— Экстракт? — усмехнулся Чарльз. — Какой экстракт? Ты что, с ума сошел?
— Знаешь, Мал, пожалуй, я не стану ничего говорить жене, зачем ее тревожить? Откровенность погубит мою репутацию. Джина думает, что я выше распутства. Да и Натали тоже…
— Другими словами, ты живешь во лжи, — с грустью подвел итог Малькольм.
Следующие несколько месяцев сестры были безумно счастливы. Профессор Эмеритус из Королевского музыкального колледжа позволил Натали взять академку. Последний курс она начнет следующей осенью. Таким образом, появлялась куча времени на то, чтобы дурачиться с Джиной.
А у меня энтузиазма заметно поубавилось. Я вспомнил, что не особенно люблю детей, и признался Джине.
— Ну, так это же чужих, — успокоила супруга, — со своими все будет иначе, вот увидишь!
— А если не будет? — возразил я. — А если своих я буду любить еще меньше?
Жена чмокнула меня в щеку.
— Ты слишком переживаешь. Не беспокойся, ребенок-то будет не твой, а Натали.
Логично, хотя Джина явно считала ребенка своим. Чуть ли не за девять месяцев до родов они с сестрой начали выбирать имя. Решив превратить комнату для гостей в детскую, моя жена принесла домой образцы обоев. А я свою миссию уже выполнил и в расчет не принимался. Я был просто крестьянином, который, посеяв семя па плодородную почву, должен был взять свой узелок и убираться подобру-поздорову.
Сестры не принимали меня в игры? Ну и пусть. Главное, Джина снова стала счастливой и веселой.
После смерти матери она относилась к жизни как к рискованному предприятию, недостойному серьезных инвестиций. Когда Натали училась в Королевском музыкальном колледже и вела богемное существование, которое по идее должна была делить с сестрой, Джина забросила музыку и позволила себе погрузиться в апатию. Пытаясь ее взбодрить, я перепробовал всякое, включая брак, но ничего не помогало.
Некоторое время казалось, что Натали удалось воскресить в сестре веру в Бога, которого та не признавала.
Всю зиму, пока будущая мать билась между радостью и слабостью, я штамповал дрянные статьи. Мерзкая статуэтка вылилась в целый поток комиссионных. Я писал о “Мужчинах, которые делают это в носках”, “Мужчинах, которые боятся секса”, “Женщинах, у которых не получается”, разве только о “По-настоящему толстых женщинах” не писал.
Поздно вечером, когда все нормальные люди спят, меня показывали по Би-би-си-2. Журналисты, которых я ненавидел и которые ненавидели меня, рассуждали на совершенно незнакомые им темы. В программе это называлось “Беседой в прямом эфире”, хотя на самом деле она записывалась заранее, чтобы стереть случайно вырвавшиеся ругательства. Я тут же понял: меня приглашают, потому что я недорого беру за интервью, а у продюсеров скудный бюджет. А еще я заметил, что хотя продюсеры, ведущие и другие гости этих поздних эфирозаполнителей ненавидят друг друга, они вместе справляют праздники и напиваются в клубе “Граучо”. Я знакомых не завел, поэтому после съемок, когда все остальные, набившись в одно такси, уезжали развлекаться, приходилось идти в отель в полном одиночестве. Это не могло не навести на определенные размышления.
Ариадна по-прежнему была моей самой пылкой поклонницей, а из-за непомерного тщеславия искренне верила, что все журналисты читают ее журнал и, следовательно, слышали о Гае Локарте и его знаменитой колонке. Ей и в голову не приходило, что другие редакторы читают только свои журналы и слишком заняты только своими репортажами и тиражами. Или что звезды покупают журналы, только чтобы скоротать время в сортире, и совершенно не думают о том, кто пишет статьи или что статьи вообще кто-то пишет.
Да, люди обо мне слышали, но лишь те, кто вращается в определенных кругах. Большинство обывателей, чье мнение для меня особенно важно, никогда Гая Б. Локарта знать не знали. Для них я был одним из зануд, что надевают костюмы и по ночам болтают о книгах на Би-би-си-2. Увидев такого на экране, люди говорят домашним: “Ну вот, по телику опять ничего!”
В отношении себя никаких иллюзий я не испытываю: получил пару призов, проявив крупицу оригинальности в сфере, где остальные являются абсолютными Нулями, и все. Однако для открывшей меня Ариадны я был воплощением ее безупречного вкуса и проницательности.
