– А за что? – не выдержал Горм.
Конунг ослепительно улыбнулся, глаза его зажглись. «Не иначе, тараканы в голове что-то празднуют,» – решил старший Хёрдакнутссон.
– Очень наводящий на мысли вопрос, – Йормунрек кивнул в сторону новоиспеченного ярла Скиллеборга. – Проще всего за шею, но разумнее ли? Петля на шее или позвонки ломает, или подъязычную кость. Повешенные вмиг дохнут – никакого веселья. Да и тем, кто на расплод оставлен, урок слабоват. За руки или за ноги – уже лучше. На крюк еще занятнее, но это надо делать умеючи, чтоб ненароком легкое не проткнуть. Пора, пора, а то тех, кого я раньше повесил, уже по большей части птицы расклевали…
– Лишь мрачноперый
Черный ворон
Клюет мертвечину
Клювом остренным.[119]
«А это он откуда?» – подумал Горм, разглядывая говорящую плицу.
Вроде бы ворон продолжил, почему-то слегка изменившимся голосом:
– Тому, чьим именем усердно приносятся жертвы, длиннобородый странник даст победу в завоеваниях.
– И поможет удержать завоеванное, – добавил конунг. – Страх в этом деле очень к спеху. Бейнир вот не понимал, за что и поплатился. Его все любили?
– Ну, не то, чтобы прямо все, – осторожно ответил Горм. – Не Родульф, например…
– Любили, – продолжал Йормунрек. – И все равно, к концу скиллеборгской осады, тысяча его карлов шла против Бейнира в моем войске. Потому что пока ты даришь кому-то наделы, коней, и серебро, он будет тебя любить, а стоит явиться какой нужде, так тут же от тебя отвернется. Любовь поддерживается благодарностью, а чернь по природе неблагодарна. Конечно, лучше, чтоб тебя и любили, и боялись, но для этого нужно время. На скорую руку, одного страха хватит. А главное в этом выборе, что чернь может любить меня по своему усмотрению, зато будет бояться – по моему.
В повисшей тишине, Горм задумался. Рассуждение Йормунрека противоречило обычаю – в числе исконных обязанностей любого мало-мальски уважаемого конунга или ярла было не только вершить справедливый суд, но и печься о безопасности и здоровье карлов и их семей, по возможности показываясь на свадьбах, торжествах по поводу рождения детей, и тризнах, везде раздавая подарки направо и налево, не говоря уже об охотах, закатывании пиров по поводу и без повода, украшении чертогов, созыве скальдов, игрецов на волынках и гудках, и прочем рассыпаемой щедрой рукой веселии. С другой стороны, угрюмую мудрость слов воспитанника Торлейва подчеркивало то обстоятельство, что Йормунрек изрекал их из Бейнирова дворца, сидя в его кресле.
– Конунг, о висельниках, – вернулся к чему-то более понятному для него Биргир. – Если их повесить, потом снять, просмолить, и повесить обратно, дольше продержатся. Или еще можно вешать в железных клетках, чтоб птиц отвадить.
– Больно возни много, – решил Йормунрек. – Смолу гнать, клетки ковать… Меняй их чуть почаще, и все.
Полосу Стьорнувегра пересекали облака, почему-то тоже выстроившиеся полосами, и подсвеченные луной во второй четверти. Ветер задувал со стороны древнего порта Акраги, неся с собой пряное тепло таинственного южного материка. Из-за перекрестка дороги на Гадранбир с езжалым путем из Акраги в Скиллеборг доносился протяжный скрип веревок – на двухсаженном костыле[120] качалась пара высохших и подъеденных за зиму птицами висельников.
Даже ночью, Гуннлауд, Аки, и Орм остерегались идти по мостовой. Беглые рабы двигались вдоль проезжего пути, переходя от дерева к дереву, от камня к камню, всегда готовые скрыться в тени.
– Вууу-ууу-вууу! – раздалось со стороны костыля.
– Нь-йааа, – откликнулся кто-то из наполовину сожженной оливковой рощи.
Гуннлауд замерла, ее рука поползла к оберегу.
– Это просто во́роны, – шепнул Орм.
Знахарка и бывшая ученица Беляны провела пальцами по надтреснутому кружку из обожженной глины, висевшему на гайтане из конопляного волокна. Вдоль круга, в глине были выдавлены шесть священных животных Свентаны. Так же шепотом, Гуннлауд объяснила:
– Нет просто воронов. Особенно ночью. Это два вальравна.
Аки чуть не выронил лопату с обугленной ручкой. Вальравн, или ворон-оборотень, сожравший глаза и сердце непогребенного ярла на поле битвы и таким образом приобщившийся к темному знанию, летал только по ночам в поисках крови дитяти, отрока, не бреющего бороды, или юной девы, чтобы совершить обряд превращения и на время сменить перья на кольчугу воина мрачного образа или на шкуру черного волка. По разумению Аки, Гуннлауд вряд ли что угрожало – почти старуха, лет тридцать. Зато ему с Ормом от пары колдовских птиц, вхожих еще в два мира, помимо круга земного, предстояла участь существенно страшнее смерти.
