Владимир Дегтярев
Золото Югры
Макар Старинов, вечный послушник Кирилло-Белозерского монастыря, спал чутко. Вот и сегодня проснулся во втором часу пополуночи. На дороге к монастырю вроде как гукало и кричало на разные голоса.
Кто это там, на зиму глядя, устроил ночную гульбу?
Макар приоткрыл надзорное оконце в дубовой двери пристенного чулана и выглянул в темень. Во тьме точно гукало и орало – а кто орал, кто баламутил темень диким взвизгом, не видать. Ночь – без луны, как назло… Надобно выходить – охальники наметом несутся к северным воротам монастыря. А чуланчик Макара пристроен у самых северных ворот, снаружи монастырской стены.
Вот он, Макар, как приворотный страж, и будет утром отвечать перед монастырской братией, ежели гилевщики поцарапают монастырские ворота. Придется отведать розги за чужую пьяную дурь.
Старинов затеплил от кресала свечу под слюдяным фонарем, накинул душегрейку, откинул кованый запор на узкой двери. Вышел босиком, ступил на стылую землю и тут же, ногами, почуял дальний конский топот. Шесть коней скакали ровно и точно – в намет. Боевые, привычные к бегу кони… А не меньше, чем десяток коней, – в беге срывались. Крестьянские, стало быть, кони…
Послушничество в дальнем, твердом и суровом Кирилло-Белозерском монастыре приучило Макара Старинова говорить сам с собой. Рассуждать.
– Пахари гонятся за воями? Быть не может, – заговорил в темноту Макар.
Но боевые кони скакали уже повдоль монастырской стены, а крестьянские лошаденки скакали далеко, чуть ли не в версте. Значит, точно, воины – убегают. Либо бежит тот, кто у воев коней спер…
Смех и грех… Макар вернулся в свой чулан, подпрыгнул и ухватил рукой кованое кольцо. Повис на нем телом. Кольцо медленно пошло вниз, тягая толстый канат. Снаружи скрипнуло и стукнуло. Это канат потащил за собой заворотный кованый вертлюгай в калиточном запоре. Узкая калитка в левой половине ворот открылась.
Макар сунул ноги в обрезки валенок, выскочил наружу. Подсунулся в калитку, очутился внутри монастыря, за воротами. И тут же к воротам подскочил конник. Бешено замолотил железом по калитке.
Макар откинул внутрь смотровое калиточное забрало. Спросил туда, в темноту, наружу:
– Почто святых людей будишь?
Из темноты донесся просительный, чуть не плачущий голос:
– Макарий Дмитрич, слава Богу! Спаси и сохрани! Это я, Тимофей Изотов… Со мной семья и сундуки. Живот спасаю от челяди боярина Курениского, подлого володетеля нашей, Шеломской волости…
Макар сразу узнал голос. Тимошку Изотова в округе дразнили «гостем», ибо указом царя Ивана Васильевича он был возведен в купцы, да тем же царем Иваном и забыт. «Гостя» сразу возжелали грабить все, кому не лень. Вот теперь, видать, шеломский воевода похотел купеческого добра. И похотел нешуточно. Монастырь для купца теперь – последний оберег в этом мире.
Макар разом откинул тяжелую щеколду, запирающую калитку. Купец Изотов протиснулся внутрь, стал что-то бормотать в благодарность. Но Макар сильно толкнул его под рога толстенного дубового бруса, запирающего половины ворот.
– Толкай, купец!
Вдвоем кое-как они на аршин протолкали в пазах запорный брус. Потом, уже с помощью холопов купца, отвели внутрь левую половину ворот. В раствор тотчас протиснулись три конные упряжки – одна с крытым возком, две тележные. Упряжь коней парная – «гусем». Точно – готовились убегать. И убегать далеко.
В приворотной темноте кое-как угадывались люди. Слышался из возка женский всхлип. Погоня топотала копытами совсем рядом.
Макар поднажал, ему помогли. Ворота соединились, затворный брус встал на место. А в открытую калитку уже лезли два нерусских человека, бранясь матерно.
Купец Изотов оказался запасливым купцом, вытянул из-за кушака боевой топор и раза три хрястнул им непрошеных гостей. Макар вытолкал покалеченных лиходеев наружу, налег на калитку, подбил щеколду.
Погоня загоношилась возле ворот. Шуметь в голос лихоимцы, видать, боялись. Говорили между собой тихо. Потом один, судя по нраву, начальник гилевской полусотни, подошел к самой калитке и крикнул в щель смотрового забрала:
– Изотов, сволочь! Ты тута? Тебя вся шеломская пятина просит выйти!
– Отошел он, – помедлив, ответил за купца Макар, – дела у него. Дел много…
А сам махал рукой купцу, чтобы отъезжал от ворот со своими повозками, поворачивал бы за монастырские склады. Купец понял и повел хрипящих от усталости коней за толстые стены складов.
