Весь этотъ день въ кильдѣевскомъ домикѣ слышались стоны и рыданія.
Фирсъ на этотъ разъ пробылъ въ отлучкѣ двѣ недѣли и вернулся окруженный своей ватагой, съ шумомъ и гамомъ, на лихой тройкѣ, изукрашенной лентами и бубенчиками. Онъ былъ уже полупьянъ, очень веселъ, и очевидно совсѣмъ позабылъ размолвку, происшедшую между нимъ и Степаномъ Егоровичемъ передъ отъѣздомъ. Онъ шумно съ нимъ расцѣловался, объявилъ Аннѣ Ивановнѣ и домочадцамъ, что все это время скучалъ по нимъ и теперь радъ отдохнуть въ тишинѣ и съ милыми людьми.
— А вы, ребятки, что смотрите? — обратился онъ къ дѣтямъ:- думаете, съ пустыми я руками? — Анъ нѣтъ, всѣмъ гостинцевъ навезъ, никого не забылъ. Теперь вотъ поздно, поужинать да и спать пора, а подождите, завтра утромъ увидите…
Онъ пристально, пристально взглянулъ на Машеньку, такъ что она вся раскраснѣлась подъ его взглядомъ и не знала, куда дѣваться. Ужъ не въ первый разъ такъ глядитъ онъ на нее и ей неловко, ей страшно, а теперь, послѣ всѣхъ ужасовъ съ дочерьми отца Матвѣя, она сама не своя, жмется къ матери. Но Фирсъ повидимому не обратилъ никакого вниманія на ея смущеніе и продолжалъ, разговаривая со Степаномъ Егоровичемъ, время отъ времени на нее поглядывать. Послѣ ужина, за которымъ Фирсъ выпилъ изрядно вина и окончательно развеселился, разсказывая подвиги своей шайки, всѣ разошлись спать. Фирсъ затворился въ своей комнатѣ, а Машенька, думая, что она въ безопасности отъ его страшныхъ взглядовъ, вышла на крылечко немного подышать воздухомъ. Но не успѣла она полюбоваться на темное звѣздное небо, съ котораго то и дѣло отрывались и скатывались падучія звѣзды, какъ вдругъ почувствовала возлѣ себя чье-то дыханіе. Она обернулась. Въ полусумракѣ передъ нею обрисовалась фигура Фирса. Она хотѣла крикнуть, но будто онѣмѣла, будто окаменѣла отъ страха и стояла неподвижно, какъ несчастный звѣрекъ, заколдованный присутствіемъ страшнаго, громаднаго врага, приготовляющагося проглотить его.
— Это ты, Машенька? — у самаго уха ея раздался голосъ Фирса.
Она не отвѣчала.
— Ну, и хорошо, голубушка, — продолжалъ онъ:- что мы еще встрѣтились нынче, а то я совсѣмъ запамятовалъ, вѣдь, у меня въ карманѣ подарочекъ тебѣ припасенъ, миленькая ты моя! На вотъ, возьми, жемчугъ это, ожерельеце… славный жемчугъ, крупныя такія зерна, одно къ одному…
Машенька дрожала всѣмъ тѣломъ, но не шевелилась, будто приросла къ мѣсту. А онъ продолжалъ.
— Да постой-ка, я самъ на твою шейку его надѣну.
Своей крѣпкой, будто желѣзной рукой онъ охватилъ ея станъ. Она почувствовала прикосновеніе чего-то будто холоднаго къ своей шеѣ. Ей подумалось, что это ножъ, либо топоръ, что вотъ сейчасъ онъ зарубитъ ее. У нея начинала голова кружиться, въ глазахъ ходили какіе-то красные круги, но не было силъ вырваться, убѣжать. Онъ крѣпко, крѣпко ее обнялъ, прижалъ къ своей груди и сталъ осыпать горячими поцѣлуями ея помертвѣвшее, похолодѣвшее лицо. Тутъ только она слабо вскрикнула и стала отъ него отбиваться.
— Пусти, пусти! — отчаянно прошептала она и зарыдала.
Онъ нѣсколько изумился и выпустилъ ее.
