Вернуться в прошлое — это всё равно, что сходить под себя, упившись вусмерть.
Вернуться в прошлое — это потерять в весе и в имени.
Потерять всё, чем дорожишь.
А если собой больше всего дорожишь — и с собою расстаться.
…
(из дневника деревянного человека)
Кузьма упорно занимался йогой. Но не из-за веры в азиатское чудо, а чтобы самому пососать себе хуй. Он видел однажды такое в порнушке. Охуительный мужик: то бабе даст в рот, то сам причмокнет, по очереди. Всей семьёй тогда смотрели. И всей семьёй стали пробовать. И у сына получилось, у рогатого.
Дьявол щёлкает зубами;
Дьявол видит, Дьявол знает.
Смерть и радость, смех и горе
Возит Дьявол за собою.
Мимо, мимо… стынут скалы
Взгляд туманен, щёки впалы,
Был он с детства очень злым,
А теперь — глотает дым.
— Ну, что, куда дальше поедем-то? Али здесь заночуем? — Руслан Баттерфляй завернул к обочине.
— Лихо ты водишь… — покачал головой Отец. — Решил повыёбываться?
— Ну, почему сразу выёбываться…
— Потому что это — обычный дерзкий выебон: дескать, глядите, какой я! Атас, типа.
— Ребят, я, честное слово, не собирался выёбываться! — Руслан оглядел всех присутствующих потухшим, но твёрдым взглядом.
— Мы верим тебе, — кивнул Кузьма, — но небольшая проверка, всё же, не помешает. Покажи-ка нам свой анальный пирсинг.
— Я не ношу последнее время, — спокойно отозвался Баттерфляй.
— Не носишь?
— Не ношу.
— Не носишь серёжки в жопе?
— Не ношу.
— Ребята, это не настоящий Руслан Баттерфляй, это клон подосланный! — Отец в необычайном оживлении переглянулся с Буратино. — Баттерфляй носил анальный пирсинг, а это — гнида мусорская!
— Да прекрати, что ты… — шикала на него Наталья.
— А, возможно, он прав… ну и что с того? — задумался Пантелеймон.
— Вы предлагаете убить его? — распрямился Кузьма, трогая кобуру под мышкой.
Но было поздно: Руслан Баттерфляй — реальный или подложный — выбранившись, отпихнул сидевшего возле него отца и был таков (на прощанье он рванул, едва не поломав, дверцу).
— Я не представлял себе, что он такой, когда у него рвёт крышу! — качал головой днём позднее Кузьма, когда они с Натальей уселись за обильно сервированный столик пригородного ресторана.
— Он чудак… — Наталья улыбнулась загадочно, — ранимая душа, выискивающая червей в собственной плоти.
— А не наоборот?
— Что?
— Не плоть ли ищет червей в душе?
Подошли Отец и Пантелеймон.
Деревянный человек остался в машине.
Отрывок из дневника Буратино
И вот тогда, оставшись в багажнике машины, я с особым тщанием призадумался, кто же я для них: тупой истукан, разлагающий души — или ангел, пердящий веселящим газом?
А ведь я пытался — быть им другом.
А они даже не взяли меня в ресторан поужинать.
Из города уезжали вместе, и все вместе подвергались опасности. Так что ж теперь — то порознь? Аль не ко двору пришёлся?
Ну, извините, что не оправдал доверия.
Я — обычная деревянная кукла: меня точат жучки, на меня срут птицы, дворовый пёс может пометить меня, оставленного без присмотра.
И что я могу сделать?
Мстить?
Кому?
Обстоятельствам?
Отец Карло хитёр. Эти прощелыги не понимают, как хитёр он.
Пантелеймон — парнишка себе на уме, но слишком декадент, чтобы рваться в бессмертие.
Кузьма. Странный, неуживчивый. Потерял сына. Свято верит в сказки о золотом ключике. Этот пойдёт до конца. И с отцом в случае чего, повздорит. Но он прост, и легко программируем.
Оба они необходимы мне лишь как ступени ракеты: когда их заряд подойдёт к концу, я скажу им adios — и ступени навсегда исчезнут.
Наталья. Женщина из глубинки, бросившаяся покорять столицу, и достигшая цели — через мужчин её.
И вот они сидят сейчас вчетвером, и уплетают стейки с дешёвым аргентинским красным, а я лежу здесь в машине. Словно узбек какой-нибудь.
А ещё из-за этих кретинов убежал Руслан.
— А это правда, что тебя зовут Карло? — спросил отца Пантелеймон, когда они мчали по шоссе в Натишиной «импрезе».
— А тебе-то что за интерес? — повернулся Отец.
