— Когда острие ударника бьет сюда, по капсюлю, — пояснял он, — происходит взрыв.
Хайман оттянул Эдди обратно на стул. Ребром ладони Эдди стукнул Хаймана по руке:
— Ты, что ли, тут унтер-офицер? Чего прилип как банный лист?
Хайман отмахнулся:
— Ну ладно, ладно.
Когда вышли на учебный плац, Кубик показал, как держать винтовку, как целиться, как делать ею выпад вперед. Потом винтовку установили на штативе. Каждый должен был подойти и навести прицел в «десятку» на мишени.
— Рычаг, господа, устанавливается вращением его против часовой стрелки, — пояснил Кубик. Затем подсказывал: — Перекошено. Выше поднять. Опустить немного. Левее. А теперь — точнее, в цифры на концентрических кругах мишени.
В спальне Шпербер ознакомился с винтовкой основательнее. Это стоило усилий. Боевая личинка скользнула в пустой магазин, царапнула его, вышла наверх, затвор послал воображаемый патрон в патронник. Перед глазами появилась красная точка. Винтовка была снята с предохранителя. Шпербер обхватил пальцами скобу, предохранявшую спусковой крючок, зажал приклад между плечом и грудью, поднял ствол левой рукой на уровень фуражки и попробовал расположить в одну линию глаз, прорезь прицела, мушку. В спальне было темно, поэтому он осторожно перевел ствол на окно, прицелился в оконный переплет. Но четко он видел что-либо одно — либо прорезь прицела, либо мушку. Мишень оставалась смазанной. Потом он четко различил оконный переплет и мушку, а прорезь прицела исчезла из поля зрения. В общем, такая наводка ничего не дала. Тогда он взял на прицел наружный объект, казарму шестой батареи — сначала расплывчато, затем, наконец, ему удалось четко увидеть и прорезь прицела и мушку. Вдруг в прорези появилось оливковое пятно, которое двигалось. Он повел за ним линию прицела. Она колебалась. Теперь снимаем палец со скобы и давим им на спусковой крючок. Он нажал крючок. В тишине раздалось звучное клацанье. В этот момент в спальню вошел лейтенант Вольф.
— Внимание! — крикнул Хайман.
Вольф выхватил винтовку у Шпербера и швырнул ее на пол.
— В кого вы целились?
— Так, ни в кого. И без патрона.
— В людей здесь не целятся. Запомните.
— Только в зверей! — вмешался Бартельс,
— Фамилия? — бросил ему Вольф.
— Канонир Бартельс.
— Доложите фельдфебелю: на сегодняшний вечер я вас посылаю дежурить в пожарную команду.
— Яволь, господин лейтенант. Может, еще чего придумаете?
— Ну-ка подойдите ко мне и дыхните.
Бартельс сделал несколько шагов к Вольфу, придвинулся вплотную, сильно и коротко без раскачки толкнул его всем телом так, что тот приложился спиной к двери. Бартельс вытянулся в струнку:
— О, ради бога, извините, господин лейтенант, я вас не заметил: к вечеру у меня всегда снижается острота зрения. Вот уж никак не предполагал, — сказал Бартельс и дернул головой назад, будто хотел сбросить со лба прядь волос. Затем он повернулся лицом к остальным: — Думаю, все вы подтвердите, что порой мои глаза не могут разобрать знаки различия и я путаюсь, где унтер-офицер, а где офицер. Меня это уже серьезно беспокоит, господин лейтенант.
Остальные украдкой посмеивались. Вольф взглянул Бартельсу в глаза:
— Предупреждаю: если еще раз такое повторится, канонир Бартельс, то вы пойдете под трибунал по параграфу пятьдесят первому. — И он хлопнул дверью.
Эдди кивнул Бартельсу: здорово, мол, ты его, смело — и пожал ему руку.
— А все же сознайся — хлебнул малость!
Бартельс махнул рукой и сразу посерьезнел. Его взгляд скользнул по лицу Шпербера. Йохен подмигнул ему.
Беднарц расценил выходку Бартельса как глупую: провоцировать так грубо лейтенанта Вольфа не стоит, лейтенант, по общему мнению старослужащих, был глуп. Из-за этого могут пострадать все остальные. А что думают о случившемся другие? Он взглянул на Хаймана. Тот сказал, что не понимает, почему они так настроены против Вольфа: он же выполняет свои служебные обязанности. Во внеслужебное время все выглядело бы по-иному.
— Понятно, — заметил Шпербер.
— А хорошо бы разок выпить, а? — Эдди пощелкал языком, точно забулькало пиво. Шек, бледный и безмолвный, сидел на постели.
