Финал рабочего дня обычно – бурный. Четверо оборванцев – Саид, Ахмед, Керим и примкнувший к ним бывший банкир – спешат и нервничают. Наконец последняя решетка, пачкающая невысохшей краской руки, под громогласные матерные выкрики, под истошные вопли: «О-па!», «Резче!», «Раз-два-взяли!» – встает в оконный проем. Саид просовывает лом, повисает на стальном стержне всем телом, решетка приподнимается; под ее нижний край Ахмед вставляет деревянные дощечки, а Керим отбегает на десять метров назад, чтобы на глаз выровнять как «горизонталь», так и «вертикаль». Затем, оснащенный кувалдой, я в сотый раз лезу по лестнице. Вбиваю в дыры четыре увесистых железных штыря. Хватаю услужливо протянутый мне снизу Ахмедом сварочный держак. Привариваю штыри к телу изделия. Вышибаю деревянные клинья. Закрашиваю места крепления. Готово! Норма выполнена. Можно выпить чаю и переодеться.
Руководство фабрики выделило нам, строительным рабочим, отдельный подвальчик. Там мы храним свои вещи и инструменты. Есть даже душевая кабина, а кроме того – стол, лавка и электрическая розетка. Для работы и последующего отдыха имеются все условия.
Обтерев с лиц пот и пыль, три товарища усаживаются за деревянный стол и долго шепчутся на родном языке. Булькает жидкость. Звякает стекло.
– Э! – зовет Керим. – Выпьешь с нами, бугор? Водки?
В подвале царит полумрак, словно в карцере «Матросской Тишины». Стоит такая же сырость – несмотря на августовскую жару. И еще – почти тот же запах пропитывает грязные стены. И свет похож – желтый, бедный.
Всякий раз, спускаясь в подвал, я ощущаю легкий приступ дежа-вю.
– Алкоголь, никотин и кофеин – не употребляю, – говорю я.
– Э! Твое дело.
Я смеюсь и влезаю в льняные брюки. Нарядная вещь осталась от прежней жизни. Куплена за огромные деньги; еще до тюрьмы, в девяносто пятом году прошлого века. Штанам, то есть, исполнилось аж семь лет. Хороший возраст! Портки от кутюр держатся, не истончились, не порваны. До сих пор спасают мое тело от духоты и высокой температуры.
– Кой черт вы пьете алкоголь? – строго спрашиваю я, выражая лицом глубокое отвращение. – Вы же мусульмане!
– Э! До Аллаха далеко,– философски замечает Керим. – Почти так же далеко, как до моего дома...
– А у себя дома ты бы гашиш курил, да?
Азиаты дружно смеются. Снова булькает яд.
– Э! – лицо Керима становится мечтательным и еще более смуглым. – Про это в Коране ничего не сказано!
– Между прочим, я прочел Коран, – замечаю я. – Помню, там есть такие строки: «Нет ни одного из нас без места, предназначенного ему». Сура тридцать седьмая, стих сто шестьдесят четвертый.
– Э! – Керим удивленно поднимает черные брови. Как всякий азиат, он быстро хмелеет и становится агрессивен.
– Ты что, бугор, указываешьмнеместо?
Таджик Керим тоже сидел в тюрьме. Почти полгода.
Сын горного солнца был взят по подозрению в хранении наркотиков. Затем выпущен. За недостатком улик. Отсиживал там же, где и я. В «Матросской Тишине». И даже – в одно время со мной. Возможно, мы встречались где-нибудь в глубинах перенаселенного столичного изолятора. Видели друг друга на «сборке», во время выезда на суд. Или в «трамвае» – поспешая на допрос к следователю. Уроженец города Душанбе сидел прямо над моей головой, в камере один-три-девять. Двумя этажами выше меня. Теперь он считает себя парнягой при понятиях.
– Знаешь, Керим, каково главное условие хорошей работы мозга?
– Э! Откуда мне знать...
– Прямой позвоночник!
Дети гор, все трое, непроизвольно выпрямляют свои спины. Выглядит очень смешно.
– Мне, Керим, – улыбаясь, говорю я, – незачем указывать тебе твое место. Когда ты, Керим, употребляешь яд, ты сам себя определяешь. Ты, Керим, сам себе место указываешь. Понял, нет? – Слово «понял» я произношу на тюремном диалекте: с ударением на второй слог.
Таджик – щуплый, худой, на голову ниже меня. Физически слаб. В гастарбайтерах у него нет будущего. По его глазам я понимаю, что он оскорблен, но вынужден проглотить ущемляющее его самолюбие высказывание. Все же природный азиатский оптимизм берет верх, и быстроглазый южанин озорно улыбается, подмигивает мне и тихо произносит:
– Э! Кстати, есть гашиш. Могу подогреть. Что скажешь, бугор?
– В жопу твой гашиш,– культурно отвечаю я. – Травись сам, братан. А я из этой тюрьмы уже вышел...
– Э! – вкрадчиво продолжает таджик. – Такой пластилин ты нигде не возьмешь, отвечаю. Он реально – афганский. Говорят, из-под людей Усамы... Две затяжки сделал – и отъехал...
