы, тяжелее и длиннее разъездного челна Пря́мого, была зачем-то поставлена на тяжеленные дубовые полозья, раз в восемь толще, чем гибкие и прочные полозья нарт. Резня форштевня изображала коня, с прядями на гриве, складывавшимися в подпись довольно известного корабела из Гримсбю: «Хенгистсрубил.» Впереди лодка была снабжена подобием потяга из толстой смоленой снасти, возможно, запасного штага одного из кнорров. Вместо алыков, к штагу намертво крепились лямки из промасленной парусной шерсти, судя по их размерам, предназначенные для двуногого тягла. Вряд ли кто в здравом уме стал бы на своем горбу тащить через торосы эту по меньшей мере сорокапудовую тяжесть, особенно если учесть, что все, что помещалось в лодку, можно было запросто свезти на двух нартах или трех-четырех волокушах. Впрочем, судя по рассказам Виктрида и Саппивока, ум утратил здравие после первой же зимовки двух кнорров во льдах. Местами шерсть с лямок была раздергана, может быть, птицами, а может, и пеструхами – для гнезд. В лодке валялась куча промерзшего тряпья и шкур, в которой, похоже, славно провели не одно лето различные грязные, нечистоплотные, и вонючие северные животные.
– Может, запись какую на скамье вырезали, – Хельги принялся рыться в тряпье ближе к носу. – Тьфу!
Его поиски открыли свету кучу ребер, позвоночник, нижнюю челюсть, и еще несколько разрозненных костей.
– Небольшого был росточка, – заметил Ушкуй, составляя вместе две расколотых половинки берцовой кости и приставляя их к своему бедру. – Верно, замерз, а там волки до него добрались.
Услышав слово «волки,» Саппивок отрицательно покачал головой, и выдал что-то относительно короткое, с двукратным повторением слогов «ат-шен.» Выдра ненадолго высунула морду из отороченного странным черно-белым мехом клобука его кухлянки, недовольно втянула воздух, засопела, и спряталась обратно.
– Защитник говорит, не волки. С зубами, как у волков, но на двух ногах, и ходят, но не живые, – не то перевел, не то объяснил Виктрид.
– Драугры! – Хельги трижды постучал по борту лодки. – А не пойти ли нам отсюда?
Саппивок кивнул и сказал по-тански:
– Верноговоришь.
– Погодите, – Живорад наклонился над кормой лодки. – Может, что найдем, чтоб понять, кто они были. До этого те, что с зубами, как у волков, вроде не добрались.
– Но и он, видно, голову потерял, – заметил Ушкуй.
– Ты про наговор? – уточнил Хельги.
– Проще, ему кто-то ее отрубил. С одного удара, похоже. И взял на память. Хотя и без наговора могло не обойтись.
Шкипер Прямого указал на странное собрание предметов, разложенных в безумном, но совершенно определенном для того, кто их клал, порядке под лавкой, на которой полусидел, привалившись к борту, безголовый скелет в остатках одежды – четверо песочных часов, одни переносные солнечные, два заряженных самострела – в одном тетива еще сохранила натяжение, раскрытый складной нож, свернутый в трубку кусок листового свинца, куча серебра – пряжки, заколки, скиллинги, маленькая литая сова. В куче валялась и небольшая серебряная пластина с дыркой. На ней блеснули руны. Ушкуй поднял пластину и прочитал:
– «Эгфриду от Иффи, чтоб помнил всегда.» Который из них Эгфрид?
– Ни тот, ни другой, – Виктрид смерил второй костяк взглядом. – Эгфрид был даже тебя на полголовы выше.
– Кто-то здесь уже до нас порылся, – заметил Хельги. – Ничего съестного.
– Вон! – опять по-тански сказал Саппивок, указывая на отблеск в снегу саженях в десяти за кормой лодки.
Шаман и его ученик Неррет (по-настоящему Амактуукнерретуунерк, но кто ж такое выговорит) пошли к находке. Это оказалась круглая посудина, запаянная сверху.
– А вот и съестное. Помнишь, Хельги, хранительница рассказывала про новый способ хранения пищи, когда ее варят в оловянной посуде, а потом закатывают оловом и запаивают? – Ушкуй нахмурился. – Что-то здесь нечисто…
– Да, да! – подтвердил Защитник Выдр. – Нечисто!
– Что? – не понял Хельги.
– Виктрид, зимы здесь сильно холодные? – вдруг озадачился шкипер.
Знахарь-шаман только развел руками от удивления, что Ушкуй даже спрашивает. Шкипер продолжил:
– Эта посудина здесь уже несколько зим провалялась. Будь это чистое олово, его б оловянная чума давно в порошок превратила. Олово на холоде хранить нельзя.
– Точно, как Дедилов оберег по пути с Груманта! – Живорад улыбнулся, показывая отсутствие двух верхних передних зубов. – Так что же это, как не олово?
– Я что, кузнец? Возьмем с собой, покажем знатокам. Заодно, может внутри яд еще сохранился. Саппивок, сколько до стоячего камня осталось?
– Хельгиярл, недалеко, – переубедить шамана с выдрой, считавшего, что «ярл,» «шкипер,» и прочее – часть имен, было невозможно. – День, меньше.
– Живорад, возьми рунную пластинку, может, родне Эгфрида отдадим, – Ушкуй пошел к нартам.
– И сову, – добавил Виктрид. – Сова Раударова была, он ее с другим барахлом на льду бросил, когда Устрашающего затерло.
– Как она тогда здесь оказалась? – ярл покачал головой. – И почему лодка носом к северу стоит?
– Обратно к Темному Змею шли? – знахарь пожал плечами.
– На север? – Хельги фыркнул. – Темный Змей, нарочно, что ли, они такое гиблое имя придумали?
Живорад, закончив собирать в кошель жалкие и одновременно жутковатые памятки, потеребил неоднократно сломанный и оттого очень подвижный нос, чтобы поддержать в последнем кровообращение, и согласился:
– Говорят, как корабль назовешь, так он и поплывет. Вот, он их прямиком в навь и свез.
– Прямиком, было б полбеды, – поправил ярл. – Беда, что они уже в основном там, да вот заканчивать путь не торопятся!
«Недалеко» Саппивока оказалось чуть не полусотней рёст. Впрочем, почти вся дорога шла по почти незаторошенному припаю, покрытому плотным снегом. Путешественникам пришлось замедлиться только один раз, чтобы помочь собакам перевалить нарты через стамуху[103]. Когда нижняя кромка Сунны уже скрылась за далекий и по большей части лишенный в этой части круга земного приметных черт окоем, за сглаженной ветром ледяной грядой показался остров. В закатных лучах отбрасывал длинную тень серый рунный камень.
На его поверхности выступали пять рядов рун. Камнерез, работавший над первыми тремя, явно знал дело и не торопился. Надпись гласила: «Месяц Торри двадцать шестого года законоговорительства Сварта Каменное Слово. Йоарр Карлсон велел поставить этот камень на зимовке кнорров. Уффа высек эти руны, храни нас Эгир и Нертус.» Четвертый ряд, не вырезанный в полную глубину, начинался словами: «Йоарр Матгамайнсон пал в день…» Далее руны обрывались. Наконец, в пятом ряду, царапины в камне, словно продранные когтем, складывались в бессмысленно леденящее: «Их с воем собрал из волн ужаса залит кровью с весел из брюха медведя идите прочь.»