– Поди, купец со страху голос потерял, да штаны обгадил… – хохотнул за воротами уверенный человек. – А ты кто будешь?
– Макарка Старинов я… Здешний страж приворотный…
– Так что же ты, Макарка, ворота нам не отопрешь? Монастырь, чай, не твоя усадьба. А общий дом. У нас, мил человек, срочная нужда в монастыре оказалась… Отворяй, давай…
Макар краем глаза заметил в темноте шевеление в смотровой щели калитки. Отскочил вбок. «Инг»! – радостно звякнула тетива арбалета, и кованая стрела тупо ударилась о каменную кладку монастырского склада, в сотне шагов от ворот.
Теперь бы в ответ ударить в щель мечом или копьем! Да только монастырским послушникам, как и монахам, оружие носить – грех. Макар ударил словом.
Услышав склизкую, но бухающую матерщину, человек за воротами как бы и дышать перестал. Потом раздышался.
– От ты даешь, монах! Ну, даешь! Это же волоколамская сволочная брань! Ты что, Макарка, с тех краев будешь?
Макар, совсем разбешенный, ответил – с каких он краев и где он видел говорливого человека. Наверное, от Макаровых слов проснулся черт в аду и начал со страху своим хвостом креститься – такую сочную брань просунул Макар в смотровую щель калитки. Вместо копья…
– От я завтра, опосля заутрени, все расскажу про тебя игумену, – совсем не зло сообщил человек. – Ведь запорют тебя за брань-то.
По говору Макар сообразил, что за воротами стоит новгородец. А новгородцы народ таковский, что зря за человеком гоняться не станут. Может, попусту он вмешался в чужое дело? Может, купец Изотов чем навредил новгородцам шеломской пятины?
На всякий случай Макар припомнил дразнилку, какой доводят новгородцев до белого каленья:
– Слышь, человек! Не ты по Волхову на жернове плавал, да баб крестил… нижним крестом?
За воротами в голос сразу заорали десять человек, застучали железом по воротам.
Новгородец подышал, подышал, потом ответил:
– Ладно, Макар Старинов. Земля наша маленькая, дорог мало. На какой либо дороге, да встретимся. Меня Хлыстом кличут. Встретимся, не сумлевайся… И уж сочтемся, так сочтемся! Айда, народ, ночевать! Завтра игумена трясти начнем!
Орава отодвинулась от монастырских ворот. Лошадей охальники повели в поводу, сами не шумели. На озеро, видать, пошли, отдохнуть. Там лес густой, огня не видно.
В сторожку Макар до утра не вернулся. Прошел по внутристенным переходам монастыря к своему исповеднику, старцу Феофилакту. Старец умирал тяжело, муторно. Жидкость из него обычным путем не выходила. Макар по утрам вставлял старцу в уд серебряную трубочку, протыкал нечто гнилостное внутри, и старец оживал, отдавши наружу вонькую мочу.
Вот и в это раз, выпустивши жидкость, Феофилакт облегченно выслушал Макарову исповедь про случай в ночи. И про боязнь Макара насчет наказания игумена тоже выслушал.
– Игумен тебе что? – благостно прошептал Феофилакт. – Тебя сам царь Иван Васильевич определил в вечные послушники. Монахом тебе не стать, значит, под игумном не ходить… Всю жизнь теперь будешь… серебряными трубочками старцев пользовать. И то – забота. Бог тебя за то не забудет, Макар… А насчет купца Изотова… Знаю я купца как набожного, честного человека. Поищи в шкафчике у пристенка чистую бумагу и чем писать…
Пока Старинов искал бумагу, чернильницу и чинил перо, старец Феофилакт рассказал ему историю русского «гостя» Изотова.
– Он, будучи восемнадцати лет от роду да в силах, годовалого бычка валил одним ударом, – и решился в поход за Камень. Было это тому лет двадцать назад. Я сам, будучи этого монастыря келарем, бил челом прежнему игумену за Изотова. Чтобы тот дал ему денег из монастырской казны, в зачет будущей добычи. Игумен наш прежний, не то что нынешний… Прежний людей понимал и зорко видел, где воровство, а где весомое дело для общей пользы…
Макар слушал вполуха… Историй про то, как ушкуйные люди уходили за Камень, за Уральские горы, в таинственную и неизвестную Югру, он слышал немало. Такие истории уже сто лет рассказывают зимними вечерами немощные старцы, в назидание внукам да правнукам. Сладость всех россказней в том, что они, как сказка. «Пошел на Югру, вернулся с хабаром и жил-поживал себе на радость, потомкам на счастье». Где они, потомки, и где их счастье? Те, кто за Камень ходил, – не возвращались. А если и возвращались, то без хабара и без живота. Увечные да болезные…
