– Так мы, значит, рожей не вышли с тобой пить, харя ты заморская? Нет, ни хуя, ты, сука, с нами выпьешь!
Франко встал между ними и стал медленно оттаскивать Ларри. Тот, однако, не отпускал Франклина, сердце у которого уже зашлось.
–Давайте-ка поспокойнее, ребята, – сказал бармен.
– Отпусти его, мать твою, Ларри, это я тебе говорю, – тихо сказал Франко.
– Ни фига. Мы с ним сейчас выйдем. Я его сделаю.
– Если кто с тобой отсюда и выйдет, так это я, ты заебал так себя вести, – прорычал Франко.
– Я просто зашёл выпить, – заныл Франклин.
– Хорошо, – сказал Ларри и отпустил Франклина. – Ты ещё у меня схлопочешь, – огрызнулся он, тыкая в американца пальцем через плечо Франко, который вышел за ним и уже в двери быстро обернулся и произнёс:
– Жди здесь.
Франклин и не собирался никуда. Это ж звери. Он смотрел, как пацан по-ковбойски убийственно вышагивает вон за своим недавним другом.
Бармен закатил глаза.
– Кто они такие? – спросил Франклин.
Бармен закачал головой.
– Не знаю. Они не завсегдатаи. Они, похоже, готовы были нарваться, так я решил лучше отшутиться.
– Дайте ещё скотч, двойной, – нервно сказал Франклин; надо было остановить трясучку.
Бармен принёс виски. Франклин полёз во внутренний карман за бумажником. Его там не было.
Он выбежал на улицу, где должны были драться мужики, только никакой драки не было, никого не было. Он взглянул направо, потом налево. Ушли все кредитки и крупные купюры. Он пересчитал деньги из брючных карманов. Тридцать семь фунтов.
В дверях показался бармен.
– За виски-то расплачиваться будем или как? – недовольно спросил он.
Stone Island
В предверии уик-энда Дейви Крид запасся и таблами, и порошками, но тяга была нереальная – звонили все подряд. Это всё Фестиваль. Лиза – сытная тёлочка, подружке её тоже можно присунуть разок, хотя она, похоже, слишком много о себе думает. Кридо попытался их задержать, но им не терпелось сорваться. Он бы пересёкся с ними и позже, но телефон всё звонил без перерыва. Потом пришёл Рэб Биррелл, Джонни Насморк, какой-то жирный упырь весь в кудряшках и с ними тощая карга с американским акцентом. Она смахивала на постаревшую Элли Макбил из телика. С пивком, может, тоже потянет.
Тот кудрявый вид имел весьма сомнительный. Кридо не понравилось, как он глазел на аппаратуру и телик. Блатной или скорее приблатнённый. А шмотки… пиздец, надо ж так нарядиться. А Рэб Биррелл в майке с футбольным гербом! Кридо с удовольствием прикоснулся к лейблу «Stone Island» на своей рубашке, чьё присутствие убеждало его, что мир ещё не окончально сошёл с ума, а если и сошёл, то ему удалось изолировать себя от этого безумия.
Терри слыхал о Дейве Криде. Но не думал, что шрамы настолько выдающиеся. Действительно тяжёлый случай. Насморк рассказывал, что люди его уложили, поставили на лицо железный ящик из-под молочных бутылок и прыгнули сверху. Обычно все рассказы Насморка приходилось делить надвое, однако в данном случае именно так всё и выглядело.
Как ни старался, Терри не мог не пялиться на его шрамы. Кридо поймал его взгляд, и Терри ничего не оставалось, как только улыбнуться и сказать:
– Спасибо, что снабдил нас, приятель.
– Парни могут в любой момент ко мне обратиться, – ответил тот, ледяным тоном давая понять, что к Терри это не относится.
Рэб Биррелл смотрел на Дейви. Он не раздался, и волосы у него были по-прежнему густые, но лицо краснело и опухало, когда не надо, от выпивки, должно быть, и кокоса. У некоторых такое бывает. Поймав волну напряжения, гулявшую по комнате, Рэб ляпнул первое, что в голову пришло:
– Видел вчера Лексо… – Бодрость, с которой он начал, сникала по мере того, как он вспомнил, что Кридо и Лексо разбежались много лет тому и с тех пор так и не восстановили никаких отношений. – Ну, в клубе «Фриндж».
Терри сморозил что-то типа:
– Так вот где теперь все модные чуваки тусуют!
Кридо задыхался от немой ярости. Мало того что Биррелл с Насморком привели этого оборванца охуевшего, так они ещё смеют упоминать в его доме имя Лексо ёбаного Сеттерингтона.
– Так, у меня, короче, дела. Увидимся позже.
Кридо кивнул на дверь, и Рэб с Джонни с огромным облегчением вышли. Уже перед выходом из подъезда Терри сказал:
– Ну не охуевшая ли тварь.
– Наркота у нас, что ещё надо.
– Вежливость ничего не стоит, а какое впечатление о шотландском народе создаётся у нашей американской гостьи?
Рэб пожал плечами и открыл дверь подъезда. Краем глаза он заметил такси и выскочил на улицу, размахивая рукой.
