— Что ж, Пол очень вежливый мальчик. Правда, Пол? И настоящий гений в том, что касается — ну, знаешь, с цветами.
Пол Тем опустил глаза и принялся старательно вертеть носком черно-белой баскетбольной кроссовки дыру в одной особенно старой, подлинной и темно-блестящей ореховой половице — он смотрел вниз и следил за безудержным текучим порывом этой гигантской доски, что стремилась прочь, к самым пределам просторного, залитого солнцем Лукасова чердака, и упиралась в периметр, колюче заострившись, будто кончик кинжала. Тем оторвал взгляд от пола лишь когда жар схлынул с щек, но пульсирующие алые пятна на висках оставались заметными для всех. Бочка и Тычок — они хорошо его знали (и знают до сих пор) — независимо и одновременно нацепили самодовольные усмешки шутливой снисходительности, и, похоже, старались послать их Лукасу и Элис, где усмешки сии полагалось встретить (это почему-то казалось несомненным) с немедленной симпатией и подспудной нежностью.
— Да цветы — это ерунда вообще-то, — наконец выдавил Пол, пожатием плеча отметая похвалу, — один глаз смотрит прямо и оживленно, другой (весьма удивительно, мимолетно подумала Элис) рыскает туда-сюда — возможно, дабы полностью убедиться, что сей незнакомый горизонт чист, как и сообщалось в донесениях. — Когда воткнешь их, значит, в стакан, типа, в банку какую, ну — вазу, вроде того — тогда увидишь все толком, да, точно, но я их так сделал, в таком роде, что — короче, поставь их во что-нибудь обычное, что ли, такое, лады? Так ближе к настоящим, как их, цветочным формам. Да. К тому же я обычно обдираю все листья. С тюльпанами та же ерунда. С розами и всяким таким.
— Лучше примолкни… — посоветовал Бочка эдаким фальшиво-конспираторским шепотом, таким же примерно жарким, как тайное знание в его в глазах.
Элис и Тычок хохотнули — почти в унисон, чего не могли не заметить оба. И тут же, словно по команде, замолчали.
— Извините… — взвыл Пол, краснота вновь поползла по его горлу вверх, заливая челюсти. — Я это, не хотел, ну…
— Отнюдь нет, Тем, — мягко произнес Лукас. — Твоя бесподобная цветочная композиция уже стала совершенно ослепительным элементом — или, я бы даже сказал, компонентом — всего этажа. Посоветуешь нам еще что-нибудь?
Пол помотал головой, уже говоря:
— Да вы просто, знаете, — поставьте их в такое место, где вам самому понравится. Ну, по смыслу. Не прячьте в бесполезную какую-нибудь комнату, понимаете? Хотя здесь такого, конечно, и нету…
— Разумеется, — согласился Лукас, возлагая ладони на поверхность стола, после чего начал медленно, по одному, прижимать к ней пальцы — осторожно, почти исследуя, будто увидел план совсем недавно и, хотя ему интересно, как пойдут дела, не станет, тем не менее, спешить (пойдет на ощупь). — Элис, принеси всем выпить, пожалуй. Выпьем, друзья? Я предлагаю тост за будущий успех наших новых жителей.
— Еще вот чего запомните, — внезапно зачастил воодушевленный Пол, — нельзя, чтоб стебли доставали до дна вазы. Или чего там у вас.
— Ведра… — улыбнулся Бочка, которого, знаете ли, никак нельзя назвать толстым; нет-нет, никак нельзя.
— Ага, — ухмыльнулся в ответ Пол. — Или ведра. Ага.
Элис разносила высокие конусообразные бокалы шампанского. Я так прикидываю, подумал Тычок (который пока не говорил, но это же не мешало ему думать, правда?), они все заранее пооткрывали. Потому как я не слыхал, чтоб эта телка Элис хлопала пробками или чё. Когда мне приходится открывать шампанское — а вы уж не сомневайтесь, я это дело всегда стараюсь на кого другого свалить, — всегда, блин, получается, в натуре, поганый взрыв. Вообще-то я в курсах, в чем загвоздка, мне сотни раз объясняли; только дело доходит до самого последнего поворота, как меня хоть… как я вроде как потею, и готово, вот же ж блин, настоящий потоп, молодец, поздравляю. Да, так оно часто бывает.
— А это тебе, Лукас, мой дорогой… — нежно пропела Элис и сунула ему под руку небольшой цилиндрический стакан с какой-то довольно желтой маслянистой круговертью: точняк не шампанское, подумал Тычок (это уж к гадалке не ходи).
Лукас пригубил.
— Ваше здоровье, господа, — произнес он. — За тебя, Тем. И равно за вас, ребята, — Тычок и Бочка. Скажите же — вы оба что, не обладаете столь банальными признаками, как фамилии? Или фамилии ваши — мрачный секрет, кой вы не раскроете нам? Я, разумеется, не хочу показаться грубым, о нет. Просто случилось так, что вопрос сей возбуждает во мне любопытство.
Вслед за этим последовала добрая порция весьма добродушного сопения и шарканья ног — отчасти гнусавый и задушенный ответ на тост Лукаса (бокалы довольно неуклюже сдвинули неизвестно зачем), отчасти истасканное, пускай и тяжкое псевдозамешательство из-за фамилий. Тычок подумал: что ж, небось, мы ему кой-чего должны, Лукасу этому, кем бы он ни был, — он ведь столько нам наобещал.
