СЕРГЕЙ КРАВЧЕНКО
Книжное Дело
ПРЕДИСЛОВИЕ
История появления на Руси книгопечатания запутана до безобразия. Запутана не в датах, не в людях, не в цифрах, а в мотивах.
Верить, что грандиозный печатный проект — шаг к массовому распространению грамотности — случился у нас просто так, из «необходимости обеспечения монастырей и приходов православной литературой и служебными книгами», — это все равно, что верить, будто проект «Манхэттэн» разрабатывался для улучшения иллюминации в День Независимости. Или, что атомная бомба очень нужна была для глубинного глушения рыбы. Можно еще верить, что первые полеты в космос совершались как приложение к программе построения коммунизма среди инопланетных цивилизаций, или для улучшения национальной гордости великороссов.
Нет, братья! Эти дела просто так не делаются! События такого масштаба происходят при полном напряжении народных сил, на грани срыва, у последней черты.
Так давайте будем бдительны! Не пропустим сообщение об открытии управляемого термоядерного синтеза или нуль-транспортировки. Это будет означать, что кто-то наверху очень круто развернул самодержавный бульдозер, широко взмахнул карающей дланью, изобильно присыпал лысые головы золотовалютной манной. И приближаются последние времена. А в предпоследнем времени мы уже живем.
Так не забудем обменять казенные бумажки на крупу, хрен и редьку. Успеем набить подземные кладовые мануфактурой первой необходимости. Ибо надвигается новая эпоха, новый набор бед и радостей, которые мы можем не осилить и не претерпеть!
Вот, примерно такой финт Русская Фортуна совершила в незапамятные 1560-е годы. Именно такой бомбой явилась тогда в мир черная строчка на белой бумаге.
Впрочем, смотрите сами…
Главные действующие лица
1. Иоанн IV Васильевич «Грозный», царь и великий князь всея Руси — государь многих царств, княжеств и земель.
2. Митрополит Макарий — глава Русской Православной Церкви.
3. Андрей, протоиерей Благовещенского собора и духовник царя Ивана с 1561 года, впоследствии (1564–1566) — митрополит Афанасий.
4. Архиепископ Никандр Ростовский — член Собора Русской Церкви.
5. Лавр — игумен Спасского монастыря под Ярославлем.
6. Дионисий — командир конницы Крестового братства.
7. Федор Смирной, сирота из московских жильцов — младший подьячий Дворцового приказа.
8. Архип и Данила, воспитанники Сретенского монастыря — друзья Смирного.
9. Сидор Истомин, полковник Стременного стрелецкого полка, — начальник царской охраны.
10. Ганс-Георг фон Штрекенхорн, немецкий дворянин на русской службе — сотник и подполковник Стременного полка.
11. Иван Михайлович Висковатый, дьяк по иноземным делам.
12. Прохор Заливной, средний подьячий Дворцового приказа — друг Смирного.
13. Василий Ермилыч Филимонов, стряпчий Воровской избы, затем — старший подьячий Разбойного приказа.
14. Егор Исаев, палач.
15. Иван Гаврилович Глухов, старший подьячий Поместного приказа — ближний дворянин царя Ивана.
16. Волчок и Никита — его подручные.
17. Борис Головин, новгородский стражник — вольный человек.
18. Данила Матвеевич Сомов, бывший старший псарь, — ближний человек царя Ивана.
19. Ярик и Жарик, близнецы—язычники.
20. Вельяна, русалка — их сестра.
21. Василий Никифоров, Иван Федоров, Петр Тимофеев, монахи — русские первопечатники.
Глава 1. Подьячий Большого Дворца
Федор Михайлович Смирной, младший подьячий Дворцового приказа сидел в своей комнатке на втором этаже Большого Кремлевского Дворца и читал книжку…
Надо сказать, что «Михайловичем» Смирного во дворце называли крайне редко, — ему недавно стукнуло 19, и мы приводим здесь отчество только для порядка. Но почему бы это отчество и не запомнить? — на всякий случай? Неспроста же этот Федька поселился во дворце, во втором, царском этаже, в одном с государем коридоре, только в другом конце? Роду-племени он считался никакого, в Степенной книге не значился и в Разрядной прописан не был. А без прописки в Москве, сами знаете, как.
