– Круто.
– По-другому не бывает. – Джонни сурово поднял палец. – Тюрьма! В каждой ксиве может быть решение чьей-то судьбы. Хотя девяносто процентов всей почты – это порожняк. «Браток, загони сахара и сигарет по возможности». Иногда вообще пишут от нечего делать. А ты отвечаешь по полной программе... О, опять цинк. Тяни. Не этого! Верхнего! Что?
– Застряло.
– Прыгай наверх. Проталкивай рукой. Не так! Просовывай через решку!
Я запыхтел.
– Не лезет.
– Конечно! Рукав надо закатать – тогда пролезет. С усилием я продавил в щель меж «ресничек» застрявший груз и спрыгнул вниз.
– Имей в виду: в разных хатах дырки в «ресничках» – разного размера. Бывает, у тебя груз пройдет через щель, а у соседей – застрянет наглухо. Об этом надо помнить. Вот, еще две ксивы принесли... Не спеши. Проверь, правильно ли запаяны! Сам не перепаивай – возвращай, и все. Запаивает ксиву или груз всегда его отправитель. Будет кто подходить из хаты, просить спички, зажигалку, целлофан – не давай. Свое надо иметь... Складывай ксивы. Заматывай в тряпку. Плотнее. Не так! Давай, я сам... Теперь вяжи узел. Теперь цинкуй. Громко не стучи. А то есть такие любители – так молотят по стене, что мент с продола слышит. Во, пошла...
– Опять застряла. Джонни похлопал меня по плечу.
– Лезь, дорожник! Проталкивай! Да шустрее! Вдруг сейчас мусора ворвутся, нежданчиком, – а у тебя груз в решке застрял! Спалишь груз – голову отшибут. Вот так все двенадцать часов будешь прыгать. Вверх-вниз. Чего наверху уселся? Прыгай, с той стороны опять цинкуют!
В камере – два окна. Через левое мы отрабатываем почту вбок, через правое – вверх и вниз. Окна – в двух метрах над полом, а расстояние между окнами – десять шагов. Несколько раз пробежавшись туда и обратно, проделав с десяток рывков вверх и прыжков вниз, я взмок, подвернул ногу, оцарапал руку и задохнулся.
Джонни это только позабавило.
– Привыкнешь. Кстати, тапочки сними. На Дороге стой в носках. Так удобнее прыгать. Вообще, сейчас, днем, почты, считай, нет. Ночью – пойдет валом. На Централе десять тысяч арестантов, и все хотят общаться. Ночью – вилы. Не успеваешь сигарету выкурить. Поэтому смены меняются: эту неделю мы с тобой в день, а Гиви Сухумский и Коля Напильник в ночь. Следующую неделю – наоборот. О, цинкуют! Тяни бокового! Нет, я сам потяну, а то у тебя опять застрянет. У тебя застревает, потому что ты неправильно тянешь. Я же говорю – быстро и плавно. Там, за стеной, водосточная труба есть, и груз всегда задевает за нее...
– А это что за адрес?
– Ага,– ответил Джонни, изучив очередную записку. – Это на другой корпус. Гони наверх, на «БД».
– Куда?
– На Большую Дорогу. Видел – между корпусами канат натянут? Это и есть «БД». Там – пацаны круче нас с тобой в десять раз. В смене по пять-семь человек. «Конь» – сто метров...
– А почему...
– Тихо! – вдруг оборвал меня мой напарник. – Слышишь?
Джонни одним прыжком взлетел на двухметровую высоту и приблизил ухо к решетке. Замер. Обернулся и оглушительно гаркнул:
– Тихо в хате!!! Телевизор выключите!!!
Вязкий гомон сотни арестантских глоток мгновенно прекратился. Установилась напряженная тишина. Только теперь я различил далекий хриплый вопль:
– ...Мент под решкой!..
– Быстрее! – Джонни слетел вниз. – Натягивай «коней»! Всех! Привязывай к батареям! Иначе оборвут! Туже натягивай! Цинкуй соседям! Быстро, братан, быстро!
– ...Мент под решкой!.. – снова донеслось до нас, но мы уже остановили все движение и надежно натянули свои веревки – теперь они были плотно прижаты снаружи к стенам здания.
– Иногда им делать нечего,– отдышавшись, сказал Джонни,– они и ходят вдоль стены. У каждого – тросик, на конце – крюк. Закинет, зацепит «коня», сорвет груз – и куму несет, падла. Поэтому, Андрюха, запомни: надо полянупробивать. Взял зеркальце, запрыгнул наверх, просунул руку – и смотришь, нет ли под стеной вертухая. Хороший дорожник перед тем как груз гнать, каждый раз поляну сечет! А когда Общее идет – это всегда ночью бывает,– можно и газетку поджечь, вниз сбросить, чтоб видно было...
– Сложная наука,– откровенно признался я.
– Ничего сложного. Не ленись, головой думай, относись серьезно – и быстро все освоишь. Самое плохое – когда у соседей на Трассе встанет какой-нибудь дурак. Как сейчас. Думаешь, почему у нас грузы застревают? Потому что он узел неправильно вяжет! Узел надо делать плоским, и сам груз не поперек «коня» вязать, а вдоль – тогда он проскочит сразу... Давай-ка им черканем, пока кипеж и Трасса заморожена... Сам и отпишешь. Бери ручку, бумагу...
