И все-таки первый вопрос в службе. Гоже ли остаться только помещиком великолуцким? Может, не браковать земское войско? Дадут батальон, и на войну с ним попадешь.
Сергей Васильевич расспрашивал Захаву, как идет формирование милиции. Толку, и малого даже, пока не было. Офицеры в новой форме кутили, разъезжали на рысаках или верхом по городу, а мужиков, сданных помещиками, сгоняли в назначенные пункты, где им нечего было есть, нечем обогреться, — обмундирование и продовольствие существовали больше на бумаге. Да и народ приходил слабый, пожилой. Какой барин отдаст охотой хорошего работника? Ополченцы болели, немало значилось уже «в бегах». Говорили, что от бескормицы в Пензенской губернии взбунтовалось несколько тысяч, едва усмирили настоящим войском с пушками. Среди ополченцев ходили невесть откуда пришедшие слухи, будто Бонапарт прислал нашему царю письмо, наказывал крепостных сделать вольными. Тех, кто говорил подобное, сажали в холодную, забивали в железа. Нет, от таких полков навряд можно ждать близкого похода на войну…
А там, казалось, и без них справятся. Сначала все шло как-то вяло, — видно, как говорится, раскачивались. Долго ехал к армии фельдмаршал Каменский, потом только приехал, как сказался больным и сдал команду Буксгевдену. Но тут Беннигсен, стоявший ближе к врагу, дал сражение под Пултуском и, судя по реляции, его выиграл — французы отступили. Среди отличившихся снова назван Ваня Дорохов. Он со своими изюмскими гусарами навел французов на наши батареи. И должны быть еще победы, раз что со всей страны стягиваются войска, идут они и через Тулу.
Но все-таки куда же ему-то проситься? Можно, не откладывая, волонтером вступить в действующую армию. Но, по совести сказать, супротив монаршего мнения, он сам-то полагает, что к походным условиям не очень пригоден. Выходит, все-таки надо просить нестроевого места или ехать в Ступино, как когда-то Моргун, «отпущенный на свое пропитание»… А как же с Авророй? Ведь нужно поговорить с ней до отправки рапорта.
Подходило рождество.
С отъездом Аракчеева минуло две недели. Пора что-то решать. Просить другого места в Туле? Но по военной части здесь ничего нет. На заводе надобны знания, которых не приобрел, и не очень приятно оказаться в подручных Никеева, Сурнина или еще кого, столько лет ведавши своей ротой, подчиненной только генералу… Хоть бы Аврора скорей приехала! Может, в разговоре разъяснится с этими тридцатью тысячами. Например, заняла у кого-то через отца. И если так да не получила пенсии, то прямо предложит разделить, что имеет сейчас и в будущем…
* * *
О том, что она приехала, узнал от Пети Доброхотова, который жил рядом с Куломзиной и, по давно заведенному обычаю, приходил по воскресеньям обедать к Сергею Васильевичу.
— Вчерась под вечер генеральша прибыла, — сказал Петя — Люди ее говорят, пенцию знатную у самого государя схлопотала и полнаследства от пасынка-кутилки выкупила. А на обратном пути в Москве две недели простудой маялась, чуть не померла…
«Болела? Чуть не померла? — волновался про себя Непейцын. — Ну, сегодня, верно, будет записка, позовет к себе вечером».
Не откладывая больше, сел писать рапорт Аракчееву, поясняя желание уйти со строевой должности «домашними обстоятельствами». А какой службы просит, решил написать во втором, уже частном письме.
Но вечер прошел, а лакей Архип не показывался. «Может, расхворалась с дороги? Завтра явлюсь без приглашения…»
Наутро, захватив конверт с рапортом, Сергей Васильевич поехал в роту, а после полудня, когда каждодневно уезжал домой обедать, приказал Фоме везти к Куломзиной.
«Была не была! Нельзя больше откладывать…»
Когда проезжал мимо заводского правления, у подъезда стоял бухгалтер, в шинели, шляпе, в белых перчатках и с тростью.
— Сергей Васильевич! Подвезите!
— Садитесь. Вы куда ж таким франтом?
— К генеральше Куломзиной. Вы ведь ей знакомы?
— Знаком.
