Между тѣмъ вотъ и ноябрь наступилъ, снѣгу навалило, установилась санная дорога. Собрался Степанъ Егоровичъ въ Симбирскъ узнать о томъ, что на свѣтѣ дѣлается: казнили-ли Емельку Пугачева, смирно-ли за Волгой, а главное, хотѣлось ему провѣдать, не говорятъ-ли чего о разбойничьихъ награбленныхъ богатствахъ, не приказано-ли чего относительно этихъ богатствъ, въ случаѣ еслибы они гдѣ оказались.
Тревога душевная не прекратилась для Степана Егоровича съ освобожденіемъ Кильдѣевки отъ владычества Фирса и его шайки; правда, теперешняя тревога была далеко не прежняго свойства, но все настолько сильна, что Степанъ Егоровичъ по цѣлымъ ночамъ не спалъ, все свои думы думалъ.
«Вѣдь вотъ они тутъ подъ бокомъ, эти боченки съ золотомъ и серебромъ, а въ сараѣ десятки пудовъ посуды серебряной, мѣха дорогіе, оружіе, двѣ большія укладки съ камнями самоцвѣтными… Тутъ все это, и никто пока про то не знаетъ. Въ рукахъ богатства неисчислимыя, какія и во снѣ никогда не грезились, а бѣднота въ домѣ попрежнему — все разорено, съ крестьянъ взять нечего, почти весь скотъ домашній уничтоженъ разбойниками».
Не разъ входилъ Степанъ Егоровичъ въ запертой покойчикъ, не разъ открывалъ боченки; сильно хотѣлось ему попользоваться хоть горстью денегъ, но ни разу онъ не рѣшился на это, онъ боялся и отвѣтственности, и страшными казались ему эти деньги, добытыя грабежомъ и убійствомъ. А между тѣмъ, такъ и тянуло, такъ и тянуло къ этимъ проклятымъ деньгамъ, да и Наумъ въ искусителя превратился: почти каждый день толкуетъ, что еще потерпѣть немного, да и заживетъ Степанъ Егоровичъ всей губерніи на удивленіе и зависть. Нѣтъ-нѣтъ, да и начинаютъ рисоваться Кильдѣеву самыя соблазнительныя картины;
«Вся-то жизнь въ черной работѣ прошла, въ нуждѣ, да заботахъ, ужасы всякіе пережиты… охъ, кабы отдохнуть! Вѣдь, на эти деньги теперь кругомъ всѣ имѣнья закупить можно… всѣ раззорены, всѣмъ деньги нужны… слышно, продаютъ за безцѣнокъ… Дочки невѣсты, вѣдь, только узнаютъ, — лучшіе женихи въ губерніи явятся, отбою не будетъ, выбирай любого!»
Даже дрожь пробираетъ Степана Егоровича, но онъ все крѣпится.
Что-то вотъ въ Симбирскѣ скажутъ?
А въ Симбирскѣ, въ канцеляріи, говорятъ ему, что отъ правительства указъ вышелъ: все оставленное бунтовщиками и разбойниками въ тѣхъ имѣніяхъ, гдѣ они притоны свои держали и склады имѣли, все это поступаетъ въ собственность владѣльцевъ имѣній.
У Степана Егоровича шибко забилось сердце.
— Да точно-ли это, заправду-ли есть такой указъ? — запинаясь, спрашивалъ онъ всѣхъ и каждаго.
Нѣкоторые изъ чиновниковъ были ему и прежде того знакомы: они окружили его, принесли бумагу, прочитали. Но онъ все еще не вѣрилъ, пока самъ, своими глазами не прочелъ той бумаги, а какъ прочелъ, то бросился всѣхъ обнимать, руки трясутся, на глазахъ слезы, самъ крестится.
— Да что, или у тебя, Степанъ Егоровичъ, въ Кильдѣевкѣ много воровского осталось?
— Много, государи мои, много!..
— Какъ? что?
— Всего много, и вещами дорогими, и деньгами… боченки съ деньгами… сколько — не знаю еще доподлинно, не считалъ, а не меньше, какъ тысячъ на триста, четыреста будетъ.
— Вотъ такъ счастье!.. Кому горе, раззореніе… а вотъ людямъ этакое счастье!..
Вѣсть о томъ, что у Кильдѣева оказалось громадное богатство, мигомъ облетѣла всю канцелярію и пошла дальше по городу. Люди, до сихъ поръ относившіеся къ Степану Егоровичу высокомѣрно и съ пренебреженіемъ, вдругъ стали выказывать ему знаки искренней дружбы и почтенія; незнакомые съ нимъ спѣшили познакомиться, наговорили ему кучу пріятныхъ вещей. Всѣ его разспрашивали, тормошили, завидовали ему и злословили. Но онъ, съ копіей драгоцѣннаго указа, спѣшилъ скорѣе домой, въ Кильдѣевку.