– А что писать? Джонни улыбнулся.
– Продиктовать? Пиши: «Час в радость, бродяги! Мира и благополучия вашему дому и всему Общему Ходу». Общий Ход – с большой буквы. Написал?
– Да.
– Дальше: «Кто-то из ваших сегодня всю смену вяжет грузы неправильно. Они застревают в решке. Просим исправить положение. С арестантским теплом – Дорога хаты один-один-семь». Дорога – с большой буквы. Это все. А, забыл! Внизу добавь: «Бродяги! По возможности загоните пачуху хороших сигарет, а то сидим на голяке».
– Написал.
– Сворачивай, запаивай.
– Полиэтилен кончился.
– И что?
– Где взять?
Джонни тяжело вздохнул.
– Андрюха, ты с Луны свалился? В хате – сто тридцать пять человек! Иди, забери у любого. Кто получает передачи – у тех всегда есть целлофановые пакеты. Забери смело!
Занавеска ближайшего «купе» откинулась, и я увидел помятое лицо Славы Кпсс. Наш смотрящий имел свое представление о времени. Обычно двадцатитрехлетний авторитет бодрствовал по двое-трое суток напролет. Не замечая смены дня и ночи, он сочинял десятки маляв многочисленным друзьям и приятелям, отправлял и получал десятки грузов, обстоятельно беседовал с вновь зашедшими, играл в карты, нарды, шахматы и шашки, улаживал неизбежные конфликты меж сокамерниками, молился, смотрел телевизор – и все это на протяжении пятидесяти или семидесяти часов. Затем он съедал несколько таблеток димедрола и беспробудно спал еще пятьдесят часов. Его день и ночь растягивались на целую календарную неделю.
– Джонни, что у вас? – спросил он, хмурый и заспанный.
– Все нормально,– ответил Джонни. – Аферист Трассу осваивает.
– Нет пакетов? – осведомился Слава, услышавший, очевидно, последний диалог.
– Найдем,– заверил Джонни.
– Андрюха,– наставительно произнес Слава. – Ты – дорожник, понял? Иди в хату и бери все, что нужно! Лишь бы Дорога работала, как часы. Целлофан, спички, бумагу – все. Только не быкуй, делай культурно. И попутно выпиши этим жлобам, что каждый достойный арестант сам, без просьбы и напоминания, уделяет на Дорогу все необходимое!
Последние слова прозвучали громко. Звуки взлетели к потолку, запрыгали меж стен. Сто тридцать пять – кроме тех, кто спал, – тревожно притихли.
Слава вышел в проход, растер пятерней лицо, взял свое полотенце и побрел – через всю камеру – к умывальнику. Перед ним расступались. Люди поопытнее и поумнее дергали за руки и плечи тех, кто зазевался. Взгляд смотрящего – мутный, недобрый – скользил по лицам.
– Сто тридцать человек! – с отвращением посетовал Слава Кпсс. Его голос налился силой. – Неужели дорожник должен бегать за каждым и просить всякую мелочь? Дайте нитки! Дайте спички! А? Что?
Слава уперся глазами в ближайшего – вымазанного йодом с ног до головы.
– Тебя как звать?
– Фонарь...
– Ты, Фонарь, я знаю, от кольщика не вылезаешь, чай и сахар туда таскаешь килограммами, лишь бы очередной партак набить! А на Трассу никогда не подойдешь! Не поинтересуешься у пацанов – как положение, не надо ли чего? А ты, Али-Баба? Вчера дачку получил, а пацанам даже сигаретки не подогнал! А ты, Федот? Пассажиром жить решил?
– Я дачек не получаю,– попытался в тишине оправдаться рябой, наголо бритый Федот, восемнадцати лет.
– Так возьми иголку! – басом выкрикнул Слава Кпсс. – Шей наволочку! Возьми клей! Сделай коробку под Общее! Старая совсем развалилась! А ты и не знал, да? Замути хоть что-нибудь! Прими участие в Общем Ходе! Не знаешь как – поинтересуйся у людей! Они подскажут! Не живи пассажиром! Шевелись! Прояви себя! Что за жизнь – забиться в щель и пайку хавать?! Пассажиры! Из вас каждый первый – пассажир! Ничего не делать, пайку жрать, ждать, чем все закончится, – вот ваша жизнь! Ни Бога, ни совести! Слон! Ты где?
– Здесь,– прогудел Слон из-за спин. За месяц отсидки Дима Слон обвыкся и кое-как наладил быт. Впрочем, мы встречались нечасто. Я редко покидал облюбованный угол в купе Славы Кпсс – там, глядя в экран телевизора и отгородившись занавеской от нескромных взглядов, я сидел по двенадцать часов в сутки, выходя только затем, чтобы справить нужду; враг же мой прибился сначала к одной компании, затем к другой, более богатой, и в итоге обосновался даже на первом ярусе – правда, спал все же в четыре смены.
– Скажи, я прав?