– После того, как Один вернулся, Хюгин и Мюнин вернулись тоже, – пояснила знахарка. – Он, как драугр, они, как вальравны. Свентана нас защитит от нежити. Повторяйте за мной. Я не боюсь. Страх – убийца разума. Я не боюсь. Страх пройдет сквозь меня. Я не боюсь. Страх уйдет, я останусь.[121]
Дети прошептали слова заклятия вслед за знахаркой.
– Кааааа-уп! Каааа! – донес ветер.
Заслоняя звезды, по темному небу проскользнула зловещая тень с широко распростертыми крыльями, за ней другая. Веревки, на которых болтались повешенные, продолжали поскрипывать, но пугающий разговор воронов-оборотней больше не слышался.
– Пошли, – шепнула Гуннлауд. – Далеко еще?
– Прямо на перекрестке, где несколько камней чуть светлее. Они их другой стороной перевернули, когда клали обратно, – пояснил Орм, в качестве кухонного раба прошедший с ватагами Йормунрека от оскверненных развалин Гафлудиборга до стен Скиллеборга и удачно подгадавший попытку бегства ко дню падения города.
– Главное, первый камень потише выковырять, – на ходу убеждал скорее себя, чем попутчиков, Аки. – Дальше легче пойдет. Под дорогой – щебенка и песок.
– Работаем по очереди, один копает, двое смотрят и слушают. Здесь? – знахарка указала на неровность в кладке мостовой.
Орм кивнул. Разобрать сухую кладку оказалось довольно непросто – боек найденного в развалинах кайла не входил в щели, а лезвие лопаты едва не сломалось. После того, как несколько камней наконец-то подалось и было бережно отнесено на обочину, работа и впрямь пошла полегче. Дагстьярна еще не успела выползти из-под краешка земного круга, когда лопата в руках Аки звякнула о железо.
– Дальше руками копай! – шепнул Орм.
– Твой черед! – отозвался Аки.
– Лучше я, – Гуннлауд спустилась в неглубокое, с аршин, углубление и принялась разгребать руками песок.
Через непродолжительное время, на дне могилы показалось лежавшее вниз лицом и скованное цепями тело с руками, скрученными за спиной. Кое-где трупик прикрывали остатки хитона, покрытого пятнами засохшей крови, казавшейся черной в свете Стьорнувегра и луны.
– Собака-защитница, сколько ж ей лет было? – прошептала знахарка.
– На пять лет меня старше, – Орм шмыгнул носом. – Тебе помочь?
– Примите ее наверху, здесь я справлюсь, – Гуннлауд принялась осторожно подкапывать под словно восковое от бледности плечо, на котором темнели пятна кровоподтеков. Еще больше кровоподтеков было вокруг сломанной шеи.
– Зачем вниз лицом зарыли? – спросил Аки.
– Чтоб дух не знал пути и не мог отомстить, – объяснила знахарка. – Цепи затем же, и это еще не худшее из того, что они сделали. Принимайте и несите ее за тот холм.
Холодная погода и песок прекрасно сохранили мертвую отроковицу, но словно только для того, чтобы продлить память о позоре и боли последних дней ее жизни, ужасе ее смерти, и темном и леденящем, как вековая ночь Фимбулвинтера, колдовстве обряда ее погребения.
– Теперь что? – Аки боролся со странным желанием взглянуть покойнице в лицо.
– Подсунь лопату под цепь.
От удара кайлом, одно из звеньев оков на руках мертвой разлетелось.
– Теперь сюда.
Еще несколько ударов, и от цепей остались только небольшие куски, прикрепленные к кольцам на плачевно хрупких запястьях и щиколотках.
– Аки, оставь мне лопату, возьми цепь, кинь ее в могилу, засыпь, и заложи, как было, – велела бывшая повитуха конунгов Килея. – Орм, следи за дорогой, я начну копать новую могилу. Здесь хорошее место – южный склон, позже весной будет много цветов.
Гуннлауд вонзила лопату в почву, рассекая корни травы, потом сдвинула лезвие и повторила движение. Когда на склоне очертился прямоугольник, знахарка запустила руки под одну из его коротких сторон и принялась скатывать дерн в коврик. Со стороны дороги пару раз донесся стук камней, с вершины холма слышалось приглушенное всхлипыванье. Почва под травянистым верхним слоем оказалась неподатливой и твердой. Дева и вернувшийся Аки поочередно рыли и долбили кайлом, пока яма не углубилась настолько, что более рослая Гуннлауд стояла в ней по грудь, а мальчонка – по подбородок, прежде чем оба выбрались наверх.
