— Знаю, ваше величество…
— И кто против меня — тоже знаете?
Как тут было угадать Палену степень осведомленности императора? Вдруг тому все известно. Донесли? Спасти положение может только отчаянная наглость, рожденная страхом.
— Знаю, ваше величество, — ответствовал граф. — Я сам состою в этом заговоре.
— Как?.. Что вы такое несете?!
Стало ясно, что Павлу пока неведомы имена заговорщиков, поскольку первым там числился сам Пален.
— Ваше величество, я умышленно вступил в ряды заговорщиков с тем, чтобы в точности выведать все их намерения и доложить вам. Иначе, как бы я мог узнать это?
— Сейчас же схватить всех, заковать в цепи. Посадить в крепость, в казематы! Отправить в Сибирь! На каторгу!..
Павел гневно выкрикивал слова, не замечая посеревшего лица графа Палена. Император быстрыми шагами расхаживал по комнате и тяжело дышал. Ярость теснила ему грудь, ярость отринула все другие соображения, кроме необходимости мгновенной расправы с заговорщиками. Думать и рассуждать в такие моменты Павел был не способен. Граф учел это и пошел ва-банк.
— Сделать подобное без вашего своеручного указа я никогда не решусь, потому что в числе заговорщиков — оба ваших сына, обе невестки, а также ее императорское величество Мария Федоровна. Взять все семейство вашего величества под стражу и в заточение без явных улик и доказательств — это настолько опасно, что может взволновать всю Россию, и я не буду иметь через то верного средства спасти вашу корону. Я прошу, ваше величество, ввериться мне и дать такой указ, по которому я смог бы исполнить все то, что вы мне сейчас приказываете, но исполнить тогда, когда будут уличения в злоумышлии членов вашей фамилии. Остальных заговорщиков я тогда схвачу без затруднения.
Ложь удачно легла на давние сомнения: в последнее десятилетие жизни Екатерина II, всегда с опасением смотревшая на образ жизни великого князя и его отровенное недовольство двором, приняла окончательное решение устранить Павла от престола пользу его сына и своего старшего внука Александра, но так и не успела его осуществить. Знал об этом Александр, знала и Мария Федоровна. Они никогда не выражали сочувствия такому плану, но кто их знает, что у них на душе?
Кто знает, что на душе у старшего сына, великого князя Александра, которому едва ли не ежедневно дежурный флигель-адъютант обязан был в точности и громко повторять слова венценосного отца: «Ты дурак и скотина!»? Офицеру надлежало получить ответ.
— Слышал, — тоскливо отвечал Александр. — Знаю, ступай…
Взбешенный неиссякаемым коварством своей фамилии Павел поддался на провокацию и туг же написал указ, повелевавший императрицу и обеих великих княгинь развести по монастырям, а наследника престола Александра и брата его Константина заключить в крепость, прочим же заговорщикам произнести строжайшее наказание.
Пален со своими конфидентами получил в руки такой козырь, о котором не смел и мечтать — ведь на деле Александра никак нельзя было склонить к участию в заговоре против отца, он лишь не исключал возможности своего восшествия на престол в случае самоотречения Павла. То есть без твердого согласия Александра на сомнительные и рискованные действия вся затея обещала обернуться крахом и неминуемой виселицей для самих заговорщиков, ибо никто еще не отменял закона о престолонаследии.
— Смотри! Видишь, что тебя ждет?! — сказал Пален, примчавшись с указом к великому князю Александру. — Читай внимательно. Все понял?.. Нельзя более терять ни единого часа… ваше императорское величество! Гвардия ждет счастливой возможности крикнуть: «Ура, Александр!»
Дальше все последовало бестолково, суматошно и пьяно. Денег лорда Уитворта на шампанском не экономили.
Возня и крики в покоях разбудили императора. Босой, в ночной сорочке, он схватил шпагу и спрятался за ширму. Не обнаружив императора в постели, Платон Зубов разочарованно присвистнул: «Упорхнула птичка!»
Беннигсен быстро ощупал постель. Она еще хранила тепло.
— Смотрите лучше, князь! Здесь он должен быть.
В полумраке спальни увидели босые ноги за ширмой. Шталмейстер Николай Зубов вытащил упиравшегося Павла.
— Арестован? Что значит арестован?.. — вопрошал император.
Кто-то ему кричал о своих обидах, кто-то судорожно всхлипывал. Гвардейские офицеры, набившиеся в спальню, не знали, как надо убивать своего императора. Павел в жалких попытках вырваться из объятий могучего шталмейстера сломал шпагу и силился теперь достать обломком эфеса ненавистного Платона Зубова. Тот пятился к ширме и беспричинно улыбался.
— Господа! — отчаянно крикнул Валериан Зубов. — Что же вы тянете?..
Николай по-мужицки крякнул и хватил императора висок случившейся под рукой табакеркой. Потом эфесом его же сломанной шпаги проломили голову. Потом долго душили шарфом, снятым с полкового адъютанта Аргамакова.
