Настеньку окликнули со двора подруги. Она вышла. Лебеда закрыл глаза и откинулся на подушку. Вот она, жизнь! Дочка его умерла на выданьи. Думал выдать ее замуж да внуков нянчить — не вышло. Тосковали они со старухой долго, но потом всю нежность, нерастраченную, копленную для внуков, стали отдавать людям. Не было отзывчивее стариков Лебеды с Лебедихой. А тут словно вернулась вся эта нежность и согрела сердце старика, когда Настенька выслушала его по-дочерни нежно и доверчиво.
Виталий шел, не чуя под собой ног. Настенька, такая, какой он видел ее сейчас, не выходила у него из головы. Он оторвался от своих мыслей, лишь выйдя на площадь, где звенели мальчишечьи голоса.
Ребята играли в войну. Бонивур остановился.
Штабель бревен изображал крепость белых. Ребята постарше, лет десяти двенадцати, нацепили вырезанные из бумаги пятиконечные звезды, украсили свои картузы красной лентой и зашагали к росшей вокруг полыни, высоко подымая ноги и прижимая к плечам длинные прутья.
Командир — Вовка Верхотуров — скомандовал:
— А ну, ребята, песняка!
И все вразброд запели:
Все тучки, тучки понависли.
И с моря пал туман.
— Скажи, о чем задумался,
Наш Чуркин-атаман?
Виталий покачал головой.
— Что же вы, ребята, о разбойнике поете? Уж если вы партизан изображаете, так и песня должна быть подходящей. Я же учил вас.
Вовка покосился на Бонивура. Потом махнул рукой.
— Отставить про Чуркина! Давай затягивай про революцию!
И первый запел:
Тучки черные по небу вьются…
Рати белых идут на восток.
Но мечи уж повсюду куются:
Жизни новой восходит росток.
Грозы на небе гулко грохочут,
Пушки огненным смерчем горят…
Белым гибель готовит рабочий,
И в тайге партизаны стоят
Ребята скрылись в полыни. Тотчас же в «крепость» полетели комья земли с травой. Малыши, сидя на бревнах, терпеливо ждали, когда можно будет пустить в ход и свое оружие — шапки подсолнухов. Уже в полыни началось движение. Это «красные» готовились идти на штурм. Двое ребят привязывали красный платок к палке, чтобы двинуться в атаку с развернутым знаменем. Но в этот момент военные действия были неожиданно прерваны.
Один из мальчишек, оставшихся в «крепости», слез с бревен и решительно направился к полынному полю, не обращая внимания на комья земли, летевшие мимо него и падавшие у его ног. Он храбро перешел поле. Навстречу ему выскочил Верхотуров и сердито закричал:
— Ты куда, Мишка, лезешь? Раз ты белый, так сиди в крепости, а когда мы ее возьмем, тогда можешь уходить.
— Не хочу! — сказал Мишка, упрямо мотнув головой. — Белым быть не хочу. Я красный.
— Если все будут красные, так кто будет белым? — убеждал его Вовка.
— Никто! — сказал Мишка.
— Как это так — никто? Что же это будет?
— А так: никто — и все! И очень хорошо будет! — убежденно ответил Мишка.
Наблюдавший за этой сценой Виталий рассмеялся. Он подошел к ребятам и сказал старшему:
— Ну что ты, Вовка, заставляешь его белым быть? Пусть будет красным.
— Да у него даже и звезды нет! — заупрямился Вовка.
Виталий обнял Мишку за плечи.
— Как тебя звать?
— Мишка Басаргин.
Бонивур вспомнил баталию на доске парты, подписанную именем его нового знакомца, и сказал:
— Ничего, Мишка, будет у тебя звезда!
Он снял фуражку, отцепил с околышка свою пятиконечную звездочку и дал Мишке. Тот осторожно взял звездочку, прицепил ее к своему дырявому картузу и заблестевшими глазами глянул сначала на «командира», потом на Виталия.
Бонивур напутствовал его:
— Смотри, не потеряй!
— Ну что ты! — сказал Мишка. — Я-то потеряю? — И, не зная, чем выразить обуявшую его радость, он выхватил деревянную саблю, хлестнул по ивовому пруту — лихому скакуну — и закричал пронзительным голосом: — Ур-ра-а! — и помчался в наступление на «крепость». — За мной! Ура-а!
Виталий поманил к себе Верхотурова и сказал ему:
— Вот что, Вовка, собери-ка ребят, которые побойчее, постарше!
Через минуту собралось человек десять. Помолчав немного, Виталий сказал:
— Ребята! Вы должны помочь нам. Надо, чтобы вы последили за дорогой да за кустами. Людей заметите — сейчас же в село и сообщите мне. Ну, кто возьмется за это?
Вовка тотчас же сказал:
— Я!
