Но больше всего в этом ряде виртуозно выстроенных событий поражает главная цепочка зловещих совпадений и пересечений, когда одна часть вымышленного мира в романе вторгается в другую. В 1990-х годах Клара организует арт-проект: нарисовать в пустыне списанные бомбардировщики. Проект называется «Дылда Сэлли» (между прочим, так же называется секс-шоп в Сан-Франциско, мимо которого проходит собиратель бейсбольных редкостей Марвин), а назван он так из-за носа, нарисованного на одном самолете, на котором, как выясняется, во время войны во Вьетнаме летал Чаки Вейнрайт. Ник навещает Клару в пустыне спустя лет сорок после их короткого романа в Бронксе; теперь он к тому же владелец легендарного бейсбольного мяча. Между тем его брат Мэтт, разрабатывающий бомбовые системы в пустыне, обеспечивал анализ изображений во время бомбардировок во Вьетнаме вроде тех, которыми занимался Чаки. И в довершение сложной системы связей тренером по шахматам, обучавшим Мэтта в детстве, оказывается не кто иной, как Альберт Бронзини, первый муж Клары.
Если брать их по отдельности, то многие из этих связей, возможно, окажутся всего лишь обычным тематическим сгущением, свойственным хорошо скомпонованному литературному произведению; в рекламных интервью Делилло говорил о мастерски продуманной структуре текста.[535] Но взятые вместе эти связи вырастают в расширенную демонстрацию предположения, что все связано (а порой и веры в это). Пересмотренная в «Подземном мире» версия паранойи озабочена тем, чтобы показать не только конспирологические сцепления власти и влияния, проступающие благодаря диегрологии, но и более глубокие связи, которые отказываются обнаруживать свое значение с такой же легкостью. Отсюда подразумевается, что ошибка обычных форм теории заговора не в том, что они связывают воедино слишком много факторов, а в том, что этих факторов недостаточно.
Структура «Подземного мира» соответствует новому уровню борьбы Делилло за нахождение изобразительной формы, способной отразить невероятно сложные взаимодействия, которые возникают в эпоху глобализации между отдельными людьми и более крупными определяющими силами и напоминают, но все же превосходят логику заговора. Хотя роман «Весы» явно повествует о заговорах и тайнах политического масштаба, вместе с тем он демонстрирует (как мы видели в главе второй), что очарован всеми совпадениями, которые каким-то образом связаны с убийством, но которые невозможно увязать в простой сговор, будь то вымышленный или конспирологический. Похожим образом в «Подземном мире» запутанный полет мяча, отбитого Бобби Томпсоном, дает Делилло возможность пролить свет на широкие сферы американской культуры, которыми обычно пренебрегают другие авторы. Одно из самых поразительных мест в романе представляет собой всего лишь список людей, через руки которых прошел отбитый бейсбольный мяч, выливающийся в долгое перечисление желаний и разочарований, которые нельзя свести к социально-экономическому анализу. В этом смысле представленное Делилло квазиконспирологическое изображение совпадений и связей выглядит не столько неудачной попыткой когнитивно отобразить поздний капитализм во всей его полноте, сколько стремлением ухватить часть сложных вещей, которые очень даже могут не войти в настоящие скрытые намерения, как их представляет Джеймисон, а именно в «единственный обширный незаконченный заговор» классовой борьбы, который нужно раскрыть при помощи скрупулезного научного социально-экономического анализа.[536] Роман изящно изображает непредставимые связи личного и глобального, но при этом не сводит их в один заговор.
Порой скрытые связи, переплетаясь с другими фактами и слухами, действительно выглядят достаточно зловеще, чтобы заподозрить злые, хотя и лишенные центра безликие силы, организовавшие заговор, чтобы взять под контроль человеческие жизни. Но в то же время эти связи вырываются из неумолимой мертвой хватки власти и наблюдения. Разрастание мелких ризомных обстоятельств, запутывающих смысл, является частью «некой любопытной нейронной сети монохромной Америки» (U, 84), которая действует не снаружи, а прорастает в бинарных решетках власти, господствовавшей в годы «холодной войны».[537] Так, на последних страницах романа, обнаруживая непрерывно повторяющийся на вебсайте ядерный Холокост, сестра Эдгар ощущает не только клаустрофобический, пробуждающий паранойю ужас, но и квазидуховное превосходство, благодаря предельной возможности связи в Интернете (она тоже начинает понимать, что «в конце концов все связано» [U, 826]).