Потом наступила разгоряченная тишина, которую обычно называют мертвой.
Еще через час пили шампанское и кричали: «Ура, Александр!»
Произошло это в ночь с 11 на 12 марта 1801 года. То менее, чем через три месяца после неудавшегося покушения на Бонапарта.
Ольга Жеребцова 11 марта была в Берлине. Там ее спросили, верно ли, что император Павел намерен воевать с Англией и что в России вовсю идут приготовления к этой кампании?
— Нет, неверно, господа.
— Но, позвольте, разве император Павел…
— Император Павел… крепко умер! — засмеялась Ольга.
— Вы шутите? Когда он умер?..
— Завтра! — ответила Жеребцова.
Агентура Бонапарта передала ему эти слова на следующий же день. Он не поверил салонной болтовне А еще через день в Париж пришла весть об убийстве императора Павла I в Михайловском замке, который тот считал своей крепостью.
— Англичане промахнулись по мне в Париже, горько сказал Бонапарт. — Но они не промахнулись и Петербурге.
Жозефина молча раскладывала новый пасьянс, которому ее научила давняя подруга Терезия Тальен
Пасьянс назывался «Наполеон».
Глава пятая
УСТРИЦЫ ИЗ ПАРИЖА
В силу романтических традиций русской государственности императора Павла убивали зело похабно. А поскольку Европе объявлено было об апоплексическом ударе», то бальзамировщикам, гримерам и художникам понадобилось более тридцати часов, чтобы придать лику безвременно усопшего самодержца пристойный вид. Не слишком многого добившись ввиду обилия дарового шампанского, надвинули ему на лоб треуголку, щедро подбавили напудренных буклей и взгромоздили гроб повыше, дабы скорбящая публика могла лицезреть только подошвы царских сапог со шпорами.
И приставили офицера, которому велено было произносить три слова: «Проходите! Не задерживайтесь!»
Проходили и не задерживались. Только прыткий французский посол, улучив момент, заглянул под галстук почившего в бозе государя, где ему и привиделось нечто жуткое. А так — все путем: подошвы крепкие, шпоры острые, мундир голштинский. Сказывают, табакеркой в ухо? Зато это и вся революция. И государственный корабль поспешает в сторону, противоположную прежнему курсу. То, что вчера было полезным и важным, сегодня — вредно и осуждаемо. И наоборот.
Павел I запретил круглые шляпы и жилеты — самодур. Александр I их разрешил — душка он и свет очей.
Лучше Карамзина тут и не скажешь: «Сердца дышать тобой готовы, надеждой дух наш оживлен…»
А Державина что-то и не понять совсем: «И сильный упадает, свой кончить бег где не желал».
Желал тамо или не желал, а табакеркой в ухо, и дух наш оживлен весьма.
— Извольте проходить, сударь! Там наливают. 3а углом…
Император Александр привел русскую армию к жестокому позору Аустерлица, погубил кавалергардов под Фридландом, предал союзную Пруссию и накануне Тильзитских переговоров просил Наполеона о тесном союзе, который «только и может дать всему свету счастье и мир». Отцу само шло в руки все то, к чему теперь стремился сын, пролив для ясности дела реки русской крови и Европе.
Однако, по мнению петербургской знати, отраженному в хвалебной оде стихотворцем Державиным, состоявшим по казенному совместительству статс-секретарем, «вид величия и ангельской души» Александра I нисколько не умаляет гибель стотысячной русской армии, равно как и утрата всяческого влияния в Европе.
Все перевешивали круглые шляпы и фривольные кружевные панталоны, коих терпеть не мог самодур Павел.
Романтика выступила против инстинкта порядка, дисциплины и справедливости, и дело таким образом оказалось в шляпе.
Английский премьер принимал неофициальные поздравления. Лорд Уитворт не оставил своим вниманием Ольгу Жеребцову даже тогда, когда стал королем Англии. Ей следует отдать должное — как женщина она стоила любви короля.
Наполеону Бонапарту, ставшему императором Франции, нужно было от России многое. Но, кажется, ничего от Александра. Понуждаемый Англией молодой русский император направил Бонапарту неуклюжую ноту протеста по поводу того, что отряд французской конной жандармерии стремительным маршем вторгся на территорию Бадена, арестовал там и вывез во Францию одного из Бурбонов, на которого Англия делала ставку в дальнейшей игре, — герцога Энгиенского. Его судили в Венском замке военным судом, приговорили к смертной казни и без проволочек поставили к стенке. Очередная комбинация Англии рассыпалась в прах. Негодование Лондона не имело пределов, однако выразить открытый протест Франции там не рискнули, поскольку стало известно, что перед казнью несчастный герцог написал Бонапарту пространное письмо, выражавшее, надо полагать, не горячие признания в любви, а имена непосредственных вдохновителей плана устранения «корсиканского чудовища».
