Джордж Бейкер
«Тиберий. Преемник Августа»
Правление Тиберия, второго римского императора, было политическим полем битвы со многими поражениями и победами. Потерь было больше, чем побед… Эти проблемы немногим отличаются от тех, что беспокоят сегодня нас.
История Тиберия не имеет прямых параллелей с современностью. Эти параллели — если они вообще существуют — касаются следующих после нас поколений. Рассказ пойдет о том, что происходит в Дальнейшем с однажды установленной диктатурой… Установленная Гаем Юлием Цезарем диктаторская власть имеет одинаковую природу с другими автократиями. Фактически, она продолжалась в течение восемнадцати столетий. Ни одна из греческих диктатур не была столь длительной. Лишь преемники Цезаря дали нам представление о том, что может случиться с диктаторской властью… И мы видим, как она неизбежно оборачивается властью монархической.
Тиберий был активным проводником временного правления Цезаря, а затем рискового принципата Августа, сущность которого в последующей реальности едва ли расшаталась.
Природу монархической власти не обязательно изучать в ее окончательных формах. Надо рассматривать ее проблемы, пока она еще молода и подвижна и постепенно приобретает форму под воздействием времени. Следует понять, какая именно сила заставляет монархию становиться наследуемой, а не выборной или назначаемой; какова необходимость делать ее постоянной; надо наблюдать за ней с ее первых начальных шагов, подмечая те особенности, которые впоследствии, при близком с ней знакомстве, кажутся изначально присущими ей, но которые в действительности были приобретенными — или, скорее, завоеванными.
Исходящая из диктатуры Цезаря, или, можно сказать, с трибунской власти Гая Гракха, через диктатуру Суллы, римская монархия положила начало монархии европейской, и ее прямое наследование продолжалось до 1453 г., когда ее свергли турки. Ее преемство через Священную Римскую империю продолжилось до времен Наполеона, а через Маробода и Арминия стало основой монархической власти Англии, Франции, Испании, России и Скандинавии. До Цезаря Северная Европа управлялась вождями, которые до сих пор сохранились в шотландских кланах.
Конкретная история всегда лучше теоретических размышлений. Читатель сам в состоянии увидеть водоворот текущих событий. Реальная истина, в конце концов, никогда не лежит полностью в области теории; большая часть ее — это рассказ, который с появлением письменной истории должен рассматриваться лишь как первая часть книги, которая продолжается сегодня и будет продолжена завтра в соответствии с определенным сюжетом… Если кому-то покажется, что рассказ о Тиберии оставляет много неясного и неопределенного, ему следует напомнить, что это лишь часть сериала, который продолжат следующие за нами поколения.
Однако история Тиберия вызывает не только политический интерес. Он всегда был и остается величайшей психологической загадкой в истории. Он одновременно Гамлет, и Лир, и Отелло, и в то же время нечто большее. Мы располагаем о Тиберии массой сведений, которые за девятнадцать столетий так и не помогли полностью его понять. Из этих данных мы можем составить представление, полностью достоверное, о двух разных людях: один — жесткий, прямолинейный и суровый, справедливый, талантливый государственный деятель; другой — жестокий, развращенный и безнравственный монстр. Когда мы начинаем соединять его в одного человека, тут-то и начинаются неожиданности. Некоторые свидетельства неоднозначны и могут истолковываться по-разному… Поэтому, вероятно, всегда останется место для различных суждений относительно истинного положения вещей… В том огромном хранилище чистосердечных признаний, что, несомненно, существует на небесах, мы найдем записи, которые компенсируют нам бесплодные поиски в этом изменчивом мире.
Многое из описанного в этой книге теперь стало очевидностью. Нет необходимости отвергать обвинения в аморальности Тиберия или сложность его характера в целом. На свете бывали и гораздо более дурные люди, и современные читатели Тацита или Светония скорее должны оценивать их произведения как написанные на хорошей латыни, блестящие памфлеты и занимательную подборку сплетен, нежели выражать признательность авторам за бесстрастную картину объективной реальности.
Что же касается самого рассказа — помимо того что он освещает отрезок политической истории, — если он сможет воздействовать на наш разум так, что мы уясним вытекающие из него уроки, мы, по крайней мере, сможем надеяться, что, что бы с нами ни происходило, с нашей цивилизацией ничего подобного не случится. Известный миф об Ионе выразил ту вечную истину, что цель пророчества не предсказывать будущее, а увериться в том, что оно станет неожиданностью. Правдивый предсказатель — это лжепророк.
