– Мне бы кусок с костью, – сказал Гурджиев, – для варки.
Мясник неохотно поднялся со стула, волосатой рукой прогнал круживших над мясом мух. Некогда белый передник был измазан кровью, под ногтями также засох ла кровь.
– Сколько?
– Два фунта.
– Два фунта… – недовольно повторил мясник, – для кошки несешь?
– Для папы, – Гурджиев обиделся.
Ничего больше не сказав, он швырнул кусок мяса на весы.
В это время Гурджиев заметил стоящего за сапожной мастерской человека с широкими ноздрями, мясистыми губами и такими густыми волосами, что казалось – у него на голове папаха. Мужчина был полностью черный, причем от солнца так не чернеют. В нашитых на груди черкески газырях лежали серебряные пули, на поясе красовался кинжал в серебряных ножнах. Человек с руки кормил леденцами белоснежную лошадь. Животное как будто светилось, только нос был серо-розовый, а ноздри и глаза – черные, как угли. Гурджиев понял, что это тот самый черный человек, о котором столько говорили с недавних пор. Все повторяли одно и то же, что, мол, в городе объявился черный человек. Но никто не знал, что хотел черный человек и кто он вообще такой.
Человек посмотрел в сторону Гурджиева и случайно поймал его взгляд одним глазом. Второго глаза у него не было. Гурджиева пробрала дрожь, так как он знал: увидеть слепого с бельмом на глазу – к смерти.
Из этих мыслей Гурджиева выдернул мясник:
– Больше двух фунтов, – положил кусок мяса в корзинку Гурджиеву, сверху доложил еще и немного желтого жира, – на, возьми это тоже. Для бульона.
Дудукист издал протяжный звук.
Гурджиев прикрыл мясо тканью, взял мелочь у мясника и повернулся было уходить, как вдруг неожиданно заржала белая лошадь. Гурджиев резко посмотрел в сторону лошади, но его ослепило отражавшееся в зеркале старьевщика солнце. Испугавшись ржания, Фило неуклюже отпрянул и врезался в зеркало.
Перед тем как зеркало упало Гурджиеву на голову, каждый кусок вдруг отразил множество Гурджиевых. Скорее каждый кусок как будто засосал свою частичку Гурджиева, как пылесос. Всего на миг увидел Гурджиев в каждом осколке зеркала своего близнеца, в некоторых – с вытянутой, как у жирафа, шеей, в других – круглого, как мяч, еще в других – извивающимся червяком… Гурджиев внезапно испугался, как в кошмаре. Испугался, что навсегда застрянет в осколках зеркала. Точнее, в королевстве кривых зеркал.
Лошадь снова заржала. Сразу же послышался громкий топот копыт. Гурджиев не понял, что это было – оптический обман или же по трещинам зеркала в самом деле проскакал черный человек на белой лошади. Спешащий за наездником ветерок поднял тяжелую пыль. Время будто остановилось, пыль и перья повисли в воздухе.
Оглушенный и окосевший Гурджиев, как кукла, сидел на земле – не чувствовал, что порезал колено. Вокруг валялись осколки зеркала и пестрые перья. Быстро собрался народ. Все открывали рты, что-то говорили, но он их не слышал. Дудук тоже резко затих. Красная курица круглыми глазами смотрела по сторонам, обалдев на солнцепеке. Гурджиев молча, телепатически спросил у птицы:
– Ты Жар-птица?
Птица ковыряла клювом пыль и осколки стекла. Гурджиеву она ответила тоже телепатически:
– Кому – Жар-птица, кому – всего лишь курица.
Гурджиев сразу перешел к делу:
– Знаешь, кто этот черный человек?
– Абхазский негр, живет в Адзюбже, Кодорском ущелье, – был ответ.
– Грузин? – Гурджиев удивился.
– Сложно сказать, потомок древних колхов или тех африканцев, которых князь Шервашидзе в XVII веке купил на Стамбульском рынке рабов и привез в Абхазию для работы на лимонных плантациях.
– Их много?
– Несколько семей. – затем курица добавила: – Замкнутые люди, ни к кому не ходят и никого к себе не подпускают.
Не птица, а живая энциклопедия. Гурджиев еще о многом хотел спросить, но в это время прибежал Фило. Курица испугалась, куда-то скрылась, а на земле осталось лежать странное яйцо, как будто освещенное изнутри и тикающее, как часы. Только тогда, когда собака начала лизать Гурджиеву колено, он обнаружил, что из раны текла кровь. Гурджиев потянулся было за яйцом, но оно оказалось полым и хрупким и сразу раскрошилось у него в руке.
