– И давно вы их собираете? – спросил Мячин.
– Да занимался когда-то, – небрежно махнул рукой Нейман.
Рука у него была толстая, с пухлыми пальцами, перетянутая у запястья красной ниточкой (он отлично понимал чувства прокурора, и они попросту забавляли его).
– Я даже, если хотите знать, – продолжал он, – два года ходил на семинар профессора Массона, – он усмехнулся. – «Дела давно минувших дней»!
– А вот мы заставим показать нам их, – жизнерадостно крикнул Гуляев. – А правда, Яков Абрамович, а что бы вам не пригласить нас к себе? Ведь сейчас и хозяйка у вас имеется! Прокурор, ты не знаком с племянницей Якова Абрамовича? Ну! Сразу всех пути-кути забудешь! Вот только прячет он ее от нас. Ну ничего, ничего, поступит к нам работать, тогда уж мы...
– Да нет, товарищи, что вы, что вы, – запротестовал Нейман, – я и сам думаю, как бы ее ввести в наш тесный круг, да вот видите, какая беда-то, лежит она!
– Да, а врач был? – спросил Гуляев. – Может, ее госпитализировать?
И все трое вздрогнули. Это было очень страшное слово. Почти каждый день приходилось кого-то госпитализировать; вчера госпитализировали директора элеватора с отбитыми легкими, позавчера свезли двух: у одного были раздавлены пальцы, у другого случилось внутреннее кровоизлияние. Это часто бывает от удара сапога.
– Да нет, какая там госпитализация, – поморщился Нейман, – ненавидит она всякие больницы, совершенно безумная девка!
– Ну, ну, – улыбнулся Гуляев, – не надо на нее так! Очень славная девочка, умница, тонкая душа! Из нее получится настоящий следователь. Это, наверно, у вас наследственное, Яков Абрамович! Вы знаете, что она мне сказала, когда побывала на допросе вашего Зыбина? «По-моему, у вас с Хрипушиным ничего не получится, товарищ полковник, надо идти иным путем. Ищите женщину!» Поняли, что она хотела сказать? Нет? А я вот сразу понял! Надо следовательницу! А? Что скажете? Во всяком случае, какая-то творческая мысль в этом есть. Может, попробуем?
Наступило короткое молчание.
– А вы знаете – верно! – воскликнул вдруг прокурор и ударил кулаком по спинке кресла. – Вообще-то я не верю в этих молодых следовательниц, двадцатипятилетних прокурорш и оперативниц. Старухи – другое дело, – он хохотнул. – Вы знаете, что выкинул Пуришкевич в 1912 году? Какой-то дамский журнал прислал ему анкету о женском труде, и он написал крупными буквами поперек ее: «Их труд – когда их трут». А? Голова, сукин сын! Но точно, работники они никудышные. Сначала крутят без толку, потом рубят, тоже без толку. Раз его в карцер! Два его в карцер! Три его в карцер! Он сидит, а время идет. И следствие, конечно, стоит, и получается чепуха. Надо снимать. Их снимаешь, а они плачут. Но в данном случае я, пожалуй, согласен. Можно бы было попробовать и следовательницу. Можно бы! Но тут у меня возникает вот какой вопрос, с ним я и пришел к вам, – повернулся он к Нейману. – Чего мы от него, собственно говоря, добиваемся? Три дня тому назад я с ним говорил в присутствии зам. начальника тюрьмы, и у меня создалось вполне определенное впечатление. Конечно, он лжет, вертится, чего-то недоговаривает, что-то скрывает. Вообще личность грязная, болтун, пьяница, антисоветчик, все это так. Но это и все, товарищи. А дальше пустота. Так стоит ли мудрить? Тем более что вы сами мне сказали, Яков Абрамович, что из-за одного десятого пункта вы бы с ним сейчас связываться не стали. Так для чего нам тогда менять следователя? Что это может дать конкретно? Та же болтовня, то есть десятый пункт! Правда, не через ОСО, а через суд. Конечно, это более желательный исход, но, право же, Яков Абрамович, стоит ли из-за одного этого...
– Нет, нет, Аркадий Альфредович, – энергично замотал головой Нейман, – совсем не из-за одного этого. Я же все время вам повторяю: не из-за этого. Зыбин – птица крупная. Он не болтун, он деятель, а болтает он, может, так, для сокрытия всего остального. И деятельность свою он начал рано. Вот это дело с изнасилованием студентки...
– Извините, как вы сказали? – встрепенулся прокурор. – Я ведь ничего не знаю.
– Да не можем, не можем мы ему это предъявлять, – ворчливо сказал Гуляев. Он терпеть не мог ни такие разговоры, ни бессильные потуги навязать что-то лишнее. – Он вообще тут с боку припека: заступился за товарища, и все. Его тогда же отпустили. Что об этом попусту говорить?! И дела у нас этого нету, одни выписки.