— Ну, как-то мы должны тебя называть: нам же предстоит долгое путешествие.
— Не такое долгое, как ты думаешь. — Отец с усмешкой раскурил папиросу, дал затянуться Наталье.
— Руслана мы зря прогнали всё же… — загрустил Кузьма, — он реально верил, что есть золотой ключик… в натуре мечтал попасть в волшебный город…
— С пирсингом в жопе? — скривилась Наталья, — ты соображаешь, что говоришь? Пирсинг в жопе делают себе пидоры. А пидорам — не место в волшебном городе! — она надавила педаль газа, которая, мягко прогнувшись в пол, ускорила бричку до 200.
Лучшие слова — напоследок
— А скажи, приятно, когда тебя расклинивает? — не раз интересовался Отец у Клавдии после бурного совокупления через чёрный ход.
— А давай я в тебя Буратино введу — и сам узнаешь… — похотливо мяукала Клавдия.
— Ну вот ещё… Буратино… у Буратино на меня не встанет…
— Думаешь, не встанет? А чего ему вставать? он и так стоит, ибо деревянный. Только смазать хорошенько — и готово…
Это было их излюбленной эротической фантазией: что однажды Клавдия вот так приходит к отцу, раскрывает, допустим, дверь — а он там связанный, и деревяшка пялит его, отчаянно скалясь. Но дальше слов дело долго не шло: никто из них не решился переступить черту.
И то правда: что за омерзительное зрелище этот седеющий уже почтенный дядя, словно пионер разминающий руками хуй у компьютера.
Дитё, право слово. А ведь крутого из себя помыслил.
Ну?
Понял теперь, кто здесь крутой?
— Клёво лабают ребята, но мне их стиль непонятен! — не раз замечал Кузьма в кругу знакомых, когда разговор заходил о метал-банде «Раскаленное сопло».
— Но мне кажется, эти гастрольные разъезды выкачивают из них уйму энергии, — качал головой Пантелеймон, — им срочно нужно найти альтернативный выход.
— А мне во всём мерещится подстава! — тревожно замечал Женя Буцуев, неукротимый атаман и мотогонщик.
— Ну, с днём рождения, поршень! — поздравлял, бывало, Кузьма Корнеплода, когда был тот еще жив, и насаживая подарок — свежевыпеченную в виде вульвы баранку — на рог его.
— Сенька бери мяч, папаня, — Корнеплод недвусмысленно давал понять, что в случае чего, яиц мять не станет.
С чего бы так-то?
Голова пуста. В ней нет мыслей, а если какая-то мысль и появится, то это будет мысль о том, как же отвратительно то, что принято называть здесь достойной жизнью.
И ощущаешь, как накаляется батарея, но тепло расходуется впустую.
И как турбина свистит ощущаешь.
Так давно ведь хотел уже услышать её свист.
И пугать потом этим свистом.
Это жизнь выходит со свистом сквозь отверстие, пробитое чёрной алюминиевой капсулой.
И сколько ещё будет длиться эта истерика?
Обещаю не гнать, не гнать, не гнать.
А ты — обещаешь?
«А теперь очень внимательно, говорю один раз, больше не повторяю.
Итак.
Сосредоточились.
Подруга моя всякий раз затевает критику всего того, что я без неё делаю.
Съездил куда-то без неё — она угрожает: доездишься, мол.
Собрался в спортзал, а она: да какой из тебя спортсмен? Ботаник ты недоношенный.
Вильям Вильсон, ёбаный в рот.»
Такую запись обнаружил в блокноте деревянного человека Отец Карло, когда разбирал вещи на старой квартире в Печатниках.
Они остановились в Бурбане.
Бурбан был городом гробовщиков.
Здесь Отец когда-то начинал подмастерьем, разгружая фургоны знаменитого Фёдора Бармалеева. Брат его Данило был резчиком по камню, но глупо погиб в юности, выпив водки и упав с платформы под поезд.
Пантелеймон устроился скульптором в склепный дом Корнилов. Снял однокомнатную квартиру на седьмом этаже панельной коробки. Сдружился с соседом Виктором Филипповичем и его женой Зиной. Стал посещать местный свингер-клуб «Помостило». Оформил временную регистрацию. Открыл счёт в банке.
Кузьма тоже снял квартиру, но в старом районе у реки. Там он решил влачить жизнь затворника, пробавляясь лишь самым необходимым через средства от продажи трёх бриллиантов, что получил он нечестным путём незадолго до смерти сына. Продолжал с упорством заниматься йогой. Начал пьесу в трёх действиях с названьем «Секир-башка».