Федя остался сиротой в 1553 году, одиннадцати лет, когда его отец, московский жилец Михайла Смирной пропал без вести в казанской мясорубке. Мать тоже потом не долго пожила — скончалась от тоски. Федю воспитал ближний Сретенский монастырь. Да так воспитал, что грамотность и ум мальчишки стали заметны постороннему глазу. Царь Иван Васильевич Грозный приметил парня и пристроил у себя под боком — для рассуждений и малого совета. Назначил младшим подьячим, тайным смотрителем великокняжеской библиотеки в 1000 книг! А что был Федька безродный жилец, так на это царь плевал с высокой колокольни своего деда, Ивана Великого…
Вы спросите, с чего Грозный приблизил сироту? А почему бы и нет? Во-первых, сословное звание «жилец московский» вполне допускало дворянскую службу, продвижение по карьерной лестнице вплоть до думских высот. Во-вторых, с кем еще царю оставалось водиться? Бояре у него все сплошь были сволочи, изменники, заговорщики. Если не в настоящем и прошедшем временах, то уж в будущем — точно. Порода боярская, принадлежность к великокняжескому роду, генетика, прозрачная до Александра Невского, Владимира Мономаха, Ярослава Мудрого, не давала благородным спать спокойно. Каждый мечтал ходить в шапке Мономаха. И, надо сказать, имел на это реальное право. Если, конечно, не дай Бог, царь Иван умрет, и детишки его безвременно скончаются в страшных корчах.
Короче, в боярах царь крепко сомневался и особо их к себе не подпускал. Особенно со спины.
Но без дружбы нам, русским людям никак нельзя! Такие уж мы общественные существа, охота нам с кем-нибудь делиться радостями и горестями, изливать грешную душу на троих.
И друзья у Грозного были.
Если выстроить эту «дружину» в ряд, получалась очень смешная компания. Ее центр составляли бывшие великокняжеские псари. Так уж вышло, что эти крепкие парни, не шибко благородного помета, спасли в юности великого князя Ивана, вывели на светлый путь — прямо к подножию дворцовой лестницы, на Красное крылечко. С тех пор царь Иван полюбил простых и верных людей. Жаловал он и Федю Смирного. Федя отвечал царю взаимностью, то есть, пропускал мимо уха страшные рассказы о кровожадности и сумасшествии царя, зажмуривался на реальные пытки и казни, служил государю словом и делом.
Вот и сегодня Федор читал книгу не от скуки и сытости, а по долгу службы. Книгу эту дал ему почитать лично царь Иван, — хотел получить авторитетное мнение, что за книга, почему такова, да зачем.
Книжку царю подбросил путешественник по святым местам купец Корней Перебакин. В книге описывались воспитательные казни при дворе турецкого султана Магомета. Еще там было наворочено много восточной ерунды, и Феде поручалось выделить из текста смысловое ядро.
Погода клонилась к вечеру, над Москвой разливалось весеннее золото, которого, — что там говорить, — в других странах вовек не увидишь! Федор отвлекся от чтения, достал из шкафа кусок пирога с севрюгой. Стал жевать, глядя в небо.
Вообще-то, на дворе длился Великий пост, и севрюгу есть не стоило. Но пирог попал к Федору как бы случайно. Стряпуха Марфа подсунула его в холщевой обертке, рыбы видно не было, и грех скоромного питания можно было счесть нечаянным, если б Федор точно не знал, что питательные пироги испекли специально для обоза дьяка Висковатого. Иван Висковатый заведовал иноземными делами, и уже не первую неделю собирался в поверженную Ливонию — наводить порядок в международных отношениях. А в походе, как известно, пост снимается даже с московского чиновника. Если уж чиновник не снимается с поста…
Пироги в поход пекли на каждый день новые, а вчерашние потихоньку скармливали кремлевским обитателям. Не пропадать же добру!
Федя ковырнул из пирога кусок рыбы, бросил в угол на подстилку, где отдыхал его кот Истома, — существо благородное, но при этом ученое. Если бы существовала особая, кошачья Степенная книга, то в ней Истома значился бы на видном месте. Сам он считал, что на третьем, — сразу после покойной государыни Анастасии Кошкиной и ее брата Никиты Романовича Кошкина. Это было бы справедливо, ибо в кремлевских окрестностях не сыскать и поныне другого столь образованного и заслуженного кота. Воспитанием, галантностью, интеллектом Истома намного превосходил многих думских бояр, представителей княжеских родов, особ царской фамилии. По крайней мере, он не шаркал обувью, не ковырял в носу, не сморкался за столом, не произносил грубых слов. Вот и сейчас Истома чуял рыбу, но ухом не вел. Соблюдал деликатность. Знал, что получит свою долю своевременно и с доставкой.
Покончив с пирогом, Смирной вымыл руки, чтоб не промаслить тончайший арабский пергамент и продолжил чтение…
