Снова иду в носовой отсек. Пять человек сидят на корточках, словно портные, вокруг пустой миски и чешутся. Баковый, разносивший пищу, тут же собирает в кучу тарелки с остатками пищи и столовые приборы. И делает это как можно шумнее.
Протискиваюсь между торпедными аппаратами, для того, чтобы в последний раз почувствовать, как человеку здесь, впереди всей лодки – так далеко от централи – понравится, если станет “жарко”.
Матрос Брит поносит бакового: “Скажи коку, что эти детские извержения, называемые у него кашей, он может жрать сам. И все это порошковое дерьмо, лот которого пронесет даже негра.”
В носовой отсек протискиваются Швале и Викман. Стаскивают с себя кожаные куртки и валятся на койки. Бэрман, сидящий у переборки, спрашивает обоих:
- Ну, как там дела?
- Comme ci, comme ca,” – отвечает Швале. А Викман говорит:
- Кажется, все идет по плану.
- Не трепись.
- Да ну тебя, поцелуй меня в задницу.
- Тебе нравится в этом стойле?
- Можешь называть это как хочешь. В любом случае мне нравится быть внутри лодки, – лениво произносит Викман.
Швале тут же выдает: “Было бы и мне так мило принять внутрь, и затем аккуратненько разгладить… .”
Глубоко в полутьме кто-то вздыхает: “Дерьмо. Все дерьмо, пока не выберемся на воздух. Ох, боже мой!”
Весь в нетерпении, я едва могу оставаться на одном месте. А так как я, кроме всего прочего, хотел бы узнать не изменилась ли столь капризная погода, осмеливаюсь принять решение еще раз подняться на мостик.
“Разрешаю!” раздается сверху голос Старика. Забираюсь по вертикальному алюминиевому трапу наверх – на переднюю башенную площадку, где наш рулевой согнулся над своим инструментом. Едва поднялся через рубочный люк, как Старик тут же проворчал: “Стараешься изо всех сил, для того чтобы в означенное время прибыть в условленную точку, а этих мокрых мешков все еще нет!”
На мостике сейчас стоит вторая вахта. На этот раз я прихватил с собой бинокль и теперь внимательно всматриваюсь в горизонт, с тайной надеждой, что своим свежим взглядом смогу первым увидеть хоть какие-то признаки заградителя: либо признаки густого дыма, либо иголки мачт.
Море снова зеркально спокойно, как если бы кто-то вылил на воду уйму масла. Облака впереди по курсу почти разошлись. Надеюсь, что такая погода не привлечет истребители противника!
Старик неподвижно стоит с биноклем у глаз, словно памятник. Неужели он уже обнаружил тральщик? Наконец он опускает бинокль и осматривает небо. Ничего.
Мои мысли устремляются в Сант-Назар. Рисую себе картину, как Симона и я встречаемся сначала взглядом, а потом крепко обнимаемся. Отчетливо слышу ее глубокий, горловой голос: “Enfin, mon grand. C’etait trop longue… .”
Я полуприкрыл веки: взор мой устремлен внутрь меня. Со стороны можно подумать, что я напряженно высматриваю нашего сопровождающего.
Возможно мы поедем с ней в Париж – и вероятнее всего в курьерском купе спального вагона. Своего рода авантюра, как и обычно: если нас накроет в таком купе поездной контроль, сидеть мне на “губе”. К счастью, офицеры из поездного контроля не проверяют курьерское купе. Остается только все так устроить, чтобы моя дама попала туда незамеченной.
Потягивать шампанское из пупка! Наша роскошная, монументальная кровать в отеле Deux Mondes, рядом с оперой. Симона вновь не позволит бросить в кучу обуви перед дверью ее туфельки и мои сапоги. В гостиницах ей более всего нравится всунуть чьи-нибудь дамские туфельки на высоком каблучке в стоящие рядом сапоги, а затем эти сапоги поставить перед другими дверями. Некоторым постояльцам связывает обувь так, что можно только догадываться о сути происходящего по раздающимся потом ариям – воплям. Так, однажды, мы с ней прослушали подобный утренний театр: какой-то полковник, с красными лампасами на брюках, вел себя перед нашими дверями как дикий шаман.
С Симоной в Париж! Боль в паху сжала мне ноги. Господи Боже мой! Еще целый час!
Старик наклонился над рубочным люком и потребовал к себе оберштурмана. Через несколько секунд тот появился и сразу же приставил к глазам бинокль. Меня удивило, что Старик не сказал ни слова, а вместо этого невооруженным взглядом осматривает небо, и я невольно делаю то же самое. В этот момент раздается голос оберштурмана: “По-настоящему только тральщик отполировал бы эту задницу.”
Я думаю: Зачем здесь нужен тральщик? Обращаюсь к Старику и узнаю: “Тральщики нам сейчас очень нужны. Они хорошо оборудованы зенитными орудиями. Может так случиться, что Томми хорошо известно куда мы придем, и если мы не сможем нырнуть в глубину в такой момент… ” Старик бросил на меня быстрый взгляд и я кивнул: “Понял!”
