Имена не произносились, но все и так знали о ком речь, так что предосторожности были излишними.
Миллер улыбнулся этой мысли, и тут же судья обратился к нему:
– Не скрою, вся надежда на вас, мой друг. Если вы не справитесь с насильником и похитителем до темна, завтра весь город будет вопить о бесчестье девицы… – он замялся, разводя руками. Мол, как тут по-другому сказать. Зашифровывай, перезашифровывай, а бесчестье все одно бесчестьем останется.
– Ваша честь, – Петер поднял на судью свои ясные голубые глаза. – Я, конечно, рад помочь. Кроме того, это моя обязанность перед городом, но только не уточните ли вы, что именно я должен сделать?
– Похититель и насильник пойман, девица спасена и в настоящее время вместе со своим отцом находится недалеко отсюда с тем, чтобы прибыть в тюремную часовню по первому вашему зову.
– Вы хотите сказать, что я должен заставить Ганза Гортера жениться на госпоже… – Петер закашлялся, чтобы не назвать всем известного и давно пытающегося сорваться с уст имени.
– Вот именно. Мы не можем послать на казнь мерзавца, потому как в этом случае благородная девица будет опозорена до конца своих дней. Поэтому барон и обещает прекратить преследования Гортера, назвав его своим зятем.
– Разве мало того, что проклятый Ганз Гортер похитил девушку из благородного дома и мучил ее несколько дней? Вы требуете от меня, чтобы я помог передать теперь ее же ему, чтобы господин Гортер продолжал издеваться над несчастной теперь уже на законных основаниях?!
– Что делать, господин Миллер! – судья Тенглер всплеснул руками. – Что делать, нам придется подчиниться! Высокому суду остается одно из двух, либо казнить насильника, либо заставить его жениться на своей жертве, тем самым смыв ее позор.
– Какой позор?! – Петер понимал, что зашел уже за дозволенную грань, но не мог остановиться. – Ваша честь, – Миллер резко развернулся, так что его взгляд встретился с взглядом окружного судьи, – разрешите вопрос, как поживает ваша дочь?
Удар достиг цели, судья Тенглер смертельно побледнел, затравленно глядя на палача.
– Скажите, Гер Тенглер, можете ли вы, находясь в здравом уме и трезвой памяти, отдать свою дочь, чуть было не умершую от холода в заброшенном доме, смогли бы вы после спасения вернуть ее в руки ее похитителя, если бы обстоятельства были схожими?
– Моей дочери только шесть лет… – язык судьи заплетался, он облизал пересохшие губы, с ужасом обводя взглядом присутствующих.
– Как вы знаете, по предписанию, взятому из книги господ Инститориса и Шпренгера, девочка шести лет считается пригодной к соитию и деторождению.
– Но дьявол фон Бер не насиловал мою дочь! Он похитил ее единственно с целью получения выкупа! Клянусь богом, господин верховный судья, он не дотронулся до моего ребенка!
– А если бы! – Петер не сводил с судьи приковывающего взгляда. – Если бы госпожа Мария Шварцкоф была ваша дочь, вы отдали бы ее во второй раз в руки насильнику?
– Я? Никогда! Я уехал бы из города и увез отсюда мое дорогое дитя, чтобы никто, никто в целом мире не узнал о ее позоре и не посмел бы косо глянуть в ее сторону. Я дрался бы, наконец! С фон Бером, с Гортером, с целым миром! – судья тяжело отдышался. – Но, хотя… откуда я знаю… То есть, я хотел сказать, что господин барон дал нам четкие инструкции, и вы должны, нет, просто обязаны спасти честь его дочери.
– А какое наказание тогда понесет ее соблазнитель? Ее мучитель? Как я должен казнить его? В наказание он сделается зятем барона? Порядочным человеком? Получит в жены красавицу баронессу? Наследует титул? Кучу денег? Должность? Тогда все молодые люди начнут воровать богатых девиц, насиловать их и затем получать титулы и поместья!
– Так или иначе, либо беритесь за дело, либо за него возьмется Филипп Баур. – снова взял слово притихший было во время перепалки фон Канн. – Все, что я хотел бы услышать от вас, это время, которое понадобится вам для того, чтобы сломить волю подлеца, принудив его к браку с девицей Шварцкоф. Черт возьми, Миллер, из-за вас я сам произнес это имя, хотя обещал господину барону, что все останется в глубочайшей тайне.
– Останется, как же… – усмехнулся сидящий тут же офицер Мейфарт. – Да этот Гортер, что сорока, языком мелет почище мельницы.
– Для того, чтобы ответить на ваш вопрос, мне сперва нужно взглянуть на задержанного. – Миллер помялся еще какое-то время, ожидая решения судей, но поскольку никто не препятствовал ему, палач поклонился и вышел из комнаты начальника тюрьмы, прикрыв за собой дверь.