Керим – никакой не гастарбайтер, понимаю я, причесывая мокрые после душа волосы. Он – барыга. Работа на стройке – его прикрытие, временное. Как только он наработает свою клиентуру и начнет получать от своего рискованного бизнеса хотя бы пятьсот долларов в месяц, он забудет о тяжкой доле подсобника. Снимет отдельную квартиру. Станет отсылать своей семье ежемесячное содержание. Через межбанковскую систему переводов «Анелик». Пока же он ходит в рваных штанах и в глупейшей курточке из синтетической ткани, в Совдепии называемой «болонья». Изображает нищего. На самом деле впереди у Керима – блестящее будущее. Его гашиш отменный. Таджик угощает ценным наркотиком даже директора нашей фирмы. Директор – его основной потенциальный покупатель. Гашиш весьма популярен в Москве.
– До твоего Усамы мне дела нет,– отвечаю я. А потом, повысив голос, обращаюсь ко всем троим: – Мне пора. Пейте водку, азиаты. И вам – станет хорошо.
ЖРИТЕ ЯДЫ, АЗИАТЫ! Вам легче – вы всю свою жизнь живете в Азии. А я – пытаюсь жить в Европе.
– Пейте алкоголь,– говорю я. – Курите дурь. Она ведь потому так и называется: «дурь». Курнешь – и готов очередной дурак... А еще ее называют «план». Курнешь – и сидишь, строишь планы. Курите дурь! Пополняйте деньгами карманы Усамы. Догоняйтесь никотином. Вам жить. А я – поеду домой. Завтра в восемь – чтобы все были на месте. Вменяемость – обязательна. Доступно излагаю?
– Э! – отвечает Керим, лукаво вращая коричневыми глазными яблоками. – Будь здоров, бугор. До завтра!
Я пожимаю узкие ладошки черноволосых, уже весьма хмельных работяг, выхожу из подвала – в лицо ударяет жаркий воздух – сажусь в машину и уезжаю.
Кстати, завтра здесь меня не будет. Три товарища видят меня в последний раз. Я достиг своей цели. Я – увольняюсь. И больше не стану сваривать железные конструкции. С меня хватит. Все. Я вылез из ямы. Отработал долги. Теперь я свободный человек. Мои тюрьмы – издохли, все до единой. Я их победил.
Я просмотрел весь комикс. Внимательно изучил картинки и подписи. Я полностью согласен с идеей произведения. Свобода – относительна. Тюрьма – тоже. Тюрьма бывает интересна, весела, полезна; свобода оборачивается тяжким трудом, проблемами, стрессами, семейными ссорами, долговыми ямами. Есть такие дураки – они и на воле живут, словно в тюремной камере.
Лично я пытаюсь выйти из их числа.
2
Вокруг моего города проложена дорога. Ее так и называют – «Кольцевая». Когда-то она славилась как страшная и опасная трасса: узкая, плохо освещенная, со множеством дыр в асфальте. Пока я сидел в двух тюрьмах, дорогу отстроили заново, расширили, возвели путепроводы, установили современные фонари и вообще придали транспортному сооружению вполне европейский вид.
Лето очень жаркое – как то, девяносто шестого года, когда меня взяли. Я еду по столице, открыв в машине все окна, облаченный в льняные штаны и майку. На ногах болтаются кожаные сандалии.
В отличие от меня, живого человека, машина не выдерживает высокой температуры. Строго говоря, этот аппарат вообще не считается пригодным для езды в жару. Его мотор склонен к перегреву, как рецидивист – к побегу. Во избежание поломки я включаю отопитель – он отбирает из системы охлаждения излишек тепла и гонит горячий воздух в салон. Раскаленная струя ударяет мне в ноги, обжигает голые пальцы. Лобовое стекло действует как линза, преломляя солнечные лучи и поджаривая верхнюю часть моего тела.
Я не обливаюсь вонючим потом только потому, что избегаю пить во время езды. Те же мои собратья по рулю, кто возит с собой бутылки с питьевой водой, непрерывно вытирают со лба соленую влагу, создавая предпосылки для аварийных ситуаций.
Каждый год в самые жаркие летние недели, особенно после ливня, когда горячий асфальт дымится, когда воздух можно брать в руки и выжимать, словно банное полотенце, я вспоминаю общую камеру «Матросской Тишины». Это помогает мне понять, где на самом деле тюрьма, а где свобода.
В такие дни под сводами Общей Хаты – невыносимая духота. Опустив головы, люди неподвижно сидят на полу, на корточках. Нижний, по самому дну, слой воздуха не так пуст и горяч. На втором ярусе вообще невозможно дышать.
Сигареты не горят. Любая попытка пошевелить рукой или ногой вызывает обильное потоотделение. Пайку и баланду никто не жрет. Опытные, со стажем, арестанты для подкрепления сил советуют соседям размешивать сахар в небольшом количестве воды и глотать этот раствор. Влага выходит через поры тела, а полезная глюкоза остается в организме...
