У Олексы всякий раз сжимало горло при взгляде на оборванные одежонки, худые, неумытые лица детей - встречал ли их на дорогах, в городах или монастырях. Однако иго не вывело на Руси людей сердобольных, и сгинуть сиротам не дают: кто приютит холодной ночью, кто поделится куском или старой одежкой, а кто и медный пул сунет в руку. Монастыри привечали всех, кого не отпугивал их суровый быт, но отсюда осиротелых детей часто уводили разные бродяги, втягивая в легкую побирушечью жизнь, от которой один шаг до жизни разбойничьей. Поэтому и монастыри, и бояре с тиунами, и городские старшины старались по возможности и теперь определять сирот в подходящие семьи или в число дворских слуг, где они быстро приживаются. Если шестеро-семеро своих в доме, один лишний рот и не заметен. А дети рано начинают добывать хлеб собственными руками, и выросший работник воистину бесценен. С началом осады Олекса приказал, чтобы на всех поварнях кормили прибивающихся сирот, никого не обделяя.
Сейчас ему представилась Анюта в светелке с белоголовым мальчонкой на руках, и Олекса улыбнулся. Поди, измаялась с крикуном. Пусть учится - скоро небось пригодится. Скоро?..
Незаметно для себя подражая знаменитому другу Ваське Тупику, Олекса был тайно влюблен в его Дарью, а самого Ваську боготворил за то, что не побоялся шипения чванливой знати, взял в жены бездомную девицу, им же отбитую у врага. Было тут что-то от сказки. Может быть, поэтому Анюта с ее историей так растревожила душу Олексы. Но Васька-то ценит ли свое сокровище? Как мог он оставить брюхатую жену с маленькой дочерью в городе, которому грозила осада? А впрочем, другие - тоже, и сам государь… Да, война свалилась как снег в июле, но Олексе казалось, что сам он увез бы Анюту в седле, на руках - стань она его женой. Анюта?.. Мысль не удивила его. Имевший прежде немало зазнобушек, Олекса загодя знал: как только явится его суженая, другие девицы исчезнут для него навсегда. И вот исчезли все, кроме Анюты. И ребенка поручил ей, чтобы удержать подальше от опасной стены… Он вдруг яростно перевернулся с боку на бок.
- Эх, Адам, какого поединщика ты лишил меня!
- О чем ты? - сонным голосом спросил суконник.
- О "золотом" мурзе.
- А-а. Нашел о ком горевать. Спи.
Граяли вороны и пищали галки. Из вражеского стана по-прежнему доносился стук и звон, в воздухе струился странный шепот - как будто Олекса слышал дыхание многих тысяч людей.
Незадолго до рассвета, подобно трубам Страшного суда, взревели в тишине ночи сигнальные тюфяки, способные поднять мертвых, им отозвались колокола кремлевских звонниц, и город наполнился ропотом голосов, стуком шагов и копыт, В чешуйчатой броне, причудливо переливающейся в трепетном свете факелов, проехал князь к Набатной башне, где часовые первыми услышали сильное движение врага. Скоро, однако, шум, топот, скрип и конский храп послышались у других ворот. В пращи фрондибол заложили кувшины смолы и топленого жира, бросили через стену. Трескучие чадные костры полыхнули за рвом, заметался взорванный мрак, обнажая громадные остовы осадных машин, высокие щиты, целые вереницы попарно запряженных лошадей и верблюдов, волокущих к стене гараны, и толпы людей, облепивших деревянные чудовища. Тараны стояли на длинных полозьях из отесанных бревен, сверху и по бокам их прикрыли коробообразными щитами, лишь ударные окованные концы высовывались далеко вперед из-под щитов, покачиваясь на цепях и поблескивая железом. Между таранами там и тут выставлялись из мрака тонкие шеи катапульт с громадными ложками на конце, напоминающие в темноте мифических зверей.
Едва вспыхнули огни, по зубцам и заборолам застучали ордынские стрелы, русские лучники ответили через бойницы. Страшные в ночной темени, зашипели шереширы, напоминая падающие хвостатые звезды. По стене передали приказ князя пушкарям: разрушать огнем вражеские возграды. Вавила бегал по стене, помогая своим направить тюфяки в подползающий таран, однако слабые ядра отскакивали от боковых щитов, раня лишь отдельных ордынцев. Первым выстрелом из великой пушки убило двух лошадей, другие начали обрывать упряжь, однако движение тарана приостановилось ненадолго. Успели сделать второй выстрел, зарядив свинцовым ядром, оно пронизало передний щит, вызвав отчаянные крики искалеченных, но полозья машины снова двинулись под напором множества рук и плеч, и таран вошел в мертвое пространство; стрелять через направленные вниз бойницы тюфяки и пушки не были приспособлены. Когда забивали в ствол заряд, в башню ворвалась горящая стрела и вонзилась в деревянную полку, на которой стояли мешочки с зельем. Стрела стразу вспыхнула вся, затмив слабые огоньки сальных свечей, у Вавилы шевельнулись волосы на голове, он кинулся к полке, обжигая руки, обломил пылающее древко, стал топтать. Вдруг вскрикнул кто-то обиженно и тоненько, Вавила обернулся и увидел сына-приемыша. Расширенными в сумраке глазами он смотрел на оперенную черную стрелу, торчащую под его левой ключицей.