Спускаясь в подвал, где должны были приготовить к пытке Ганза Гортера, Миллер вдруг увидел, что его сын, которого он оставил дома, преспокойно сидит на одной из ступенек лестницы, чертя мелом что-то на полу. Нимало не удивившись сыну, Петер кивнул ему и, когда мальчик поднялся и пошел за отцом, не стал ему в этом препятствовать – какой ребенок не хочет похвастаться перед сверстниками, что первым видел пойманного разбойника.
Прекрасно зная расположение тюрьмы, Петер понимал, что Ганза Гортера могли поместить либо в камеру предварительного заключения, либо в подвал, где проходили непосредственно пытки. Но поскольку все происходило в столь спешном порядке, десять против одного, что и преступника уже приготовили для него в камере пыток.
Его расчеты оказались верны, и вскоре Петер Миллер узрел Ганза Гортера. Им оказался изумительно красивый мужчина в снежно-белой сорочке с кружевными оборками на рукавах, коротких сатиновых панталонах серого цвета и черных башмаках из дубленой козлиной кожи. Должно быть, во время задержания на кладбище он потерял свой камзол и шляпу. Но, если не считать этих мелких деталей, во всем остальном его вид был безупречным.
Стоящие возле Гортера стражники одновременно поклонились палачу, не говоря ни слова и не мешая Миллеру разглядывать свою жертву.
Ганз Гортер был прекрасно сложен – с широкими плечами, тонкой талией и крепкими ногами. Его густым каштановым волосам, которые Петер поначалу принял за парик, могла бы позавидовать любая девушка.
Тем не менее, прекрасно разбирающийся в людях Миллер тут же распознал в лице и фигуре Гортера черты безнадежной испорченности и скверных наклонностей. Он понял, что этот красивый, богато одаренный от природы человек знает цену своей внешности и умеет пользоваться ею, точно разменной монетой. В считанные секунды он словно перенесся в мир этого такого красивого и такого опасного человека, увидев богатых женщин, отдающих молодому авантюристу деньги и драгоценности мужей, а затем вынужденных побираться по папертям или кончать жизнь самоубийством. Увидел, как оскорбленный красавчиком Гортером муж убивает изменившую ему жену и после кидается в воду сам, оставив маленьких детей сиротами. Он увидел зло, творимое спокойно сидящим перед ним теперь человеком, и, ужаснувшись им, вынес свой приговор.
Несколько минут палач и арестованный, не мигая, смотрели друг на друга, Миллер с омерзением, Ганз Гортер с нарастающим ужасом и одновременно с напускным пренебрежением. Наконец, контакт глаз разорвался. Тяжело дыша, палач отвернулся от преступника и опустился на корточки перед своим сыном.
– Послушай, Клаус, – шепнул он на ухо сыну. – Беги прямо сейчас к судье фон Канну, он в комнате начальника тюрьмы. Так вот, вызови его на секунду и скажи, что тебя послал я – палач Петер Миллер. И я согласен со всем, что они мне предлагали. Скажи, что я сказал «да» и не отступлюсь уже никогда! И еще, скажи, что я нуждаюсь в его помощи! Запоминай. Сегодня в полночь состоится венчание, после которого от здания тюрьмы отойдет карета с новобрачными. Думаю, это будет совсем простая карета, так что важно не пропустить. Скажи, что я просил, нет, умолял не трогать женщину.
– Пусть они выступят под видом обыкновенных грабителей. Пусть делают все что угодно с женихом. Но невеста, невеста не должна пострадать! Ты понял? – он тряхнул сына, которого слова отца ввели в некий столбняк. После чего Клаус кивнул головой и выскочил из пыточной камеры.
Услышав колокол, Петер сообразил, что уже около десяти часов вечера, и, подозвав к себе одного из стражников, велел ему идти в кабинет начальника тюрьмы и сказать там, что палач Миллер просил передать, мол, пусть священник и невеста ждут в часовне ровно в полночь.
После чего переоделся у себя в рабочую одежду и, не дожидаясь вечно опаздывающего Михеля, подошел к закованному в цепи преступнику.
– Доброй ночи, Гер Гортер, – безразличным тоном поздоровался он.
– Спустите с меня шкуру? – с черной иронией поинтересовался похититель, не сводя безумного взгляда с палача. – Чтобы вы не делали, прошу не забывать, что я дворянин и офицер… – он попытался глотнуть слюны, но во рту пересохло. – У меня есть связи, вы даже не понимаете, что сделает с вами госпожа Камилла Барра, если вы нанесете какой-либо урон моей внешности и…