И вот Гурджиев вновь сидит, теперь уже в лесу Мтацминда, окруженный деревьями, а не людьми. И снова держит в руке обычную яичную скорлупу. На земле тикали его золотые часы – может, выпали из кармана. Колено лизал Фуко – белый бультерьер с розовой мордой. Под елью из листьев уже знакомый нам гриб топорщил красную шляпку с белыми точками. Обычный ядовитый гриб, будто дух Грибоедова никогда не вселялся в него. Духи, они ведь как голливудские звезды – на одном месте надолго не задерживаются.
Глядел Гурджиев на Фуко и понимал, что ничего не знал ни об этой собаке, напоминавшей ему большую белую крысу, ни о ее хозяевах, ни об этом городе, кусочек которого видел сейчас сквозь деревья и откуда доносилось глухое гудение.
Вечером Горозии сидели перед телевизором на диване в гостиной. Должен был начаться «Хаус», но в специальном выпуске «Курьера» пока что показывали демонтаж памятника Сталину в центре Гори. Репортаж без комментариев шел в прямом эфире.
Босоногий Гурджиев сидел в кресле, снова в кремовых шортах, под белой майкой просвечивали контуры корсета. На покрасневшее колено был наклеен пластырь. К мягкой безволосой ноге пристало несколько еловых иголочек. Руки лежали на подлокотниках. Фуко с открытым ртом спал на полу у его ног.
Нико был доволен – квартира в доме у входа в Мзиури, которую они посмотрели в тот день, оказалась прекрасной во всех отношениях. Триста тысяч долларов сначала показалось дорого, но каждое слово из уст маклера слышалось ему как пение: «Новостройка… в центре Ваке…[11] четырехкомнатная новая квартира… с тремя балконами… с евроремонтом… с автономной системой отопления, с паркингом… с охраной…» Наконец, слова, оставленные на десерт, решили все: «Вид на проспект Чавчавадзе и Мзиури…» Уже не было необходимости добавлять, что так дешево квартира продавалась из-за кризиса.
– Покупаем, – сказал Нико, – деньги будут завтра.
В том, что деньги будут, Нико был уверен.
Нико смотрел телевизор, но в мыслях возился в новой квартире в Ваке. К старой квартире уже чувствовал некоторое отчуждение. Было даже немного неловко сидеть на потертом диване перед маленьким телевизором, пульт которого срабатывал, если с силой нажать на несколько кнопок одновременно. Кто-то другой, быть может, никогда не решился бы поступиться ни этим диваном, ни этим телевизором, ни этим пультом. А что уж говорить про дырявые обои лимонного цвета, сырой потолок в ванной, непреходящую вонь на кухне и повсюду валяющуюся шерсть Фуко. Нико простился со всем этим твердо и навсегда еще утром, когда готовил себе шоколадный бутерброд. Когда-то, наверное, он соскучится по куполу собора Троицы и краешку Авлабари, которые смотрели в окно их спальни сквозь ветки деревьев, и по вечно скрюченному безбородому Абдулле с папиросой во рту. Но это уже тема другого разговора.
Нино на несколько минут задремала прямо перед телевизором. Приснилось, что в каком-то супермаркете она катит пустую тележку среди высоких прилавков и тщетно пытается выбраться из секции. Поблизости никого нет. У магазина не было ни потолка, ни пола – прилавки будто висели во всеобъемлющей белизне, как увешанные оружием металлические стены на виртуальном складе «Матрицы». Бесконечные полки супермаркета были загружены гигиеническими тампонами, зубной пастой, рулонами туалетной бумаги, моющими средствами для унитаза и пакетами стирального порошка. В воздухе стоял специфический запах. Нино подумала, что наверное, это и есть ад, когда без конца катишь пустую тележку по супермаркету, а прилавки заполнены туалетной бумагой. Нино заметила, что здесь ничего не отбрасывало тени, будто освещение поступало со всех сторон. Она была уверена, что уже по нескольку раз проходила мимо одного и того же прилавка. Ей не хватало воздуха. Прошиб пот и закружилась голова… Надо было как можно скорее выбраться из этого лабиринта. Взяла аэрозоль с полки, чтобы поставить на полу как ориентир, но тот оказался пушистым, теплым, с тонкой шерстью, как живое существо, а где-то в глубине будто и сердце билось быстро, как у зверька. Это тепло казалось одновременно и приятным, и отвратительным. Нино невольно выпустила аэрозоль из рук. У того в воздухе выросли короткие конечности и длинный хвост: едва упав на пол, он сразу же бросился под прилавок с противным крысиным писком. Нино затрясло. Прежде чем взять другой аэрозоль, она присмотрелась получше. Вроде бы шерсти не было, на этикетке мелким шрифтом значилось: «Перед употреблением взболтать».