— Нет-нет, есть. Конечно, есть, — бросился наконец Бочка уверять Лукаса и Элис (поскольку Тычок и Пол — ну, они и так знали).
— Ага, — вставил Пол. — Дракула и Франкенштейн!
Было продемонстрировано пристойно онемевшее веселье: Лукас капельку расширил глаза, показывая, что все слышал, Элис шутливо отмахнулась от подобного бреда ладошкой, а Тычок и Бочка утвердительно захмыкали («Чистая правда», — почти прокудахтал Тычок).
— Дело в том, — продолжал Бочка, — что мы вроде как подзабыли, когда в последний раз, ну, их использовали, если честно. Мы всегда просто Тычок и Бочка — правда, Тычок? Не в анкетах и всяком таком, конечно, — но их-то мы стараемся избегать, а? Когда можем.
Лукас кивнул: похоже, все понял. Какое счастье.
— А почему тебя зовут Тычком, Тычок? — невозмутимо осведомился Лукас. — Ты что, любишь драться? Людей колотить? Может, ты этим известен?
Тычок покачал головой. Все замерли в ожидании продолжения, но, видимо, на этом пока все. (Кроме Пола, конечно — он не замер: он слишком хорошо знал Тычка. А Бочку — Бочку он только начал изучать.)
— А ты, Бочка? Быть может, ты обрел это прозвище в школе?
Бочка отхлебнул шампанского, почесал нос и слегка закашлялся.
— Нет, — сказал он. — Нет. Как ни странно, в школе меня, это… звали Глистой.
О да, он бы мог развить тему, Лукас (немного покопаться в деталях), но предпочел обратиться к Полу:
— Так что там со стеблями, Тем? Почему так? Что за этим таится? За тем, что стебли не должны доставать до дна?
— Ну, — начал Пол. — Если их утрамбовать, все сгниет. Некрасиво и все такое. Проще простого, а? Сдохнут намного быстрее. А еще я на них прыскаю. Прыскаю, ага? В смысле, на цветы. Не на стебли, само собой, потому как это полная чушь. Нет, на цветы, понимаете? Это как в природе. Люди думают — о, прекрасно, букет цветов. Засунь в горшок и дело с концом. Нет, блин. Вы ж хотите, чтоб на них роса была утренняя. А выходит ночная хмарь. К тому ж, если по правде, надо воду каждый день менять. Напрягаться никому неохота. Но я — всегда пожалуйста. Все время это делаю. Никогда не забываю. — Пол оторвал взгляд от половицы (он уже запомнил все трещины и узоры). — Извините, — прошептал он. — Меня опять занесло, да? Бочка, ты б говорил мне, когда меня заносит, вот как сейчас…
— Да я пытался! — ласково усмехнулся Бочка. — Не больно-то помогло.
— Элис, — сказал Лукас. — Как по-твоему, к нам кто-то пришел?
Элис уже отставила свой едва пригубленный бокал.
— По-моему, я что-то слышала… — Она сощурила глаза, вглядываясь вдаль.
— Ага, я тоже, — с готовностью согласился Пол и, будто спаниель, постарался попасться на глаза Элис, когда та прошла мимо — и зашагала к двери.
— А я не слышал. Ничего не слышал, — высказался Бочка. — А ты, Тычок?
И Тычок лишь дернул плечом — могло означать что угодно, в том числе и уклонение от ответа. Пол послал Лукасу быструю полуулыбку, а Тычок и Бочка словно заразились от приятеля интересом к каштанового цвета полу… а Элис пришлось проделать долгий путь, прежде чем двери в дальней стене стали полностью различимы. Лишь когда она собралась ухватить обеими руками и открыть толстые, покрытые черным лаком тяжелые засовы и щеколды, совершенно ясно услышала она весьма нетерпеливое и отдающееся эхом тук-тук-тук — там, в десятках ярдах отсюда, оно казалось почти лишь возней или шебуршанием грызуна; здесь же это был настоящий гром.
Джейми чуть не упал на нее, когда она распахнула двери. Первое, на чем он сфокусировал взгляд, не считая мило улыбающейся Элис, — немало взбесившая его кучка людей в конце зала и где-то за ними — Лукас. Черт, подумал он, вот черт: я ведь и не подумал, что он может быть не один. Однако Лукас приветливо махал руками и что-то кричал ему — ох, скорее всего, какое-то всеобъемлющее приветствие, только и мог предположить Джейми (потому что я вам говорю — расстояние, до смешного нереальное, я отсюда как будто выступление мима смотрю). И сейчас, одолевая бесконечный путь, Джейми остро сознавал, что весь горит — руки опухли и неуклюже свисали по бокам, уши словно краснели и увеличивались с каждым шагом. (Теперь я различаю, что здесь трое мужчин… куда подевалась Элис? С Элис мне не страшно, думаю, она по-прежнему идет за мной… и я совершенно точно понятия не имею, кто они такие. Сейчас нас будут знакомить. О боже, о боже. А я-то хотел, может, неспешно поговорить по душам с Лукасом.) Который уже встал, протянув руку для теплого приветствия (более или менее таким образом, по мнению Джейми, выразился бы сам Лукас; нет, — он бы выразился, ох — гораздо, гораздо лучше).
