Александр Артищев - Гибель Византии

В жарких и бесплодных, выжженных зноем пустынях, под тонким слоем песка и камней, таятся от жгучих солнечных лучей мириады крошечных зародышей жизни. Проходят месяцы и годы, ничто не меняется в них, неотличимых от бесцветных крупинок песка.

Но когда природа изменит свой лик и на пустыню с небес обрушатся потоки живительной влаги, засушливый край начнет чудесно преображаться. Холмы и равнины покроются зеленой порослью; на стеблях, устремленных ввысь, навстречу солнечным лучам, цветы распустят пёстрые лепестки и соревнуясь в яркости и красоте нарядов воспоют безмолвный гимн возрождающейся жизни. Но в то же время злой дух, дух разрушения пробудится и в тысячах тысяч белых яичек. Маленькие, неразличимые с высоты человеческого роста личинки прорвут оболочку своих убежищ и выползая на поверхность земли, жадно набросятся на побеги растений.

Пройдет всего лишь несколько дней и зеленый, исперщрённый разноцветием травяной покров исчезнет так же быстро, как и появился. На его же месте зашевелится серая живая масса, поначалу слабая и беспомощная, но ежечасно набирающая силу. Истребив вокруг себя все съедобное, подрастающая молодь двинется вперед, неуклюже перепрыгивая и переползая через камни и голые ветви кустарника. Неуклонно, подобно гребням барханов, саранча потечет, смывая собой изумрудную зелень, уничтожая на своем пути все, что в состоянии перемолоть ее ненасытные челюсти.

На много дней пути земля превратится в унылую равнину, безрадостно-тоскливую, как вытоптанное во вражеском набеге поле. Как опаленные пламенем войны останутся чернеть обглоданные ветви растений; сброшенные при линьке сухие панцыри насекомых усеют всё вокруг, подобно павшей в сражении рати.

Немного в мире найдется сил, способных остановить этот грозный поток. Пусть на пути саранчи возникают широкие быстрые реки — она переползет по воде, выстраивая на воде живые мосты и переправляя свою армию по ним. Напрасно объятые ужасом земледельцы окапывают рвами свои небольшие наделы, напрасно устраивают огненные преграды в виде длинных костров. Саранча ползет плотным строем, забивая рвы и пламя тысячами крохотных телец.

Передние шеренги гибнут несчётно в огне, жертвуя собой ради выживания остальных, в то время как идущие им вслед, не задерживаясь, пробираются вперед по шуршащему, обугленному ковру из мертвых тел сородичей.

Ими движет одна цель, великая цель жизни: есть, чтобы жить; жить — чтобы размножаться.

Зловещий поход вскоре перейдет в иное качество: подросшее и окрепшее племя обретет крылья и взмоет в воздух, затмевая собою солнце, погружая в обширную черную тень простирающуюся под ним землю. Ничто больше не остановит гудящую серую тучу, надвигающуюся на цветущие края из пустыни, в которую она превращает всё, над чем пролетает ее неисчислимая армия.

ЕСТЬ, ЧТОБЫ ЖИТЬ; ЖИТЬ — ЧТОБЫ РАЗМНОЖАТЬСЯ.

Человек торопливо пробирался вдоль запутанных улочек спящего города. Время от времени он останавливался и чутко вслушивался в окружающую тишину. Вопреки строжайшему указу городских властей он не только не имел при себе зажженого фонаря, но напротив, старался как мог избегать освещенных участков дороги. Широкая черная накидка, в которую он был плотно укутан, делала его почти невидимым; ноги в сапогах с мягкой кожанной подошвой ступали бесшумно, как кошачьи лапы. Ему была известна прямая дорога, но он предпочел окружной путь.

Серебристый свет луны отбрасывал на землю косые тени от стен и черепичных крыш строений; местами тускло блестела неровная кладка булыжной мостовой. Порывы ветра разносили вдоль лабиринта улиц солоноватый воздух с моря, вытягивали из черных провалов тупиков застарелую вонь городских клоак и отстойников.

Спросонок гулко залаяла собака и ее лай, подхваченный бродячими псами, раскатился в тишине оглушающим многоголосым эхом. Человек досадливо поморщился. Его глаза из-под надвинутого по самую кромку бровей капюшона заблестели еще настороженней и он прибавил шагу, по-прежнему укрываясь на неосвещенной стороне дороги. В очередной раз обернувшись, он споткнулся о какую-то преграду на земле. Еле удержав равновесие, он отпрыгнул в сторону, выхватывая руку из-под полы плаща. Прижавшись к стене, бросил быстрый взгляд на оба конца улицы. Затем присел над помехой, укрытой в тени и скользящим движением рук ощупал покрывающую ее жесткую, пропитанную липкой жидкостью ткань.