* * *
Однажды утром, через несколько дней после этого события, капонир Хайман надел не спортивную форму, как остальные, а выходную, с белой рубашкой и синим галстуком. Китель он не застегнул на нижнюю пуговицу. Такое разрешалось. Все вещи, которые носил Хайман, казалось, были на номер меньше, чем полагалось. Он растягивал и вытягивал их, пока они не вмещали его мясистое тело. Форму он натягивал на себя с трудом; Унтер-офицеры махнули на него рукой. Хайман добился такого отношения к себе со стороны начальства лишь потому, что у него оказалась «длинная рука».
Блат, конечно, скоро обнаружился. Как-то с утра Хайман, против обыкновения, засуетился.
— Предстоит что-нибудь интересненькое? — осведомился Эдди.
— А ты любопытен, — сказал Хайман.
И тут Эдди обнаружил на погонах Хаймана полоски. О, серебро! Как засияло в спальне! Быть ему вскоре фанен-юнкером.[6] А там — будь здоров! Хайман не спешил сегодня на построение, поэтому спускался по лестнице хоть и не очень медленно, но в таком темпе, чтобы таращившие на него глаза сослуживцы не вознамерились остановить его. Во всяком случае, Хайман охранял свой суверенитет. Сто восемьдесят фунтов весу, аттестат зрелости и серебряные нашивки на погоне — попробуй потягайся с ним.
После поверки Моллог, стоя в туалете, открыл тайну: Хайман получил внеочередной отпуск. По ходатайству Вольфа. По поручению своего отца Хайман должен нанести визит одному из отцовских клиентов. Он мог бы даже пойти в гражданской одежде, но не захотел.
— Скажи-ка, — обратился Моллог к Шперберу, — ты так и отказываешься от офицерской карьеры?
Шпербер не ответил на его вопрос.
— Не все ведь такие, как Вольф, — продолжал Моллог. — Около ракет таких не держат. — Он выразительно постучал пальцем Шперберу по виску. — Такие, как Вольф, там, наверху. Его же наказали, переведя в учебную батарею. Задержка присвоения очередного звания — за пьянство во время исполнения служебных обязанностей.
Шперберу ничего не оставалось, как выслушивать эти неуклюжие откровения. Моллог встал рядом со Шпербером. От него несло свежим красным перцем и пивом.
— Этот тип неодушевленный, я тебе говорю, — толкнул он Шпербера к выложенной плиткой стенке. — Тебе я желаю лучшего.
В конце дня, когда Хайман явился в спальню, он вынул из своего «дипломата» целлофановый пакет и бросил его на стол. Проспекты жилых фургонов. Реклама. «Дипломат» он засунул под кровать. Эдди, писавший в это время открытку, тут же выудил один из проспектов. Шек и Беднарц тоже взяли по одному. Тогда Хайман вновь вытащил чемоданчик, открыл его и пустил по столу четыре модели автомобилей — три «каравана» и один «мерседес». Эдди схватил «мерседес», присоединил к нему прицеп — жилой фургон — и что-то забормотал про себя. Машинки были не более десяти сантиметров в длину. Они катили каждая по своей траектории. Спиралеобразная направляющая, сужающаяся к концу, останавливала их бег. Так собаки крутятся по месту выгула, пока не освоят его. Эдди отсоединил автомобильчик от прицепа, поставил его на попа с помощью коробка спичек и открыл маленькую дверцу. Потом он уткнулся подбородком в стол и заглянул внутрь, снял крышку. Молча разглядывал. А Хайман уже убирал остальные машины в «дипломат».
Шпербер рассматривал в цветном проспекте такой же автомобиль, какой держал Эдди. Спереди, на месте соединения прицепа с автомобилем, был укреплен на держателе десятилитровый баллон с газом. Он обеспечивал горючим расположенную внутри фургона газовую плиту на три конфорки, калильную лампу под крышей и отопление под задним окном. Гардины в красно-белую клетку. Сиденье могло превратиться в ложе на двоих. Посуда на полках была закреплена, чтобы не упала во время движения. Окна — на всю длину боковых стенок. Не автомобиль, а жилмобиль. А почему бы и нет? В США, например, бегают тысячи, десятки тысяч оборудованных под длительное жилое помещение «караванов», пояснил Беднарц. Люди, которые ими владеют, отказались от житья в городах. Для покупки таких машин они экономят долгие годы или же продают весь свой скарб. Эти ящики на колесах — комплексные «караваны»: автомобиль и жилье объединены в одно целое. Их покупают многие ветераны войны во Вьетнаме, вообще солдаты, вкладывая в эти «ящики» заработанные в армии деньги. И сезонные рабочие.
— Ты что, был в Америке? — спросил Эдди.
— Возможно, я съезжу туда как-нибудь. Под жилье там приспосабливают и списанные натовские «форды», грубо раскрашенные крытые рыдваны и даже старые санитарные машины и бывшие автомобили техпомощи.
Шпербер представил себе, что все машины бундесвера вдруг переоборудуют и они будут ездить по стране, вместо того чтобы возить солдат на маневрах. С их помощью мир невероятно расширился бы для человека, а жизнь стала бы дешевле.