Перед Рождеством я съездил в Лондон, чтобы увидеться с ней за ленчем. Мы встретились на последнем этаже ресторана “Л’Эскарп”, подальше от тех, кто жаждет внимания. Не успел я попробовать авокадо, как шефиня объявила:
— У меня к тебе предложение!
— Правда, и какое? — нервно спросил я, представит, как на меня надвигается веснушчатая грудь.
— Касательно романа, который ты хочешь написать.
— Какого романа?
— Ну, как его, “Тайны мужского сердца”?
— “Тайный шовинист”, — поправил я, — но это не)Оман, а скорее…
— Не роман? — гневно раздувая ноздри, переспросила Ариадна. Она терпеть не может, когда ей перечат. — Это обязательно должен быть роман! Ты ведь хочешь, чтобы его покупали?
Я кивнул.
— Правильно! Значит, вот как мы поступим. Ты напишешь роман, полный света и тепла, которое согревает твои статьи… с полноценными героями, чтобы получилось живо и естественно, а я частями, главу за главой, печатаю в “Современнице”. На эксклюзивных правах, пока паршивые издатели не пронюхали. Что скажешь?
— Ну, я…
— Это же отличный шанс! Сейчас все книги сериями выпускают. Станешь славным продолжателем традиций Чарлза Диккенса, Томаса Гарди…
— Мел вина Брэгга, — подсказал я.
— Не слишком задавайся! — предупредила Ариадна. — Все оформим как следует, подпишем контракт и так далее.
— Единственная проблема в том, что я никогда не писал романы, — возразил я. — Что угодно, только не романы… Но обязательно об этом подумаю.
Шефиня наполнила мой бокал вином, пролив несколько капель на белоснежную льняную скатерть.
— Гай, отказаться — безумие! Гребаное безумие, мать твою! (”Гребаное” она пробормотала чуть слышно, как старые шотландские слова вроде “месячные” или “гистерэктомия”.) — Помни, мне нужна правда. Наши читатели — тертые калачи, поэтому никакой выдумки. Ты должен написать про мужчин и изобразить их не глазами женщин или их собственными глазами, а как есть на самом деле.
Пару секунд я даже думал, что Ариадна говорит серьезно.
— Только не делай героев слишком неприятными. Хочешь — пусть будут шовинистами, только обаяние сохрани.
Я тяжело вздохнул.
— А как насчет мата?
— Только в крайнем случае. Не больше одного “гребаный” на главу.
— А как насчет сучек и К°?
Ариадна сморщилась, будто проглотив несвежую устрицу.
— М-м-м, нет, такие слова в моем журнале не употребляют.
Для начала от меня требовалось составить план своего произведения и написать пару глав. Жестких временных рамок не было, но желательно уложиться в три месяца. Порывшись в сумке от “либерти”, Ариадна достала книжку в мягком переплете и швырнула на стол. Автором книги был профессор со странным именем Дадли Фингерман, а называлась она “Как стать писателем”.
— Прежде чем приступать, — спокойно начала шефиня, — нелишне будет познакомиться с теорией.
На обратном пути моими соседками по купе оказались три художницы по ткани, возвращавшиеся с лондонской текстильной ярмарки. Милые дамы потягивали “лагер” и вовсю ругали босса. Хотя меня ежесекундно одаривали дружелюбными улыбками, подозреваю, окажись я их коллегой, тоже получил бы по первое число.
Я пытался читать профессора Дадли Фингермана, но из-за шума никак не удавалось сосредоточиться. В главе первой — “Зачем вообще писать?” — говорилось:
“Одни пишут для удовольствия, другие ради заработка. Какова бы ни была мотивация, все начинающие писатели должны знать, что именно они намерены сообщить читателю. Иначе зачем вообще писать?”
Несколько раз перечитав эти строчки, я вернулся к предисловию, где приводилась краткая биография автора. Как ни странно, ни слова о его умственной неполноценности.
— Видели, как Эдгар живот втягивал? — спросила сидящая рядом со мной художница.
— Ага, — кивнула одна из ее подружек, — и чем больше он втягивал живот, тем сильнее выпячивалась задница, заметили?
После подобных замечаний грубиянки покатывались от хохота. Громкое безудержное веселье продолжалось до самого Сток-он-Трента, когда одна из хохотушек достала свежий номер “Современницы” и я понял: пора ретироваться.
Преследуемый насмешливым хихиканьем, я вышел в коридор и направился в вагон-ресторан. Там, купив банку колы и крекеры, прислонился к стене и с напускным безразличием начал разглядывать попутчиков.
В ресторан вошел толстяк в деловом костюме и, встав в очередь, буквально впился в меня глазами. Я уже собирался уйти, когда он неожиданно позвал:
