II
Громкие звуки и яркие запахи неслись в комнату с оживленной улицы, и едва Диана сбросила остатки сна, как почувствовала сильный запах жареного мяса. Она оглянулась, но никакого повара в комнате не оказалось, и вместо этого взгляд упал на прикроватный деревянный столик, где теснились глиняная кружка с водой, светильник в виде керамической чаши с оливковым маслом внутри и стопка свитков из пергамента. Выглядела такая картина подозрительно. Диана постаралась вспомнить, как оказалась в чужом провонявшем жилище, совершенно непохожем на ее комнату в общежитии, но обычно светлая голова теперь оставалась пустой.
Свитки притягивали внимание, и Диана уже потянулась к ним, как вдруг за дверью раздался грохот. На пол упало ведро с водой, и кто-то негромко запричитал, но слов было не расслышать. Затем дверь распахнулась, и на пороге появилась крупная женщина, замотанная в какие-то темные тряпки, которые спускались ей ниже колен и обволакивали голову, оставляя на виду только широкое хмурое лицо и пару выбившихся черных прядей волос. В одной руке она держала полупустое ведро, а второй сжимала глубокую миску.
Диана вскочила с твердой кровати и спешно отошла к окну, решив, что безопаснее будет держаться подальше от незнакомки. Та, в свою очередь, лишь оскалилась и поставила ведро с миской на пол, даже не потрудившись пройти к столику или хотя бы к стулу. Она снова что-то пробормотала себе под нос и уже собралась уходить, как в последний момент остановилась и с презрением все-таки окинула осмотрительную гостью долгим взглядом карих глаз, пробежавшись от самой макушки до пят. Диана не смогла противостоять искушению и тоже посмотрела на себя. Белая ночная сорочка заканчивалась у колен, и Диана никак не могла сообразить, откуда на ней появилось это безвкусное одеяние.
Снаружи громко закаркали во́роны, и один из них вдруг влетел в комнату через открытое окно, но уже через несколько мгновений вылетел обратно, догадавшись, что ошибся домом. Диана повисла над подоконником, украшенным горшками с пахучими травами, и хотела проследить за исчезающей в чистом голубом небе птицей, но тут же позабыла о ней, когда увидела перед собой удивительную улицу.
Четырехэтажные каменные дома без штукатурки с массивными лестницами и утопающими в цветах балконами бесстыдно залазили друг на друга, как и торговые лавки перед ними, кишащие сразу всем товаром, который только можно было выложить на прилавок: овощи, фрукты, яйца и мясо чередовались с сандалиями и глиняной посудой, с белыми шерстяными платками и кувшинами с маслами. Торговцы криками зазывали, покупатели в спешке убегали, и за всем этим наблюдали мраморные статуи, возвышающиеся над беспокойной толпой, облаченной в разноцветные туники с тогами.
Увиденное больше походило на рисунок из учебника, на картину в музее, на кадр в кинофильме, но точно не на действительность. Однако это была она, истинная и неоспоримая.
– Где я? – ахнула Диана, и слова резанули слух, как остро наточенный нож.
Она говорила не на английском.
Диана знала произнесенные слова, но что-то в них чувствовалось необычное. Они казались пыльными, нетронутыми, почти позабытыми, но неожиданно восставшими, словно феникс из пепла или мертвец из могилы. Слова выглядели тусклыми, но не угасшими, где-то в их глубине, в самой сердцевине трепыхалась жизнь, собирала все свои силы, наполнялась энергией и готовилась вырваться наружу. Слова боялись забвения и хотели жить, сиять, озарять мир своей чудесной красотой, они мечтали звучать и надеялись, что желание их исполнится.
И оно исполнилось.
Латынь выпорхнула, расправив широкие грациозные крылья, и взмыла ввысь, подальше от подземного царства и жестоких цепей, навстречу контекстам, смыслам и сообщениям.
Латынь хотела быть произнесенной, услышанной, понятой. Она хотела жить.
И латынь ожила.
– Где я? – снова повторила Диана, теперь намного увереннее. Сама речь придавала ей сил.
Женщина у порога тяжело вздохнула, поправила платок на голове и без труда заговорила на городской латыни:
– Сначала напьются до беспамятства, а потом рожи кривят. Это всё от безделья. От богатства. Делать нечего, деньги девать некуда, вот и гробите себя с утра до ночи. Терпеть вас не могу.
– Кого? – не сообразила Диана. Зато всё остальное она поняла, даже не задумавшись. Чужая речь звучала настолько естественно, что казалось, будто Диана всю жизнь общалась с людьми только на этом древнем языке.
– Детишек сенаторских, – женщина в очередной раз поправила платок в бессмысленной попытке выглядеть лучше сенаторской девчонки перед ней.
Диана снова выглянула на улицу, потом повернулась к недовольной хозяйке и призналась:
– Не спорю, я действительно пила вчера. Но дело в том, что далеко не здесь. И я совсем не уверена, что надо подразумевать под словом «здесь».
– Ну, что правда, то правда. Пила ты не у меня в таверне, но без сознания оказалась именно на моем пороге. Сначала думала там и оставить, но потом узнала личико и решила, что твой отец заплатит денарий 2 в благодарность за спасение дочери от ночных гуляк.
– Какой еще денарий? И при чем здесь мой отец? – Диана принялась расхаживать босыми ногами по холодному полу, то и дело наступая на мелкие песчинки, которые давно не выметали из комнаты. – Вчера с друзьями ездили в Келшалл, немного выпили, развлеклись. Последнее, что я помню – мы с Авророй бежим по лесу от полиции.
Женщина рассмеялась.
– Даже не удивляюсь, что всё кончилось полицией. Вот зря вас не схватили, может, мозгов бы прибавилось. А Аврора твоя случайно не белобрысая? Квинт, в