— А я вот представляться собрался. Вчерась вечером Екатерина Александровна Чичерина меня призвали — они ведь, то есть генеральши обе, меж собой хороши — и наказали ноне к той явиться. Надобно ей, видите ль, про отчетность по имениям со мной посовещаться, чтоб приказчики не так обсчитывали. Что ж, я, конечно, рад ее превосходительству Екатерине Александровне услужить, тем больше что сказали, без благодарности не останусь… И еще важное нонче к тому узнал… — Тут их тряхнуло на ухабе, и Тумановский ухватился за Сергея Васильевича, обдав его запахом духов. — Нонче слух прошел, что вчерась госпожа Куломзина получили известие, будто второй их пасынок, холостяк, который в армии находился, убит под Падлуском или как его… А тем они на знатный еще куш мужнего наследства права получают… Вот так невеста! Красавица, умница, музыкантша и теперь еще богата стала. Впрочем, такая еще подумает замуж идти. При браке ведь пенсия ее сряду — фють!.. Я б на ее месте ни за что б не пошел. Чего не хватает? И так превосходительство, сама себе хозяйка, крестьян, говорят, под тысячу душ… А вы чего-то, достопочтенный, все нахмуренный? Нездоровы?
Сергей Васильевич высадил Тумановского около дома Куломзиной и поехал на почту. Отправил пакет, возвратился домой. Пообедал и, приказав никого не принимать, заперся в кабинете.
«В самую точку попал болтун. Или слышал, что я частый гость у Авроры и намеренно пустил такую стрелу? Богата стала, и вовсе не нужен ей теперь безногий майор. Небось повидаться не позвала, а бухгалтер немедля понадобился… Богачка! Тысяча душ! Не чета пятидесяти ступинским. Может, и не все пасынку отдала, что после смерти старика утаила… А ведь как вздыхала, что придется запереться в деревне, носить фланель и солить грибы… Или, может, зря клевещу на нее?.. Но тогда почему не зовет? И все равно рапорт уже послан…»
Он сел к бюро и принялся писать второе, частное письмо к Аракчееву. Спрашивал разрешения после сдачи роты приехать в Петербург, чтобы разузнать о возможном устройстве, и может ли надеяться на совет его самого, графа? Запечатал и тотчас послал Федьку на почту — было еще только два часа дня, — чтобы оба письма ушли в Петербург одновременно.
А вечером, когда, уже в халате, заставил себя разбирать накопившиеся в бюро бумаги, Архип принес приглашение посетить недавно приехавшего друга, если простит забинтованное больное горло.
— Одеваться! Закладывать! — закричал Непейцын так громко, что в кабинет вбежал не только Федор, ожидавший за дверью обычных чаевых для куломзинского человека, но и бывшая на кухне Ненила.
* * *
Нет, нет, Аврора Богдановна не выглядела больной — глаза блестели и уста приветливо улыбались. И красива же! Опять в трауре, который сняла перед отъездом в Петербург. Но на черное платье наброшена белая шаль с красной каймой. И траур — и нет… Да, шея была закутана белым шелком — кокетливая предосторожность от простуды.
Они только успели поздороваться и сесть, как лакей внес чайный прибор на две персоны. Значит, больше никого не ждала.
— Я слышал, ваши дела хорошо устроились, — начал Непейцын.
— Да, в Петербурге много тревог и долгое ожидание закончились нежданной удачей. Зато потом, здесь, сразу такая печаль. Бедный юноша!.. Но обо всем после, если пожелаете, а сейчас я хочу слышать, как у вас прошел смотр. Рассказывают, что граф Алексей Андреевич вас так обласкал. Оказывается, вы дружите с детства. И даже никогда не обмолвились об этом! — Она грациозно покачала головой — сама ласковая укоризна. — Он даже мне сказал, что в Туле желает вас повидать, вспомнить юность.
— А вы его видели? — удивился Сергей Васильевич.
— Да, одна знакомая моей тетки, у которой граф запросто бывает, доставила мне случай просить его помощи по делу пенсии. И вот клевещут, что зол, груб, невоспитан, а со мной прелюбезно обошелся и разом все сдвинул. Объяснил, как бумаги иначе переписать, и сам доложил государю. Мне сразу же за год деньги выдали. Без того не знаю, как выбралась бы из Петербурга. Ведь все, что генерал мне оставил, пришлось старшему пасынку отдать. Он такой алчный — игрок, кутилка. Я графу навсегда благодарна… Ах, я опять о себе!.. Но вам-то теперь будет и следующий чин, и батальон, о котором генерал хлопочет и графа просил. С таким другом ваша дорога широка и усыпана звездами. Но я, право, больше всего восхищена вашей скромностью. Ведь никогда ничего, ни словом даже мне не обмолвились.
«А что я тебе вообще-то рассказывал! — с горечью подумал Непейцын. — Любовался, как картиной, как статуей ожившей. И сейчас, дурак, любуюсь… Ох, хороша, глаз не оторвать!.. Но сама помянула о деньгах после генерала, забыла, видно, что раньше говорила… Ну, разом! Сейчас твои чувства до конца узнаем». И он сказал:
— Нет, Аврора Богдановна, батальоном, когда он сформируется, другой офицер командовать станет…
