Лотар-Гюнтер Буххайм ~ КРЕПОСТЬ |Перевод с немецкого: Лахмаков Владимир Леонидович|
Роман
Без моей жены Дитти Буххайм
и без Вернера Лёхер эта книга
не появилась бы из многотысячных
листов моей рукописи.
Большое им спасибо!
Задача, которую я стараюсь выполнить, является через силу написанных слов, помочь вам услышать, почувствовать и, прежде всего, увидеть описанные события словно наяву.
В этом все и заключается. Если мне это удастся, тогда вы найдете здесь по потребностям и задачам:
Ободрение, утешение, страх и очарование, короче все, что вы пожелаете, и возможно, тот былой взгляд на правду, о которой вы пытались забыть.
Джосеф Конрад.
Часть 1. Конец морского путешествия.
«Начало проводов сегодня, после обеда», возвестил Старик и тяжело устроился на покрытой клеенкой кушетке на баке. Затем, большим и указательным пальцем правой руки поскреб бороду и бросил неодобрительный взгляд на завтрак. Снежинки перхоти из бороды оседали на его темную рубашку, а отдельные оседают и на стоящую перед ним яичницу.
После обеда! Хорошее время. Надеюсь, что обер-штурман получил необходимые координаты, с которыми мы без всяких фокусов найдем нужный нам курс. Затем мы peu-a-peu должны пройти к Бель-Нью . Как долго мы будем тогда еще иметь достаточную глубину, это мне уже скажет обер-штурман.
Или Старик, если он в последний день путешествия опять не примется бурчать по всякому поводу.
Можно пока не ломать голову, а заняться своими рисунками. Я давно хотел рассортировать их на официальные и неофициальные – такие, которые я сдам по приезду, и такие, что смогу использовать на стороне. С пленками также. Сейчас сделаю работу так, как если бы Я должен все так сделать, словно эти полдюжины пленок, которые я уже распределил, полностью были бы моей добычей. Хорошие – в одну кучку, плохие – в мусорную корзину. Я бы просто спятил, если бы мне не удалось спасти хорошие пленки с боевым походом. Нежными движениями скольжу я пальцами по непромокаемому мешочку с «личными» пленками. Еще пару миль и они будут в безопасности.
Надо сразу после швартовки посетить лаборанта, чтобы он, при обработке пленок сделал все безошибочно, – наметил я себе план. Однако я тут же оборвал себя: что за чепуха! Ведь если эти пленки попадут в лапы лаборанту- то пиши пропало.. итак, лучше не поднимать никакого шума. Надо провезти пленки не проявленными.
Меня беспокоил вопрос, где я смогу безопасно спрятать эти свои пленки. Если меня скоро направят в Берлин, это все равно не поставит меня в затруднительное положение. Затем возможно даже появиться какой-нибудь окольный путь как-то попасть в Фельдафинг. В Фельдафинге можно было бы все пленки и документы, что я со старательностью белки снес в одно место сложить безопаснее, чем в сейф положить, а именно между всяким хламом на чердаке домика на опушке леса, в котором у меня есть своя комнатушка. Прямо над узенькой прихожей расположен люк на чердак. Может раз в полгода трубочист и залезет на чердак, но навряд ли его внимание привлечет хранящийся там хлам да пара покрытых пылью чемоданов. Однако два – самые потрепанные – они то и представляли собой настоящие ценности. Слава Богу, что там наверху не очень тепло. Я сделал все что, мог: каждая пленка лежит в своем футляре, затем все обернуто в плотную бумагу, а затем еще и уложено в картонную коробку. В довершение, все завернуто в газетную бумагу. Никому не должна даже мысль придти в голову, что наверху лежит секретный материал.
Между тем Старик упорно трудился у пульта с картами. «Так, сделано!» произнес он, «В 10 морских милях проведено перекрестное пеленгование. Дело пойдет на лад, если условия видимости позволят нам определить береговую линию. Мы не сможем выйти прямо на Нани , значит возьмем курс на полуостров Нуармутьер, т.к. мы будем еще некоторое время иметь глубокую воду – около 70 метров.»
Удивляюсь, каким разговорчивым вдруг оказался наш Старик. Но он вновь занят возней с циркулем и треугольником и замолкает в глубокой концентрации своего внимания. Тихо становлюсь рядом и живо представляю себе наше возвращение: в этот раз это будет шумный праздник. Мы спрыгнем с мостика – шириной не больше волоса и …. Останавливаю себя – эй, не заглядывай так далеко!