АЭРОПОРТ СИДНЕЯ, НОВЫЙ ЮЖНЫЙ УЭЛЬС, АВСТРАЛИЯ
СРЕДА 23.00
Надо обязательно взять чего-нибудь в самолёт. Транквилизаторов или ещё какого дерьма. Влетаю в аптеку и чуть не падаю на прилавок с бритвами. Сука, сука, сука.
– Сука, – зашипел я сквозь зубы, и малышка за прилавком смотрит на меня и видит бомжару вонючего.
Рядом со мной грациозная чистал Хелена похожа на сиделку, сопровождающую непоседливого подопечного, она всё разруливает, а у меня из кармана вываливается мелочь и просачивается сквозь пальцы на пол.
Риди и Парлор Мейд делают шаг назад, им немного стыдно. То же повторяется и на стойке бронирования, на регистрации, на таможенном досмотре. Но меня всё-таки взяли на этот рейс, сила убеждения Хелены оказалась мощнее грёбаной бюрократии. Без неё я б в аэропорту и пяти минут не продержался, не то чтоб на самолёт попасть.
Но ведь мне нужно домой.
Мой старик. Старый чертяка просил меня только об одном: чтоб я держал связь. Я даже этого не смог. Эгоист, эгоист, сучий эгоист. По линии генетики этому неоткуда взяться. Мои родители, они такими никогда не были. Их родители тоже. Это только я испорченный, готовый всё себе простить, слабак, эгоист.
В детстве он всегда говорил мне – будь собой. Я же был слишком активен, пиздец как выпендривался, и мама немного волновалась перед семейными собраниями, не заставлю ли я их краснеть. А вот старик мой никогда не парился. Бывало, отведёт меня в сторону и скажет: «Будь собой. В жизни только и надо, что быть самим собой».
И не то чтоб это было так просто, наоборот, это было самое сложное, требующее особых усилий задание.
И вот я уже готов пройти на посадку и уже попрощался с Риди и Селестой Парлор, они уже отправились в бар. Хелена здесь, со мной, я сжимаю её руку, хочу остаться, но должен идти. Я не способен говорить и поэтому просто смотрю ей в глаза – в надежде, что она сама сможет прочесть там всё, и с опаской, что ничего, кроме страха и тревоги за моего старика, она там не увидит. Я вспомнил, как однажды она сказала мне, что хотела б побывать в Лондоне. Я разразился тирадой, что Лондон скучный, разрекламированный, подавляющий, снобский город и что, , если говорить об Англии, значительно интереснее было бы побывать где-нибудь в Лидсе или Манчестере. Ленивое спокойствие туриста, звучавшее в её фразе, меня просто взбесило. Конечно же, я обрушил на неё собственные нервозы, последствия неудач. Это было простое, абсолютно невинное замечание, а я повёл себя как грубый самодур, как часто бывало с девушками, с которыми у меня были слишком длительные отношения. Обжираясь наркотиками, я схуебился до маленькой, конвульсивно подёргивающейся злобной ракушки. Нет, даже это объяснение никуда не годится. Наебнулась моя голова, а наркотики просто помогали с этим как-то жить.
Она крепко обняла меня. Она вся такая начищенная и мытая, а я всегда так зубоскалил на эту тему, а на самом деле мне это в ней ужасно нравится. Я знаю, что она делает всё это потому, что считает себя обязанной, что это её прощальный кадр и что скоро она скажет мне, что всё кончено. Плавали, знаем, большего я и не заслуживаю, но я не хочу, чтоб всё было как раньше. Она говорит:
– Я позвоню твоей маме и скажу, что ты вылетел. Постарайся позвонить ей из Бангкока, но если почувствуешь, что ты всё ещё в ахуе и твой звонок её только расстроит, позвони мне, а я позвоню ей, Карл, тебе правда пора.
Она отходит, и я чувствую, как её руки выскальзывают из моих, и в сердце резко и больно кольнуло.
– Я позвоню тебе. Мне нужно много чего тебе сказать… я…
– Иди, тебе пора.
Как контуженный, я прошатываюсь мимо охранников, оборачиваюсь посмотреть, смотрил ли, но её уже нет.
ЧЕТВЕРГ, 0.41
Горьку ягоду – я одна
В своё время Катрин вовсю употребляла кокаин, но экстази не пробовала ни разу. Она проглотила горькую таблетку и почувствовала пробежавшую по телу неспокойную дрожь.
– И что теперь? – спросила она у Рэба Биррелла, разглядывая растущую толчею в клубе.
– Подождём – увидим, – подмигнул Рэб.
Сказано – сделано. Катрин уже была готова заскучать, как вдруг её стало как-то по-особенному мутить. Вскоре слабость и тошнота прошли, и она поняла, что никогда ещё ей не было так легко, она прямо сливалась с музыкой. Потрясающе. Она провела руко по обнажённом предплечью, наслаждаясь восхитительным, феерическим ощущением ненапряжённой внутренней собранности и насыщенности каждого момента. Скоро она уже была на танцполе, быстро вписалась в дип-хаус-грув, движения стали инстиктивными, она растворилась в музоне. Так она ещё никогда не танцевала. К ней всё время подходили, жали руку, обнимали её. Когда это случалось после концерта, поклонники казались ей навязчивыми прилипалами, она нервничала. Только теперь всё это было так чудесно и тепло. Среди тех, кто обнимал и приветствовал её, были две девушки, Лиза и Шарлин.