Хотя «Подземный мир» построен по принципу «все связано», все же поражает, насколько запутано и раздроблено повествование. Мы узнаем о связях запоздало, бессистемно, мимоходом, ибо различные пересекающиеся друг с другом сюжетные линии не представлены в линейном хронологическом порядке. Причины появляются намного позже вызванных ими последствий, не по порядку, так что отчасти разочарование — а также награда — при прочтении романа рождается из установления сложных отношений между его многочисленными частями. Как для читателя, так и для героев романа утверждение все связано остается и подсознательным подозрением, и актом открытия, а не банально доказанным наблюдением. Если специалисты по теории хаоса правы в том, что причинно-следственные связи в крупных распределенных системах принципиально контринтуитивны и непредсказуемы, то наше открытие этих неожиданных образов и связей в романе будет неизменно сопровождаться дрожью от предвкушения сюрприза, тайны, удивления — и нередко паранойи. Похоже, Делилло экспериментирует с различными способами изображения связности, пытаясь найти нарративную грамматику, способную отдать должное тому вопросу, который волнует Мэтта, когда он начинает понимать, что его точные математические уравнения системного анализа не могут отразить множащихся делением следствий: «Все связывалось в какой-то неизвестной точке. Это причиняло некоторое беспокойство. Но в каком-то смысле была приятная тайна, источник удивления в том, как короткое уравнение, которое ты ради эксперимента выводишь на своем экране, может изменить ход многих жизней, может заставить мчаться кровь в теле женщины, увиденной в трамвае, со скоростью многих тысяч миль в секунду, и как назвать такие отношения?» (U, 409).
В «Подземном мире» предпринимается попытка определить этот род взаимоотношений при помощи исследования диалектики связности, проникновения и в тревогу, и в удивление.
Нарративная структура романа тяготеет к сложным связям и пересечениям, проступающим под неловкими конспиративист-скими слияниями военно-промышленно-медийного комплекса.
В этом смысле новый роман Делилло можно поместить в один ряд с другими современными дискурсами взаимосвязности, рассмотренными в этой главе. Своими озабоченными заговором персонажами и сюжетом об управлении отходами «Подземный мир» возрождает и переосмысливает логику паранойи, объединяя конспиративистское ощущение, что все связано, с таким же экологическим. Этот роман является и продуктом Нового Мирового Порядка связности, изменившей историю последнего полувека, и креативной реакцией на него. «Постпараноидальная эпопея», «Подземный мир» призывает привычных призраков гуманистического действия и причинности только для того, чтобы подвергнуть их обоих сомнению в контексте своей парадоксальной постгуманистической драмы заговора без самого заговора. Превращение жесткой структуры теории заговора в децентрализованную схему переплетающихся отношений созвучно более крупному культурному сдвигу от безопасной к небезопасной паранойе. Разворачиваясь в рамках теории заговора, роман все же выходит за пределы любого простого понимания заговора или паранойи, достигая новых выразительных возможностей, соответствующих миру, в котором все становится связано.
Основная часть этой книги была написана до наступления нового тысячелетия. Если какое-то событие и было призвано взбудоражить лихорадочное сознание американской паранойи, то это было наступление 2000 года. В предсказаниях конца света слились апокалиптический религиозный пыл и сценарии судного дня в стиле хайтек, предрекавшие сбой мировых компьютерных систем. Предсказывали, что Ошибка тысячелетия положит конец привычному для нас миру: наступит TEOTWAWKI, как возвещал акроним на языке Интернета*.[538] Некоторые конспирологические слухи прочили, что перспектива окончательной аварии компьютеров могла позволить Федеральному агентству по управлению страной в кризисных ситуациях (FEMA) вводить военное положение, и казалось, оставался всего лишь шаг до учреждения всемирного правительства Нового Мирового Порядка.
В конце концов, разумеется, ничего особенного не случилось. Главной новостью нового тысячелетия оказалось то, что сообщать было не о чем. Эндрю Салливан в статье, опубликованной в цветном новогоднем приложении, признал, что 1999 год не был «выдающимся для паранойи», хотя со смертью Дэвида Белина (юриста, занимавшегося делом об убийстве Кеннеди) и Леонарда Левина (автора «Доклада с Железной горы») уходила прежняя эпоха американской культуры заговора. Мы были, по его словам, «готовы к каким угодно проявлениям истерии: панике сервайвелисгов, религиозному бегству в поисках убежища, хаосу культов», но тем не менее «ни одно из них не стало явью».[539] Но тому, что паника вокруг ожидавшегося с наступлением 2000 года сбоя компьютерных систем не вызвала бури, не стоит удивляться. Еще в 1985 году Жан Бодрийяр заявил в своей обычной манере выражаться гиперболами, что 2000 год не наступит, потому что идея конца истории была иллюзией, которая уже взорвалась. Двухтысячный год наступил до своего прихода (как говорилось в английском переводе статьи Бодрийяра).[540] Принимая во внимание разбушевавшуюся шумиху вокруг конца света, изнурившую большинство свидетелей оного еще до того, как мы приблизились к этой дате, почти не вызывает удивления то, что искренние тревоги по поводу смены тысячелетий не оправдали паникерских ожиданий вспышки массовой паранойи. Когда все происходило, казалось, что кабинетных ученых, метафорически отсиживавшихся в бревенчатых домиках в ожидании первых признаков сумасшедшей паранойи, было больше, чем реальных сервайвелистов, скрывавшихся в глуши.