– Разрешите не согласиться, товарищ полковник, – упрямо и скромно наклонил голову Нейман, – конечно, сейчас уж ему ничего не предъявишь, это безусловно так, но я думаю, что именно с этого началась его карьера. Было собрание, выступил Зыбин и весьма квалифицированно сумел повести за собой весь коллектив. В результате полетела резолюция, подготовленная райкомом партии. Я думаю, что это все совсем не случайно. Тут работала целая группа. Один выступал, другие поддерживали. Но дело в конце концов даже не в этом. Дело в вопросе: что его сюда привело? Ведь Алма-Ата – край ссыльных. Половина его товарищей очутились либо в Сибири, либо тут. Кого же он из них тут искал? И если искал, то, конечно, и нашел, так? На этот вопрос опять-таки ответа нет. Но вот посмотрите. – Он взял конверт и встряхнул его над столом. Выпало несколько фотографий. Он выбрал из них пару. – Вот одна интересная деталь. Он перед фасадом какого-то дома стоит, прижимает к груди какую-то книгу. Фотография как фотография, но знаете, что это за дом? Это улица Красина, номер семьдесят четыре. Госархив.
Прокурор взял снимок, мельком взглянул на него и положил.
– Ну и что? – спросил он.
– А то, что этот дом известен всему миру как дом Льва Давидовича Троцкого. Здесь он жил во время ссылки в 1929 году, тут был его штаб, сюда собиралась его агентура, из этого дома его и выпроводили за границу. Так вот Зыбин стоит около бывших апартаментов врага народа и прижимает к груди какую-то книгу. Формат ее как будто точно соответствует тому из собраний сочинений Л.Троцкого. Я справлялся: такое выходило в 1923 году. А посмотрите, как встал, апостол же с Евангелием!
– Любопытно, – сказал прокурор и опять покосился на Гуляева, но тот по-прежнему смотрел в окно, курил и скучал. – Очень, очень даже здорово! Но в облсуд такую фотографию представить нельзя, – не примет! – Он положил снимок и снова взял карточку Потоцкой. – Не сочтет облсуд это за вещественную улику, – продолжал он, рассматривая карточку. – Работал человек в архиве и снялся возле. А в доме этом не один архив – я его знаю, – там еще и Союз писателей, так что там много кто фотографировался.
– А книга? – спросил Нейман.
– А что книга? Он скажет: «Это сочинения Пушкина, том третий, а года издания не помню», – вот и все.
– А ОСО и спрашивать ничего не будет, – решительно сказал Гуляев и повернулся от окна, – так что посылаем в ОСО, и конец. Ну а в бумагах-то его вы ничего не обнаружили? Там он много их что-то исписал. И письма есть. Правда, почерк... Курица лапой водила. Так что, ничего там нет?
– Да как сказать, – пожал плечами Нейман, – чтоб явного, так опять ничего, а любопытного много. Ну вот, например, выписки из сочинения Карла Маркса «18 брюмера Бонапарта». Не из самого сочинения, а из предисловия.
– Ага, – оживился Гуляев. – Чье предисловие?
– Да нет, Энгельса, – поморщился Нейман, – так что ничего мы тут... но вот выписки интересные. Сделанные со значением. Выписано место, где Энгельс "отказывается от революционных мер борьбы. Зачем нам идти на баррикады, когда мы можем просто голосовать и собирать большинство? Пускай уж тогда буржуазия идет на баррикады. В общем, идея желтых профсоюзов.
– Ну, положим, не желтых профсоюзов, – строго поглядел на него Гуляев, – а Фридриха Энгельса, так что не мешайте божий дар с яичницей.
– Во-во-во! – фыркнул Нейман. – Он мне примерно так и отрезал. Готовился к политзанятию и выписывал тезисы.
– Логично, очень логично, – улыбнулся Мячин.
– Еще бы не логично! Я говорю, крупная птица! И была у него какая-то цель, а может быть, даже и задание! Определенно была! Вот вы его спрашивали, Аркадий Альфредович, зачем он на Или поехал? Что же он вам сказал? Ничего он вам не сказал! Но ведь ездил же! Ездил! Да и как! Вдруг его словно кольнуло. Утром в воскресенье неожиданно собирается, берет водки, закуски, сговаривается с девушкой и едет на товарняке. Зачем?
– Ну там, пожалуй, все ясно, – усмехнулся Гуляев, – водка, закуска, девка, воскресенье! Нет, это понятно!
– Ну вот так он и режет. Люблю выпить по холодку. Река течет, людей нет, девочка под боком, выпил, закусил, спрятал «железный звон свой в мягкое, в женское», и порядок.
Все засмеялись.
– Тут даже у него и психология есть, – сказал прокурор.
– Извиняюсь, – покачал головой Нейман, – но вот психология-то его как раз тут и подводит. Ведь если бы он хоть неделю, хоть три дня назад до того поехал, тогда и спрашивать, конечно, было нечего. Но ведь тут что получается? Приезжает эта самая Полина, его давнишняя любовь, он сам не свой: ждет ее, готовится, убивается, что вот никак они не встретятся. Он и в камере все время бредит ею. То они с ней купаются, то на гору лезут, то под гору, то он ее на руках куда-то тащит. Хорошо. Сговариваются на вечер воскресенья, и вот он утром в воскресенье забирает секретаршу и дует с ней куда-то к черту на рога – на Или в колхоз «Первое мая». Зачем? Неизвестно.