Дж. П. Б.
Элмер, Сассекс 1928
13 августа 29 г. до н. э. колесница, запряженная четырьмя конями, стояла за воротами Рима в лучах италийского солнца. По обе стороны ее готовы были сопровождать двое конных юношей четырнадцати и тринадцати лет. Первым был племянник Августа, сын его сестры Октавии Марк Марцелл, другим — его пасынок Тиберий Клавдий Нерон… Так Тиберий вышел на историческую сцену, — что ждет его впереди, вероятно, уже тогда занимало умы зрителей.
Подростки были частью пышной торжественной процессии, которая три дня, в блеске золота и серебра, в богатом восточном убранстве, в сиянии вымпелов, медленно продвигалась от Марсова поля через Триумфальные ворота, вокруг Палатинского холма вверх по Священной дороге. Впереди шествовали ряды сенаторов в окаймленных пурпуром мантиях, за ними следовали трубачи, сверкавшие медью труб, повозки, полные трофеев, белые, увенчанные Цветами быки с позолоченными рогами, несущие священные сосуды жрецы, рослые иллирийцы, смуглые египтяне, светловолосые галлы, одетые в алые одежды ликторы с фасцами, обернутыми лавровыми ветвями, толпа музыкантов и певцов — все они двигались медленным маршем в сопровождении бронзовых от египетского солнца и киликийских ветров, сверкающих блеском оружия легионеров, несущих позолоченные штандарты с орлами… Впереди всей процессии на триумфальной квадриге, за которой следовали высшие магистраты государства, возвышалась легкая фигура человека с бледным лицом, печальными глазами и почти девичьим рисунком рта. Гай Юлий Цезарь Октавиан был главным персонажем всего этого великолепия. Это был триумф Августа.
Никогда прежде не бывало подобного триумфа.[1] После двадцатилетней гражданской войны, разбросавшей и унесшей жизнь многих замечательных людей, воссияла золотая заря нового века. В этой процессии шли бы закованные в цепи Антоний и Клеопатра, если бы они сами не позаботились о том, чтобы этого не случилось. Корабли, участвовавшие в сражении при Актии, двигались на повозках, а за ними везли восковые фигуры мужчины и женщины, бежавших с поля битвы. И если бы какие-то души могли витать в тот полдень над процессией, здесь оказались бы тени Брута и Кассия, Марка Катона, сыновей Помпея и внуков Суллы, все с оковами на руках в знак поражения. И над всеми витал бы невидимый, но все же ощущаемый дух увенчанного Цезаря Диктатора, который инициировал и организовал ряд событий, завершившихся триумфом Августа. Но все они ушли с арены, остался один Октавиан. Это он возвышался над шествующими медленной поступью белоснежными конями, которые влекли процессию через заполненные народом улицы и многолюдный Форум, мимо храмов Весты и Кастора, мимо тянущихся вдоль Форума лавок менял, мимо храма Сатурна к Капитолийскому холму, к стоящему на вершине святилищу отца богов… Когда процессия подходила к Триумфальным воротам, она миновала еще недостроенные здания, которые через несколько лет Август посвятит дорогой памяти ушедшего Марцелла… Огибая храм Сатурна, она прошла через площадь, на которой впоследствии будет воздвигнута Триумфальная арка Тиберия.
Когда, одетый в пурпурную тунику, вытканную цветами и расшитую золотом, Октавиан возложил лавровый венок на статую бога, когда совершены были жертвоприношения и посвятительные дары, какие только возможно поднести смертному человеку, началось веселье. Были открыты цирки и театры, были готовы актеры: профессионалы и любители, колесничие и гладиаторы — наступил новый век.
Август, кем он стал два года спустя, должно быть, радовался тому, что праздники позади и люди могут возвратиться к серьезным повседневным делам. Его никогда не привлекала лишь декоративность. Ему, должно быть, доставило удовольствие закрытие дверей храма Януса. Римляне наслаждались миром. Он вряд ли упустил возможность осмотреть двери храма. Если их петли были бы смазанными, римлян следовало счесть невиданными в истории оптимистами. Однако смазанные или ржавые, они были закрыты, и люди, проходя мимо храма, могли глазеть на то, чего не довелось видеть их пращурам, — закрытые двери храма Януса. Война — на какое-то время — была окончена.