На земле лежал труп мужчины и путнику не составило труда признать короткий, своеобразного покроя плащ, который он сам передал убитому не более двух часов назад. Тело слуги еще не успело остыть. Человек в черной накидке мысленно отмерил расстояние, которое тот успел преодолеть от одной из полупустых портовых таверн, в которой они расстались еще до наступления полуночи. Он распрямился и поспешил вперед, оставляя позади себя того, кто не один год делил с ним пищу и кров и принял на себя предназначенный другому удар.

Испытания как-будто подстерегали путника: через три сотни шагов двое грабителей набросились на него из узкого проулка. Однако взмах выхваченного из-за пояса длинного клинка заставил их поспешно отступить обратно. Это нелепое происшествие даже слегка позабавило закутанного в плащ человека, хотя поводов для веселья было немного. Минутное облегчение улетучилось быстро.

— Слишком хорошо для правды, — бормотал он под нос, по-прежнему двигаясь вдоль темной стороны улицы. — Микеле не мог погибнуть от рук городских головорезов. Он был им просто не по зубам. Бедняга нарвался на хищников поопаснее тех двух полуночных шакалов.

Постепенно ветхие строения сменялись кичливыми фасадами домов зажиточных горожан. И только тогда он вдруг отчетливо, каждым вздыбившимся волосом своей кожи, ощутил на себе чьи-то пристальные взгляды. Страх холодной змейкой пополз по напрягшимся мышцам, и тело, мгновенно покрывшись испариной, завибрировало в мелкой противной дрожи. Он сам поразился своему испугу: не раз ему приходилось бывать на волосок от смерти, но этот невыразимый обессиливающий страх и чувство беспомощности впервые безраздельно овладели им.

Окружающее неуловимо изменилось: тусклый лунный свет стал беспощадно ярким, стены домов сместились, подобно створам смыкающегося капкана. И даже камни мостовой, казалось, излучали теперь волны ненависти к нему, одинокому, гонимому как зверь чужаку. Усилием воли он принудил себя продолжить путь и даже внешне его осторожная походка ничуть не изменилась. Лишь только смахнул рукавом со лба струящийся холодный пот. Те, кто выследил его, следовали за ним по пятам, выжидая удобный момент для нападения. Он чувствовал на себе их взгляды, крадущиеся шаги чуть поотдаль и возбуждение, сродни горячему дыханию гончих псов, почуявших добычу.

Спасение пришло нежданно, как чудо, ниспосланное с небес. Вдалеке послышался гулкий топот ночной стражи и, в отголосок к нему — захлебывающийся лай потревоженных дворняг. Путник, уже не скрываясь, помчался навстречу солдатам. Враги не отставали ни на шаг, стремясь исправить свою оплошность, отрезать его от приближающегося караула. Багровый свет коптящих факелов неудержимо разрастался, выхватывая из темноты все новые и новые участки пути; стали слышны отдельные голоса и взрывы грубого смеха. Путник рывком пересек улицу и рискуя быть замеченным солдатами, укрылся во мраке ближащего переулка. Это дало ему некоторую передышку — теперь между ним и его преследователями оказалось не менее двух десятков вооруженных латников. Но все равно он спешил, бежал, отбросив остатки осторожности: время, отпущенное Судьбой, летело слишком быстро. Цель была уже близка: впереди отчетливо проглядывалось приземистое здание с уродливыми каменными львами по бокам парадного крыльца. Через неплотно закрытые ставни окна на втором этаже пробивались тонкие полоски желтоватого света, которые подобно лучам маяка манили и звали к себе, обещая покой и защиту. На мгновение он остановился, чтобы перевести дух. Внезапный шорох, как шелест сухих листьев на мостовой, заставил его отпрянуть и вжаться спиной в кирпичную стену. Он сунул руку под полу плаща и затаил дыхание.

Преследователь вынырнул из темноты внезапно, бесшумно как оборотень, как сгусток окружающего мрака. Сделав несколько шагов, он замер в нерешительности, поворачивая туловище из стороны в сторону. Темный силуэт его сильной и ловкой, изготовившейся к резкому броску фигуры напоминал своим внутренним сходством совершенство форм натянутого арбалета. Шаг, еще шаг, но тут он заметил затаившегося противника и издав гортанный выкрик, прыгнул в его сторону. Незнакомец выхватил из-за пояса короткий стальной дротик и метнул его в грудь врага. Тот взмахнул руками в стороны и, повернувшись на ослабевших ногах, медленно завалился набок. По упавшего телу пробежали судороги, оно вытянулось и замерло, хотя правая рука с зажатым в ней кинжалом еще шевелилась подобно жалу скорпиона, пытаясь дотянуться до цели.