- Ванятка, сынка! - Вавила упал на колени, схватил, почувствовал в руках хрупкость ребячьего тела, еще не веря происшедшему. - Господи, откуда ты? Кто пустил? - Тело ребенка слабело в его руках, глаза закатились, нечесаная голова упала на грудь. - Господи, за что? С матерью-то што будет?
Кто-то наклонился, подавая холстяную полосу, Вавила почувствовал, как мокрое и горячее бежит ему на руку, поддерживающую спину сынишки: стрела прошла насквозь. Он отломил оперение и вынул стрелу за остренькую головку, по ходу ее страшного движения - так, как это надо делать, - потом стал поспешно бинтовать бесчувственного ребенка, повторяя:
- Кто пустил? Кто пустил?
- Рази теперь уследишь за имя? - Голос старого ополченца заглушился грохотом пушки - Беско с помощниками продолжал свое дело. Держа сына на руках, Вавила шагнул к выходу и спохватился:
- Свечи задуть! Одну оставьте, угловую…
Не иначе какой-то вражина пристрелялся к освещенной бойнице горящими стрелами, и теперь каждый миг следовало ждать смертоносную гостью.
В башне наступил дымный сумрак. Вавила окликнул младшего из помощников, передал ему раненого сына:
- Живо - в Чудов!
- Ты б сам, дядя Вавила, уж мы тут…
- Кому говорю?! Беско, Ефим, давайте горшки с зельем - метать пойдем.
Под самой башней во рву ворочалось громоздкое и тяжкое, оттуда сквозь разноголосицу боя неслись визгливые ордынские команды. Стоя на прясле за каменным зубцом, Вавила от факела поджигал фитили зелейных бомб и метал вниз, но то ли глиняные сосуды раскалывались о черепаху тарана, то ли скатывались в воду и фитили гасли - взрывов не было.
Уже шевелящиеся серые тучи степняков проглядывали на сгоревшем посаде - второй грозный рассвет прорезался над Кремлем. Под покровом ночи Орде удалось придвинуть тараны ко всем трем воротам, уже и катапульты, огражденные щитами, стояли за рвом, возле них легко одетые люди разгружали с телег камни, сосуды со смолой и земляным маслом. По ним стреляли лучники, время от времени стегали сечкой и ядрами тюфяки, но вместо побитой тут же являлась новая прислуга.
Поднявшиеся наверх воротники во главе с Гришкой Бычарой принимали на стене дымящийся бочонок, поддетый на крюк журавля. Остро пахло смолой и подгорелым салом - видно, в бочке, только что снятой с огня, смешали живицу с топленым жиром. Вавила предпочел бы греческий огонь, но и смола с жиром тоже не худо. Какой-то носатый человек в бараньей шапке суетился вокруг бочки, хватаясь за ее край одетыми в холст руками.
- Дура! Своих обольешь! - крикнул Вавила, и тот испуганно отскочил. Прежде носатого не было среди воротников, но где-то Вавила встречал его. Видно, взяли помощником. В Кремле теперь, считай, все лица знакомы.
- Тащи длинный черпак, неча таращиться! - Ухватив толстую железную дужку бочонка, крикнул в башню: - Беско! А ну, пужани татарву со всех стволов, пока мы им купель подносим.
Бочку втащили на прясло, и вдруг вся высокая стрельна дрогнула от тупого удара. Орда не теряла мгновения: едва придвинув тараны к стенам, враги начали раскачивать окованные железом бревна двухаршинной толщины и бить в ворота. Черепахи, защищающие тараны, впускали под свой дощатый панцирь до полутора десятков воинов, и сила ударов грозно нарастала, Фроловская башня загудела от основания до вершины. Поток вражеских стрел усилился. Ордынцы пока не шли на приступ, ожидая результатов работы своих стенобитчиков. Плотными рядами стояли они за рвом, готовые немедленно устремиться к обрушенным воротам. Передние линии - на коленях, следующие - в рост, за ними медленно текли вереницы конных, и все до единого размеренно натягивали луки, осыпая железным градом бойницы. Застучали дышла катапульт, неотесанные камни полетели в крепость, поднимая ветер, над стеной прочертили дымные следы первые горшки с пылающей смолой и нефтью. По приказу Олексы запасные сотни стали отводить от самой стены, чтобы напрасно не терять людей, но камнеметчикам и смольникам деваться было некуда, а непрерывная работа не позволяла следить за небом, откуда сваливалась смерть, и люди падали с разбитыми головами, катались по земле, облитые жидким огнем. Их место тотчас заступали ратники запасных сотен, и фрондиболы непрерывно вскидывали журавлиные шеи, посылая врагу ответные гостинцы, подъемники неустанно кланялись, подавая на стену мешки камней и дымящиеся бочки смолы.