— Ахъ, Машенька! Да какая-же ты еще дурочка! — проговорилъ онъ и пошатываясь прошелъ въ свою комнату.
А она съ громкими рыданіями кинулась къ матери и сестрамъ.
Фирсъ растянулся на постели, хмель еще не совсѣмъ разобралъ его, встрѣча съ Машенькой прогнала его сонливость. Онъ лежалъ и мечталъ:
«Чортъ возьми! Славная дѣвка, давно такая не подвертывалась».
Машенька съ перваго дня его появленія въ Кильдѣевкѣ произвела на него сильное впечатлѣніе, и если онъ до сихъ поръ сдерживался, то единственно потому, что она была дочерью Степана Егоровича и что отнестись къ ней такъ, какъ онъ всегда относился къ встрѣчавшимся ему женщинамъ, ему все-же было неловко. Но чѣмъ онъ больше себя сдерживалъ, тѣмъ, естественно, Машенька казалась ему привлекательнѣе. Въ эти послѣднія двѣ недѣли, несмотря на все буйство и развратъ, которому онъ предавался, онъ то и дѣло вспоминалъ о ней. Онъ привезъ ей прекрасный жемчугъ, добытый при разгромѣ богатаго помѣстья въ укладкѣ старой боярыни, онъ разсчитывалъ на дѣйствіе этого жемчуга; но теперь, несмотря на свое опьянѣніе, не могъ не замѣтить, что внушаетъ Машенькѣ большой страхъ.
«Э-эхъ, дурочка!» самъ себѣ улыбаясь, прошепталъ онъ. «Ну, да перестанетъ бояться, и ужъ какъ тамъ ни на есть, а завтра же это дѣло надо будетъ кончить, ужъ я ее не выпущу…»
И съ этимъ рѣшеніемъ онъ захрапѣлъ.
Кильдѣевы проснулись рано на слѣдующее утро, да и всю ночь имъ плохо спалось. Разсказъ перепуганной Машеньки произвелъ на всѣхъ ужасное впечатлѣніе. Какъ теперь быть? Что дѣлать? Первою мыслью было спрятать Машеньку, удалить куда-нибудь изъ дому; но тутъ-же сейчасъ всѣ и поняли, что это немыслимо.
— Но не отдавать-же ее на погибель?! — ломая руки и плача, повторяла Анна Ивановна.
— Авось я какъ-нибудь удержу его, авось въ немъ хоть настолько совѣсти осталось! — мрачно говорилъ Степанъ Егоровичъ. — А ты, жена, ни на шагъ не отпускай ее отъ себя.
Только что Фирсъ проснулся, какъ Степанъ Егоровичъ уже былъ передъ нимъ и держалъ въ рукѣ жемчужное ожерелье. Фирсъ изумленно взглянулъ на мрачное лицо стараго пріятеля, потомъ перевелъ, взглядъ на жемчугъ и усмѣхнулся.
— Это ты что-же, Степушка, никакъ мой подарокъ назадъ мнѣ тащишь? этакъ-то, вѣдь, не годится… этакъ мнѣ въ обиду будетъ. Я для твой доченьки самъ его выбралъ, хотѣлъ побаловать… съ чего-же это ты?..
— Моя дочь не привыкла къ такимъ подаркамъ, — отвѣтилъ Степанъ Егоровичъ и горькая тоска изобразилась на лицѣ его. — Ты знаешь, мы бѣдные люди… были бы сыты и за то благодарны Богу… Моимъ дочерямъ не носить жемчуговъ, мы съ женой въ страхѣ Божіемъ, да въ чистотѣ ихъ выростили, такъ грѣхъ тебѣ такъ порочить моего ребенка…
— Да развѣ я что-нибудь… развѣ я… — перебилъ его Фирсъ.
— Да ты тоже побаловать ее вздумалъ и своими поцѣлуями!.. А еще про нашу старую дружбу говорилъ мнѣ… Э-эхъ, мало тебѣ, что ли, другихъ? моя дочка понадобилась… на вѣки опозорить всѣхъ насъ хочешь… другъ тоже… надумайся, будь человѣкомъ, а не звѣремъ… ну, вотъ, ну, хочешь, я на колѣняхъ буду молить тебя… не губи моего дѣтища!..