За ним еще шестеро вызвались помочь Бонивуру.
Бонивур послал подростков к дозорным. Засев на половине расстояния между дозорными, они смогли просматривать теперь всю округу.
Вовку Бонивур поставил неподалеку от Колодяжного.
— Ну, партизан! — легонько хлопнул он Вовку по плечу. — Смотри в оба.
Верхотуров взглянул на Виталия.
— Вот винтореза бы мне сюда еще.
— Винтореза?
Вовка смутился.
— Ну, винтовку! Как беляк на дорогу, я его раз — и готово.
Бонивур усмехнулся.
— Успеешь еще, навоюешься! — И ушел.
Когда Виталий исчез из виду. Колодяжный окликнул Вовку:
— Эй, сынок! Поди сюда! — Вовка подошел. Старик усадил его возле себя. — Ну, посиди со мной, а то сон морит.
Вовка буркнул:
— Виталя сказал, с того поста наблюдать!
Колодяжный ворчливо ответил:
— Виталя, Виталя!.. А я-то что, не знаю, чего можно, чего нельзя? Мне и отсель твой участок — как на ладони. — Он прищурился. — Ишь ты, и сосункам дело нашел Виталька! Ох, и дошлый!
— Деда! — сказал Вовка. — А верно сказывают, Виталий в Москве был?
— Был.
— И Ленина видел?
— Ну да, видел.
— Он нас песни учит петь.
— Виталий-то?
— Ага.
— Его на все дела хватает, — сказал, зевнув, Колодяжный. Старика томила дремота.
Раскаленный воздух слоился над окрестностью. И дальние сопки в потоках этого воздуха трепетали и словно двигались. Редкий ветерок пробегал по белым дорогам, взметывал тучки пыли, будто кто-то невидимый шагал по этим дорогам, таясь от всех.
Томительный жар словно придавил все вокруг. Даже птицы в кустарнике замолкли, оглушенные зноем. Солнце все сильнее и сильнее палило землю, будто решило выжечь ее дотла. Несмелый ветерок не смягчал жары, царившей вокруг.
«Быть грозе!» — подумал Колодяжный, сбив свой треух на затылок и обливаясь потом.
И в самом деле, гроза была близка…
Партизанский дозор, выставленный у завода Пьянкова, обстрелял белых. Белые замешкались было, но Суэцугу махнул на дорогу рукой, и казаки поскакали дальше. Алеша Пужняк только что залил бочку бардой. Увидав, что белые помчались к селу, он вскочил на коня и понесся быстрее ветра напрямик, опережая казаков, чтобы предупредить штаб.
Старик Колодяжный прищурил глаза: на дальней дороге, которая вела к заводу Пьянкова, заклубилась пыль. Вовка тронул старика за рукав.
— Дедка! Глянь, скачет, — шепнул он.
— Вижу! — хмуро отозвался партизан, открыл подсумок и широко перекрестился. — Ну, помогай бог! — Он обратился к побледневшему при виде этих приготовлений мальчику: — Беги, сынок, до штаба! Бонивуру скажешь: скачут сабель сто, а может, и поболе. А потом ховайся да татьке с мамкой скажи — окна подушками закрыть, а самим в подпол залезать. Носу на улице не высовывать, пока не уйдут белые из села… Ну, чего стоишь? Беги!
— А вы, деда? — спросил мальчуган. — А вы?
— Беги. Я за тобой.
Вовка помчался через кустарники, заливисто засвистел, заложив два пальца в рот, — это был условный знак. Колодяжный посмотрел вслед Вовке, пригладил бороду, вздохнул и опять внимательно прощупал глазами местность. Далеко в стороне, поперек кривизны дороги, что вела к заводу, скакал одинокий всадник. Он почти слился с лошадью.
«Кто такой? — спросил себя старик. — Скачет, будто упредить хочет. Не иначе как кто-нибудь из наших… А эти-то, ишь, наперерез пошли. Придется этих осадить. Господи благослови!» Колодяжный поднял винтовку, тщательно прицелился во всадников, показавшихся на дальнем повороте, и выстрелил. Вогнал второй патрон, вскинул винтовку, приложился и опять нажал на спусковой крючок. Выстрелил он пять раз с быстротой, на какую способен лишь старый солдат и охотник. Все пять выстрелов заняли несколько секунд. Потом он всмотрелся в колонну. Про себя сказал:
— Ай да дед! Поди, паря, двух спешил… Так и надо. Не скачи! Расскакались, черта вашей матери!
Колонна расстроилась. Кинулись в сторону лошади, сбросившие седоков. Задние осадили, оглядываясь по сторонам. Головные оторвались от середины, затем стали поворачивать и спускаться со шляха на обочины. Отряд рассыпался по кустам. Белые стали пробираться скрытно и сильно замедлили продвижение.