«Нам необходимо рассчитать временной фактор из-за возможной остановки под водой в случае воздушного налета!» говорит Старик. Он подзывает меня ближе к пульту с картами и показывает пальцем на лежащую перед ним морскую карту: «Вероятное перемещение течения относительно господствующего направления ветра – в 30 милях от берега…» «…а также приливно-отливное течение», – произносит обер-штурман.
«Чудесно, чудесно!»- произношу глухо. Значит, также точны должны быть и корабли сопровождения… .
«Мы придем значительно позже, чем ожидалось. Однако никаких поблем. Время нашего прибытия уже скорректировано…».
Нам также известно, что в пункте встречи появится вовремя проход через волнорез.
«С защитой от преследования можно не считаться.», произносит Старик вполголоса, «а при нашем нынешнем раскладе, нам бы она как раз не помешала бы…».
«Раньше здесь имелись входящие в порт суда…» доносится до меня голос обер-штурмана.
«Да, раньше!» отвечает Старик. Звучит так издевательски, как если бы он хотел отыметь обер-штурмана прямо на трапике. Однако обер-штурман прав: с тех пор, как я видел в небе наш одинокий мессершмит, кажется прошла целая вечность. Я уже забыл, если честно, как выглядят эти самые наши самолеты. Отхожу от Старика, насколько позволяет место, внимательно смотрю на него, пережевывающего очередную проблему. Может быть он собирает свои вымученные силы перед прибытием в гавань? Обдумывает ли он свой выход на подиум перед театром абсурда, что ждет его на земле? Кажется, что Старик обеспокоен тем, что у радиста работа в самом разгаре.
«Так много радиообмена», бормочет он быстро «у нас еще никогда не было». А затем, резко бросает: «Мне кажется, нет».
«Что нас ждет?» интересуюсь.
«Кто знает?»
Наступил полдень. Нервное напряжение гонит меня вверх по трапу. Старик сейчас на мостике и насколько я его знаю, больше не покинет его. Из башенного люка сюда же протискивается матрос принесший обед и пытается накрыть столик не отвлекая внимания вахты и Старика. Матрос накрывает небольшое местечко в креплении мостика и выставляет еду: кофе, студень, хлеб, горчицу и огурцы. Никто никого не трогает. Что-то неладно. Старик замкнулся. Думает ли он о прибытии или решает свои задачки?
Над бурнокипящей за кормой лодки водой охватываю взглядом облака, которые слегка освещены. Старик следует за моим взглядом, окидывает всю панораму неба за нами скептическим взором, и вновь повернувшись, поднимает к глазам бинокль.
Смотря в бинокль, говорит: “В общем прекрасное повреждение всего коридора. По крайней мере четыре недели ремонта на верфи. Для команды хороший отпуск. Ну, а для тебя – нет…”
Звучит несколько самодовольно. Что хочет Старик этим сказать?
“Тебе же нужно еще пристроить свой материал, если я не ошибаюсь.”
“Так точно!” имитирую его интонацию и чувствую себя успокоенным. Кроме того, хочу написать портрет Старика, как только закончится его бормотанье. Точно также как на моих набросках, но в натуральную величину: с морским биноклем в руках, а руки в толстых кожаных перчатках простеганных темными нитками. Взгляд устремленный сквозь бинокль блуждает по горизонту, охватывает небо и море. Старик уже знает, что с ним случится: по крайней мере три раза придется быть натурщиком.
“Внимание, господа, внимание!” Старик пристально всматривается в небо. При этом он почти полностью вращается по своей оси. Заметив мой взгляд произносит: “Они обнаглели!” А затем, как только снова подносит бинокль к глазам: “Вот на этом месте Крамер получил прямое попадание!” “Подтверждаю”, бормочет обер-штурман себе под нос, не выдавая однако что он может сказать о той атаке, что фигурирует в рубрике “Чудо”. Бомба, которую поймал Крамер, была из серии “Уничтожитель”. Она ударила его в левый борт под наклоном в щиток ветроотражателя на башне и взорвалась.
Повезло! Даже если такое счастье разделить на пятьдесят человек команды и то будет много. Они могли бы после такого везения отмечать день своего прибытия в порт как второй день рождения. Но, вероятнее всего, большинство команды уже почти забыло свою удачу. Со мной такое тоже бывает. Как часто, в последний момент вскакивая в шлюпку или сбегая по трапику, выходил сухим из воды. Во время войны человек должен иметь свое счастье.
Без какого-либо перехода, не отнимая бинокля от глаз, Старик произносит: “Только в этот раз, пожалуйста, никакого большого факельного шествия. Я сыт всем этим по горло.” При этих словах он проводит ребром ладони по горлу. “Итак, небольшое факельное шествие”, бормочет обер-штурман, “бутылка пива и булочка”.