“Для нас очень важна в такой момент хорошая огневая защита”, он медленно цедит слова, и как будто только для себя.
Удивительно и то, что он теперь хочет иметь при себе оберштурмана. Старик выглядит так, как будто борется с принятием какого-то решения: снова и снова прикладывает он к глазам бинокль и осматривает горизонт, ничего при этом не говоря. Затем молча вешает бинокль на грудь. Взгляд его угрюм. Мне кажется я знаю почему: мы уже на рейде Нанни – один. Старик мог бы просто продолжить движение вперед не ожидая конвоя. Он молча ждет, когда оберштурман выскажет свое мнение. Но тот не доставляет Старику такого удовольствия: просто молчит.
Вахтенные на мостике стоят словно каменные. Только тогда, когда кто-либо направляет бинокль в небо, в группе происходит легкое движение. Старик и оберштурман направляют бинокли в одном направлении: Наверное, каждый из них хочет первым обнаружить корабли сопровождения.
Из рубки раздается голос старпома: “Разрешите на мостик?” Старик немедленно реагирует: “Разрешаю!”
Старпом тихо, словно кошка, забирается на платформу. Наклонившись, берет поданный ему из люка бинокль. Затем осматривает горизонт через трос антенны. Он очевидно тоже хочет принять участие в соревновании.
Старик бормочет: “Они тянут время – они слишком тянут время!” и опускает бинокль на грудь. Делает несколько шагов назад и протиснувшись мимо меня опирается на перила мостика. Вскоре к нему присоединяется и старпом.
“Они сорвали нам все, что мы выиграли по времени”. В моей голове все смешалось: Надо мыслить более шире. Держаться как можно дольше глубоководья, а тут еще эта чепуха, что высказал 1 вахтофицер: “Пакетное движение!” Конечно, Томми все это давно просчитали. Было бы очень просто послать нашим сигнал о том, что мы рядом. Но, к сожалению, не только наши друзья получат его. Этакий звонок колокольчика: мы здесь! Может быть наши братишки нас уже обнаружили. Может быть даже начали движение нам навстречу – либо предоставят нам самим бороться со смертью, что висит где-то в верху.
“Весь бы этот театр не стоил и гроша, если бы эти засранцы …”
Старик не закончил фразу. Да ему и не надо было продолжать, мне кажется, я даже знаю, что он хочет сказать: Наше люфтваффе это одно большое недоразумение. Невольно задаю себе вопрос: Почему это господа наши противники имеют преимущество в самолетах, а мы нет? У нас же такие специалисты как хвастун Геринг и вся его клика. Хотеть выиграть войну с такими героями – трепачами – это не может привести ни к чему хорошему.
Ладно, помолчим. Надо тихонечко играть дальше свою роль. Да чтобы коленки не дрожали. Ждать, да чаи гонять – милый Боженька, должно быть хороший парень. Сейчас бы над любым другим кораблем носились чайки. Однако чайки умные птицы – они знают точно: здесь за борт ничего не выбрасывают. Мы же не хотим стать организаторами своих похорон. Достойно удивления то, что чайки отличают друг от друга идущие по акватории типы судов, например, подлодки от тральщиков.
Когда же, в конце – концов, появятся эти проклятые тральщики? А может быть за этой затяжкой спрятан какой-то умысел? Может быть, специально устраивают нам нервотрепку? С этой бандой завистников больше вони и стукачества, чем дела. Тральщик – это что-то! Говорят себе наши люди и насмешливо называют его: “Качан цветной капусты”. Также интересен у тральщика и его боевой знак отличия: стоит только сдетонировавшей мине взорваться, она выглядит в этот момент словно качан цветной капусты.
Старик весь вне себя. Вновь рывком подняв бинокль, оглядывает горизонт и сдерживаясь, ругается: Не можем же мы терять здесь столько времени, пока господа распорядятся на наш счет – no, Sir! Мы так не договаривались!
Все мои чувства крайне напряжены: я хочу запомнить все, что происходит, до мельчайших подробностей, для того чтобы позже написать несколько картин об этих сценах на мостике, для выставки. Мысленно я уже делаю наброски этих картин. Старик тяжелой походкой возвращается на свое прежнее место. “Они оставляют нас подыхать на расстоянии вытянутой руки”, – произносит он глухо. И словно в подтверждение своих слов громко чихает. Затем с шумом вдыхает воздух и отрывисто бросает: “Достаточно!”. Помолчав, отрывисто бросает: “Приготовиться к погружению!” Для меня это приказ немедленно покинуть мостик. Остальные следуют за мной. Старик остается на мостике один. Стоя прямо под башенным люком, слышу его голос: “Только не халтурить!” Однако никаких новых приказов не поступает.