Можно себѣ представить, какъ принята была въ Кильдѣевскомъ «ульѣ» привезенная Степаномъ Егоровичемъ новость. Одинъ только Наумъ оставался торжественно спокойнымъ, онъ давно уже ожидалъ всего этого, давно приготовился къ наступающей перемѣнѣ.
Счастливый и словно помолодѣвшій, принялся теперь Степанъ Егоровичъ за окончательный осмотръ такъ чудесно доставшихся ему сокровищъ. Сталъ считать и пересчитывать свои богатства, и оказалось, что у него не на триста, не на четыреста тысячъ рублей, а на цѣлыхъ семьсотъ хватитъ, — сумма въ то дешевое время огромная.
Но у Анны Ивановны вырвалась фраза:
— Охъ, боюсь я, боюсь, пойдетъ-ли намъ въ прокъ воровское богатство?!..
Услышавъ эти слова вѣрной жены своей, бывшія только повтореніемъ того, что и самому нѣтъ-нѣтъ, да и приходило въ голову, Степанъ Егоровичъ снова крѣпко задумался. Однако, онъ скоро нашелъ способъ успокоить свою совѣсть, избавиться отъ опасенія за будущее и въ то же время воспользоваться счастливымъ настоящимъ.
Онъ тотчасъ-же сталъ разузнавать по окрестнымъ монастырямъ да церквамъ, гдѣ и что было похищено, и все это возвратилъ по принадлежности. Затѣмъ принялся скупать имѣнія, переселился въ просторныя каменныя хоромы, верстахъ въ десяти отъ Кильдѣевки, и началъ строить церковь, съ тѣмъ, чтобы пожертвовать въ нее все церковное имущество, какое у него еще осталось и происхожденіе котораго ему было неизвѣстно.
Прошло нѣсколько лѣтъ, и конечно теперь въ Степанѣ Егоровичѣ никто-бы не узналъ прежняго скромнаго труженика: совсѣмъ другой видъ у него, совсѣмъ другія манеры. Да и все кругомъ него измѣнилось, не одно счастье привалило, пережилось немало и горя. Начать съ того, что Степанъ Егоровичъ лишился своей Анны Ивановны; прежде такая здоровая и бодрая, она, послѣ всѣхъ приключеній Фирсова нашествія, стала хирѣть и года черезъ два умерла. Хворая Оленька и нѣкоторыя изъ младшихъ дѣтей тоже умерли, несмотря на то, что теперь уходъ за ними былъ не прежній, что они ужъ не бѣгали босоножками по двору.
Машенька вышла замужъ за богатаго сосѣда, но за нею долго еще сохранилось въ Симбирскѣ прозвище «разбойничьей невѣсты».
Старшіе сыновья уже служили въ Петербургѣ въ гвардейскихъ полкахъ. Дома подростали новыя невѣсты. Заправляла всѣмъ старшая, горбатенькая Аришенька. Несмотря на свой печальный недостатокъ и некрасивое лицо, она вышла такой разумной, веселой и доброй, что вполнѣ замѣнила покойницу мать и была истинной матерью для своихъ младшихъ сестеръ и братьевъ.
Она хорошо понимала, что ея жизнь должна принадлежать другимъ, что для себя самой ей нечего мечтать о счастьи, и величайшимъ удовольствіемъ ея было устраивать всякія свадьбы. Такъ, успѣла она выдать замужъ за хорошихъ людей и двухъ несчастныхъ дочекъ отца Матвѣя, которыя жили у нихъ въ домѣ. Степанъ Егоровичъ далъ имъ порядочное приданое.
Наумъ, въ качествѣ главнаго управителя и совѣтника Степана Егоровича, благоденствовалъ со всею семьею. Онъ давно уже получилъ вольную и при этомъ Степанъ Егоровичъ пожаловалъ ему цѣлыхъ десять тысячъ. Ни отъ вольной, ни отъ десяти тысячъ Наумъ не сталъ отказываться, но для себя не хотѣлъ ничѣмъ воспользоваться. Оставшись у Степана Егоровича, онъ до конца считалъ себя его крѣпостнымъ слугою, но за то всѣ усилія употреблялъ, чтобы образовать и вывести въ люди дѣтей своихъ.
Его дѣти воспитывались вмѣстѣ съ младшими дѣтьми Степана Егоровича и одинъ изъ нихъ впослѣдствіи перещеголялъ всѣхъ Кильдѣевыхъ, дослужился до большихъ чиновъ и сталъ въ ряду видныхъ дѣятелей позднѣйшаго времени.
1881 г.