Фирсъ поднялся съ мѣста и сверкнулъ глазами; но вдругъ опять улыбка набѣжала на лицо его.
— Степушка, чего ты причитаешь, какъ баба? не къ лицу это старому солдату… съ чего ты взялъ, что я позорить тебя хочу, стараго друга? у меня и въ мысляхъ того не было, а что я дочку твою вчера подъ хмѣлькомъ поцѣловалъ, въ этомъ еще бѣды большой нѣту. Будемъ говорить напрямикъ, полюбилась мнѣ твоя дочка… ну, самъ знаю, не молодъ я, да, вѣдь, и не старъ еще… за себя постою… Ты думаешь, я что? такъ, для баловства? анъ нѣтъ, ты мнѣ отдай свою Марью Степановну въ законное супружество, пусть попъ насъ обвѣнчаетъ, справимъ мы свадебку на славу. Это не ты мнѣ, а я тебѣ въ ножки поклонюсь, да Аннѣ Ивановнѣ… Такъ какъ-же, отдаешь?.. по рукамъ, что ли, дружище?
Къ такой развязкѣ Степанъ Егоровичъ совсѣмъ не былъ приготовленъ. Но она нисколько не прекращала его муки: дѣло запутывалось. «Фирсъ — женихъ, мужъ Машеньки! разбойникъ, котораго вотъ-вотъ схватятъ и повѣсятъ, и честный, старый Кильдѣевскій родъ будетъ на вѣки опозоренъ. А между тѣмъ, отказать ему — онъ оскорбится, онъ изъ себя выйдетъ. Теперь онъ еще нѣтъ-нѣтъ да и прежнимъ Фирсомъ кажется, а тогда ужъ Фирса совсѣмъ не станетъ, останется только злодѣй и убійца, и онъ не пощадитъ… никого не пощадитъ».
Степанъ Егоровичъ молчалъ. А между тѣмъ Фирсъ стоялъ и ждалъ отвѣта.
— Такъ какъ-же, — наконецъ, сказалъ онъ:- или ты мнѣ отказываешь? Видно, плохой я женихъ… почище кого-нибудь надо. Да ты слушай-ка, разбери по ряду, ты, можетъ, думаешь, что я такую жизнь всегда буду вести? нѣтъ, братъ, мнѣ вотъ только до Симбирска добраться, и тогда я забастую. У меня ужъ и мѣстечко есть на примѣтѣ, куда на первое время скрыться можно будетъ. Пожди только, еще какъ заживемъ-то, всему міру на удивленіе! Жена-то моя, хоть я и не Петръ Ѳедоровичъ, а не хуже заправской царицы роскошествовать будетъ. Эхъ, Степушка, не отказывай мнѣ, не наноси кровной обиды — боюсь, не снесу!..
И Степанъ Егоровичъ видѣлъ, что онъ, дѣйствительно, не снесетъ, видѣлъ еще разъ, что этому человѣку нельзя перечить. Тамъ, что еще будетъ, можетъ, Господь спасетъ, а теперь, на словахъ, нужно согласиться, вѣдь, не сейчасъ-же свадьба, не сейчасъ вѣнчанье, можетъ, удастся протянуть время, можетъ, придетъ помощь.
— Чего-же мнѣ тебѣ отказывать, — сказалъ Степанъ Егоровичъ:-только, вѣдь, никакъ я не ждалъ этого. Дай мнѣ придти въ себя, дай оглядѣться, такое дѣло нельзя въ одну минуту покончить. Пускай все будетъ по-человѣчески, дай приготовить дѣвку… молода, вѣдь, почти ребенокъ… ее вразумить надо.
Фирсъ подумалъ съ минуту.
— Ну, ладно, Степушка, дѣлай, какъ знаешь. Только чуръ, не долго тяни ты, говорю, больно мнѣ полюбилась Марья Степановна, такъ ждать-то, да тянуть мнѣ совсѣмъ неохота.
